Цитаты из книги «Открытие ведьм»

В одной ручонке у девочки серебряная роза, в другой золотая, на ногах крылышки, на длинные черные волосы падали дождем красные капли. Сделанная чернилами подпись объясняла, что это философское дитя – аллегорическое изображение важнейшей стадии в создании философского камня

Наш мир, как я полагаю, держится только на двух эмоциях. Одна – это страх, другая – желание. Так примерно и написал. О любви он не упомянул. Довольно жуткая картина – словно перетягивают канат два противоположных, но равных по силе импульса. Однако похоже на правду, в отличие от расхожего штампа «миром правит любовь». Мэтью продолжал намекать, что желание – в его случае жажда крови – способно принести в жертву все остальное.

«Тот не любил, кто сразу не влюбился»[74

– «Я есмь связующее звено – я посредничаю меж элементами, приводя их в согласие, – бормотала я немеющими губами. – Я увлажняю то, что сухо, и сушу то, что влажно, делаю твердое мягким и мягкое твердым. Я – конец, возлюбленный мой – начало. Я вмещаю в себе весь труд созидания, и все знание сокрыто во мне». Рядом со стеной что-то замерцало, – видимо, пришел поздороваться очередной призрак. Зажмурившись, я продолжала: – «Кто посмеет разлучить меня с моею любовью? Никто, ибо она крепка как смерть»

Дождя, несмотря на облака, не было – воду источала я сама. Слезы, вытекая из глаз, неимоверно разбухали и звонко плюхались на камень. С волос тоже стекала вода. Я открыла рот, потому что дышать носом из-за струящихся по лицу потоков было невозможно, и изо рта тоже хлынула соленая струйка. Сквозь водную пелену на меня смотрели Изабо с Мартой. Марта была мрачна, губы Изабо шевелились, но слова заглушал рев тысячи морских раковин. Я встала, надеясь, что потоп прекратится, – не тут-то было. «Оставьте меня, пусть вода унесет прочь меня, и мое горе, и память о Мэтью…» Попытка произнести это вызвала новый морской прилив. Я протянула руки, и тут же потекло с кончиков пальцев. Мне вспомнилась материнская рука, простертая к отцу, и напор усилился. Я утратила всякую власть над тем, что со мной творится. Внезапное появление Доменико напугало меня сильнее, чем я готова была признать; Мэтью уехал; я поклялась драться за него с неизвестным и непонятным врагом. Теперь уже ясно, что его жизнь складывается не из одних домашних радостей – камин, вино и книги. И протекает она не только в лоне семьи. Темные намеки Доменико говорили о вражде, опасностях, смерти. Я изнемогала, меня заливала вода. Изнеможение это сопровождалось каким-то странным восторгом: во мне, смертной, таилась могущественная стихия, сулившая невообразимую власть. Если отдаться на ее волю, Дианы Бишоп больше не будет. Я стану водой и буду существовать везде и нигде, избавлюсь от тела, от боли. – Прости меня, Мэтью, – пробулькала я. Шаг, который сделала ко мне Изабо, отозвался в мозгу громким треском. Я хотела предостеречь ее, но слова потонули в реве прибоя. От моих ног поднялся ветер, превращая потоп в ураган. Я воздела руки к небу, окруженная крутящимся водяным столбом. Марта схватила Изабо за локоть и что-то ей втолковывала. Та пыталась вырваться, по губам было видно, что она говорит «нет», но Марта не уступала. Изабо покорилась и вдруг запела – завораживая, призывая, возвращая меня в этот мир. Ветер начал стихать: бешено рвавшийся с флагштока штандарт де Клермонов снова едва колыхался. Неистовые потоки, бьющие из пальцев, превратились сначала в реки, потом в слабые ручейки и наконец иссякли.

– «Ты ствол, она ветка, где зреет восторгов плод»,

Когда летит на пламя мотылек,Он о своем конце не помышляет,  продекламировал тот. – Когда ему делается скучно, он перестает быть хорошим. Отойди, пожалуйста, пока он не разнес свой денник в щепки. – Твой хозяин так нервничает, что читает стихи безумного итальянского клирика. Завтра принесу тебе что-нибудь вкусное. – Я чмокнула Бальтазара в нос. Он заржал, нетерпеливо перебирая копытами. – Ты знаешь, кто автор? – искренне удивился Мэтью. – Джордано Бруно.  Когда олень от жажды изнемог,Спеша к ручью, он о стреле не знает;Когда сквозь лес бредет единорог,Петли аркана он не примечает[39].  – Тебе знакомы труды Ноланца? – Знаменитый мистик шестнадцатого века

– Что значат их имена? – Дар по-арабски «время», Саяд – «охотник».

– Я поднимусь, но не останусь. У нас много времени впереди. И месяца не прошло, как мы познакомились, – не будем спешить. Вампир – он и есть вампир. Видя, что я приуныла, он снова поцеловал меня и сказал: – Это тебе на будущее. Я предпочла бы настоящее, но мои губы, попеременно леденеющие и вспыхивающие огнем, заставили усомниться в собственной готовности.

– Мэтью, твоя мать… Он не дал мне договорить, прижавшись своими губами к моим. Ощущая сладкий зуд не только в руках, но и во всем теле, я ответила на поцелуй. Мне казалось, что я попеременно взлетаю и падаю, и непонятно было, где кончаюсь я и начинается Мэтью. Он целовал мои щеки, веки, а когда коснулся уха, я приглушенно ахнула, и вампир с улыбкой снова приник к моим губам. – Губы у тебя как маки, а волосы точно дышат… – Нашел чем восхищаться, с твоей-то гривой. – Я запустила пальцы в его шевелюру. – У Изабо и у Марты волосы как шелк, а у меня как солома, пестрые и непослушные. – За это я их и люблю. – Мэтью осторожно высвободился. – Они несовершенны, как сама жизнь, не то что вампирские. Хорошо, что ты не вампир, Диана. – Хорошо, что ты вампир, Мэтью. По его глазам пробежала мимолетная тень. – Мне нравится твоя сила, – сказала я, целуя его так же пылко. – Твой ум. И даже иногда твои начальственные замашки. А больше всего, – я потерлась носом о его нос, – то, как ты пахнешь. – Правда? – Правда. – Я ткнулась носом в ямку между его ключицами – самое аппетитное местечко. – Поздно уже. – Он неохотно разжал объятия. – Тебе нужен отдых. – Пойдем со мной. Он удивленно раскрыл глаза, а я покраснела. Мэтью приложил мою руку к своему сердцу,