Defne Suman

Emanet Zaman

© Defne Suman, 2016

© Kalem Agency

© Е. Гильденкова, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ТОО «Издательство „Фолиант“», 2022

Всем изгнанным из родной земли…

Хоть в ночи тьме,

хоть в свете дня

жасмин всегда

остается белым.

Й. Сеферис

Но единственный язык, который мог бы открыть секрет Пятницы, это язык, которого он лишился!

Дж. М. Кутзее. Мистер Фо, или Любовь и смерть Робинзона Крузо

I. Врата рая

Когда нашли меня средь пепла уничтоженного города,

меня нарекли Шахерезадой, и вот прошел уж век

с моего рождения,

но не наступил еще конец жизни моей,

в которой обречена я на вековое молчание.

И хоть не может мой язык вымолвить ни слова,

я расскажу,

поведаю обо всем.

Да заберет меня смерть

в этой башне полуразрушенного особняка.

Первый сентябрь

Рождение мое пришлось на прекрасный, окрашенный мягким оранжевым светом вечер, тот самый, когда шпион Авинаш Пиллаи прибыл в Измир^[1].

Шел тысяча девятьсот пятый год по календарю европейцев.

Месяц сентябрь.

Когда пассажирский корабль «Афродита», на котором и плыл шпион родом из Индии, подходил к порту Измира, я еще не родилась, однако в матку, в этот темный мешочек, где я провела столько месяцев, уже стал пробиваться свет. Мама моя была не в силах даже встать, чтобы сделать пару шагов. Но не из-за моей тяжести, а из-за трубки с опием, зажатой между средним и безымянным пальцами. Отвернувшись к окнам, она смотрела, как разлетаются на ветру занавески.

В прошлом году – или уже прошло два? – она летала по залу на балу в честь середины лета в клубе в Борнове, кружилась в вихре вальса с одним из служащих компании, в чьем ведении находится железная дорога от Измира до Айдына. Как же того англичанина звали? Она помнила его выступающие скулы, помнила, что жил он где-то к северу от пристани и то, с каким мастерством, но бездушием он вел ее в танце, а вот имя вспомнить никак не могла. Мистер?.. Мистер Как-Его-Там. И как? Странное было имя. Непривычное.

Приподняв голову, она снова затянулась из заждавшейся ее трубки. Вокруг черных глаз залегали темные круги, а Мистер Как-Его-Там, кружась, уносился в ее видениях все дальше.

Нарядная «Афродита» была уже совсем недалеко от порта, и стоявший на палубе для пассажиров второго класса Авинаш Пиллаи еще и знать не знал ни о моей матери, ни обо мне. Закрыв глаза и запрокинув голову к расцвеченному в разные оттенки небу, он, точно дикий зверь, принюхивался, с силой втягивая в себя воздух. Казалось, целый день земля задерживала дыхание и теперь, на закате, наконец выдохнула; запах угля и холодного металла, который успел опостылеть молодому индийцу за время многодневного путешествия, сменился чудным ароматом трав и цветов. Роза, лимон, магнолия, жасмин… и откуда-то издалека – легкие нотки благовоний.

Авинаш впитывал, может, и не слышные для других ароматы с тем же наслаждением, с каким вкушают первый кусочек пищи при разговении; его тонкий длинный нос, придававший смуглому лицу благородство, свойственное лицам османских султанов, чутко различал нюансы каждого запаха. Благоухание роз он чувствовал особенно хорошо – даже с закрытыми глазами мог отличить белые розы от красных.

Молодого человека не прельщал ни сам город с его богатствами и возможностями, ни обитающие здесь красавицы, о которых слагали легенды. Где-то в этом городе, что лежал перед ним в мерцании красно-розовых лучей, жил старик-аптекарь Якуми. И все мысли Авинаша Пиллай занимала та полутемная комната, про которую старик писал ему в своих письмах. Мастерская позади аптеки, где получают масло из лепестков роз, а розы эти самых редких сортов, растущих в разных уголках империи.

– И чего же наш капитан ждет?

– Там грузовое судно отходит – должно быть, его пропускает.

Наверху, на подсвеченной электрическими лампами палубе для пассажиров первого класса, докуривая дорогие папиросы, выражали свое нетерпение господа во фраках и котелках. Уж не снобизм ли это? Можно подумать, лишние минуты ожидания после долгого путешествия, начавшегося в Александрии, позволившего им полюбоваться островами Родос, Лерос и Хиос и, наконец, завершающегося в Измире, имеют хоть какое-то значение!

– Вынужден возразить: грузовое судно еще и не собирается отправляться. Посмотрите, к нему подогнали баржу, должно быть, с углем. Его еще не загрузили.

– Я не об этом судне говорю, а вон о том, с тюками табака. Оно уже двадцать минут там стоит.

– Господа, наш корабль в гавань входить не будет. Там недостаточно глубоко, и не знающие об этом капитаны постоянно садятся на мель. Ничего не поделаешь, придется ждать шлюпки.

Доносящиеся с берега звуки – трамвайные гудки, стук колес по мостовой и цокот подков – напоминали о тех прелестях жизни, что были слегка позабыты, пока «Афродита» находилась в море. Некоторые из мужчин готовы были поклясться, что даже слышали женский смех, долетавший из заведений на набережной. Вокруг скользили лоцманские суда, точками мелькали тут и там парусники, разгоняли волну грузовые и пассажирские корабли, и самые нетерпеливые из пассажиров то и дело вынимали из кармана часы на цепочке.

– Ах, уважаемые, мы уже почти на берегу, а сойти не можем, до чего же это невыносимо! Ну и где эти шлюпки?

Авинаш прошел на заднюю палубу и, убедившись, что никто на него не смотрит, соединил ладони перед собой. Конечно, теперь он работал на Британскую империю, а значит, ему следовало выглядеть настоящим европейцем, но он все еще оставался внуком своего деда, просветленного старца, который надеялся достичь Высшей милости в монастыре у подножия Гималаев. Во все утомительные дни и полные бурь ночи, пока Авинаш добирался сначала из Коломбо до Порт-Саида, оттуда – в темном вагоне поезда до Александрии, а затем – на «Афродите» в Измир, Шива оберегал его, и сейчас он должен воздать ему благодарность.

Он повернул лицо к солнцу, которое опускалось в море, тая, точно алый шарик мороженого, и закрыл глаза.

– Ом Намах Шивал. Всемогущий Шива, благодарю тебя за то, что хранил меня от бед, несчастий, печалей и болезней, что милостью твоей добрался я живым и здоровым до берегов этого прекрасного города.

Он молился с детства. И не только Шиве, которому поклонялись в его семье, но и охраняющему все живое Вишне, и, конечно, творцу Вселенной Браме. Он верил, что боги, даже разрушитель и уничтожитель Шива, – его хорошие друзья и, более того, они любят его. Перед ними он представал таким, какой он есть. Если он в чем-то, сам того не ведая, провинился, просил у них прощения и всегда сердцем чувствовал, что боги и божества каждый раз миловали его, одаряли своей защитой.

– О великий Шива, божественная сила, сущее в небытии! Помоги мне, дабы на этом новом этапе моей жизни дела мои шли хорошо. Даруй мне сил, умения и разума, будь рядом со мной, дабы я успешно выполнил свой долг. Сохрани моих родителей, сестер и братьев от всяких бед, несчастий, болезней и горестей. И дай мне терпеливо снести любые тяготы…

Неожиданно подул сильный ветер. Ветер этот славен тем, что, поднявшись перед самыми сумерками, он в одно мгновение освежает даже самый жаркий день. Иногда, словно добрый великан, не ведающий собственной силы, он сотрясает все вокруг, сам того не желая, переворачивает рыбацкие лодки, и вслед ему несутся ругательства, смешанные с проклятиями. Но в тот вечер ветерок был мил и приятен. Погладив железные бока корабля с местами облупившейся зеленой краской, он игриво сорвал с головы молодого человека котелок и понес к шезлонгам, стоявшим у лестниц. Но Авинаш Пиллаи не сразу бросился в погоню. От деда своего он хорошо усвоил, что даже в момент беспокойства – особенно в момент беспокойства! – нужно завершить молитву как подобает. В спешке вернуться к мирским делам, не попрощавшись с богами, – это значит навлечь на себя несчастья.

Он торопливо коснулся ладонями лба между бровями, губ и, наконец, груди.

– О Создатель, ты велик, ты могуществен, ты творец чудес. Мы вверены милости твоей. Ом Намах Шивая.

Проговорив это, он кинулся к шезлонгу, под который улетел его котелок.

Признаться, молодой человек чувствовал вину за то, что, по сути, оборвал молитву, да еще и во время просьб. Но проказник ветер, словно желая напомнить, что жизнь наша слишком коротка и невообразимо прекрасна, чтобы растрачивать ее на такие тяжелые чувства, как вина, подхватил шляпу и унес еще дальше, а затем забрался в локоны молодого человека. Ах, что это были за локоны цвета воронова крыла! Густотой и крепостью своей они могли бы сравниться с волосами армянских девушек, которые с песнями развешивают белье. Ты, ветер, даже лодки переворачиваешь, а такие волосы растрепать не сможешь, нет! Со свистом охальник спустился по шее и пробрался под шелковую рубашку. Кожа у Авинаша была смуглой и бархатной, как у невольников с Востока, но по внешнему виду молодой человек ничем не уступал тем европейцам, с чьих голов ветер срывал шляпы во время прогулок по Кордону. Вы только посмотрите, посмотрите! Парня вполне можно было бы принять за махараджу, а путешествовал он вторым классом. Однако шагал он в своих остроносых ботинках куда крепче и увереннее, чем господа с верхней палубы. В правом ухе у него сверкала изумрудная серьга, как это было распространено у флотских, а из кармашка выглядывал платок того же зеленого шелка, что и галстук.

Отдаваясь гулом в ушах Авинаша, ветер еще раз облетел вокруг него, а затем понес его запах – а пахло от него специями – на другую сторону залива, к особняку, где на самом верху, в башне с окнами на все стороны, я проводила последние часы в утробе матери. Приоткрыв глаза, мама с сомнением взглянула на танцующие на ветру занавески. Здесь кто-то есть? Но конечно же нет, тесный мирок за стеклами на самом верху особняка был в тот вечер очень далеко от «Афродиты» и от молодого индийца.

Бог как будто подмигивает нам, наполняя нашу жизнь всякого рода совпадениями: многие годы спустя историю моего рождения расскажет мне не кто иной, как шпион-индиец Авинаш Пиллаи. И вот еще одно совпадение: в тот вечер, когда благодаря одной фотографии он разгадает тайну моей жизни, он точно так же будет стоять на палубе корабля и смотреть на город, как и в тот вечер, когда я родилась.

И снова это будет сентябрь.

Но сентябрь другой, совсем другой.

В том сентябре, когда я родилась, город сверкал своими куполами и минаретами, его маленькие домики с черепичными крышами сияли золотым светом, а в сентябрьскую ночь семнадцать лет спустя город будет реветь как зверь, пожираемый огнем пожара. И ветер, этот ветер-шутник, что назло молодому шпиону сорвал с него шляпу, в тот вечер принесет на палубу тяжелый смрад. Воздух пропитается запахом керосина и гари: вековые чинары, сбрасывающие свои сочные плоды, рушащиеся церкви, плавящаяся резина, разбитые пианино, украшенные позолотой книги – все будет в огне.

Прочь от пламени – и бесконечного сведения счетов между обитателями города – Авинаша и мою мать, лежащую без сил на его руках, увезет линкор «Айрон Дьюк», и из всех тяжелых нот зловония, доносящихся до палуб, самым ужасным будет смрад горелой плоти. Пассажиры закроют рты платками, а кого-то этот тошнотворный запах заставит перегнуться через ограждения. Запах горелого мяса и плавящихся костей, запах волос и шерсти – от кошек, забившихся в тесные уголки. Запах чаек с подпаленными крыльями, запах беспомощных верблюдов и лошадей. Запах людей, повыскакивавших, точно тараканы, из своих убежищ на чердаках и в подвалах.

Тот самый ветер, который сегодня с такой беспечностью показал Авинашу, что жизнь наша слишком коротка и невообразимо прекрасна, чтобы тратить ее на такие тяжелые чувства, как вина, в ту ночь станет настолько смрадным, что тысячи беспомощных людей, сбежавшихся на набережную, вдруг узнают, что задохнуться можно не только в воде, но и на воздухе.

Но до той ночи было еще далеко.

Давайте уж лучше вернемся в чудесный оранжевый вечер, когда я родилась. Вот я уже пытаюсь выбраться из тесной матки, а Авинаш, точно ученик, которого вот-вот вызовут к доске, вспоминает названия всех тех деревушек и районов города, о которых прежде он только читал и которые теперь видел вживую. Вот там Кокарьялы, дальше Гёзтепе, Карантина, Салхане, Караташ и Бахри-баба. С того места, где стоял корабль, видно не было, но за таможней расположилось новое, современное здание в форме буквы «П» – Султанские казармы, или, как их называли в народе, Желтые казармы.

Авинаш знал, что в этих казармах проживают шесть тысяч воинов османской армии.

А знал он это неспроста.

Он получил задание наладить хорошие отношения с военными. Разведывательная служба внимательно следила за военными во всех городах Османской империи, от Салопиков до Измира. Ему предстояло устроиться в турецком квартале и прислушиваться ко всем разговорам на рынках и в кофейнях. И он должен бывать на встречах, устраиваемых европейцами, чтобы собирать сведения обо всех интригах, что обычно плетут французы и итальянцы.

От мыслей об этом внутренности Авинаша стянуло узлом.

А что, если он не преуспеет в своем задании?

А вдруг он ни слова не поймет на тех языках, которым его столько обучали?

«Ты талантлив, настойчив и молод. И двух месяцев не пройдет, как ты будешь говорить лучше местных».

Это слова его учителя в Оксфорде.

«Сынок, мы выбрали тебя не просто так. Уж поверь нам. Ты создан для этого особенного задания».

Узел в животе и не думал ослабляться. От смуглых подмышек текли под шелковой рубашкой струйки пота. Бросив взгляд на безлюдную палубу, Авинаш оттянул ворот рубашки и быстренько принюхался. Во время всего путешествия он не ел ничего острого, и все равно от его кожи исходил легкий запах чеснока.

Его это обеспокоило.

Прежде всего нужно помыться.

Свесившись через ограждения, он посмотрел, что происходит внизу. Со всех сторон «Афродиту» окружили лодки – того и гляди выскочат пираты и попытаются захватить судно, – и на эти лодки уже начали грузить сундуки.