Кесуик, июнь 1940 года
Дорогие мама и папа!
От одной из наших учительниц – миссис Бернетт, – которая недавно приехала из Ньюкасла, я слышала, что ночью немецкие самолеты летали над городом, однако не причинили ему вреда. Она выглянула в окно и увидела их в свете прожекторов! Миссис Бернетт сказала, что на третьем сигнале тревоги она попыталась разбудить своего мужа Роджера, чтобы уйти с ним в бомбоубежище, но в ответ получила лишь: «Пусть прилетают! Я останусь здесь, даже если меня разбомбят!». Правда это так странно? Но я не понимаю, почему эти самолеты не были сбиты? Все это говорит не в пользу нашей зенитной артиллерии. Но на улице было влажно, целый день шел дождь. Возможно, именно дождь и помешал нацистам.
Мне кажется, что подписание «мира» в том же месте, что и в 1918 году, – это просто отвратительно! Бедные французы! Что вообще происходит?! Напиши, что ты думаешь, ведь мнение ребенка о данной ситуации может быть неправильным.
Наверное, в последние ночи вы мало спите. Надеюсь, папе не стало хуже с его несварением желудка.
С любовью, Имоджен
Имоджен писала адрес на конверте, когда услышала, как в прихожей настойчиво зазвонил звонок. А еще через минуту до нее донесся животный вопль, напомнивший ей вой лисы, попавшейся в капкан браконьера.
Она отложила письмо и сбежала вниз по лестнице, где обнаружила миссис Латимер, сидевшую на корточках на полу. Рядом с ней лежала телеграмма, а на пороге стоял растерянный почтальон.
– Простите, – сказал он тихо. – Мне так жаль…
– Вы ни в чем не виноваты. Спасибо, – ответила Имоджен, кивнула ему на прощание и закрыла дверь.
Мистер Латимер был в саду. Он услышал шум и поспешил по тропинке, ведущей к дому.
– Мойра, Мойра… в чем дело? – спросил он, опускаясь на колени рядом с женой.
Имоджен отдала ему телеграмму.
– Ублюдки, – прорычал мистер Латимер, читая телеграмму. – Проклятые кровожадные ублюдки!
Имоджен стояла, не в силах сдвинуться с места. Она никогда не слышала, чтобы при ней так ругались. И это было так непохоже на тихого и любезного мистера Латимера.
– Наш Артур, – произнес он, поднимая к ней голову, и его лицо было все в слезах. – Его убили в Дюнкерке… Их загнали в ловушку, как крыс!
Мистер Латимер встал, положил телеграмму на столик в прихожей, помог жене подняться и повел ее в гостиную.
– Мне очень, очень жаль, мистер Латимер, – сказала Имоджен им вслед.
На следующий день в школе их с Хелен пригласили в кабинет директрисы.
– А, девочки, хорошо, что вы пришли. Присаживайтесь. Вы, конечно, знаете, что Латимеры получили ужасные новости.
Имоджен и Хелен опустили головы и посмотрели на свои туфельки, на глаза обеим навернулись слезы.
– Бедная миссис Латимер, – пробормотала Имоджен. – Она начала плакать, как только получила известие, и с тех пор не прекращает.
– И похоже, речь идет не только об их старшем сыне… не могу вспомнить, как его звали… – Директриса стала листать лежавшие на столе бумаги в поисках информации.
– Артур, – подсказала Имоджен.
– Да, Артур… Речь идет не только о его трагической гибели. Их младший сын Джеймс был ранен. Ничего серьезного, однако после госпиталя его отправят домой восстанавливать силы, и, как вы понимаете, ему понадобится ваша комната.
– О да, конечно, – сказала Имоджен и посмотрела на Хелен.
– Так что нам придется подыскать вам новое жилье. Он приедет не раньше, чем через две недели, и я спросила, можете ли вы остаться у Латимеров на это время, но семестр скоро заканчивается, и я хочу, чтобы вы знали: по возвращении в сентябре вы уже будете жить в другом месте. Если нам придется переселить вас раньше, я найду для вас что-нибудь временное. Хорошо, теперь можете идти.
Девочки прошли через кабинет директрисы и уже открыли тяжелую дубовую дверь, чтобы выйти, когда она их окликнула:
– Да, и еще… девочки… не думаю, что стоит об этом говорить, но постарайтесь помогать Латимерам с готовкой, уборкой и со всем остальным.
Через десять дней родители приехали за Имоджен, чтобы забрать ее. Несмотря на недавнюю серию бомбардировок Ньюкасла, школа закрывалась на летние каникулы, и большинство детей отправлялись домой. Мать Имоджен взяла на себя уборку в комнате, которую ее дочь делила с Хелен, чтобы не доставлять миссис Латимер лишних трудностей.
– Я не хочу, чтобы после вашего отъезда ей пришлось здесь что-то делать. Имоджен, принеси из чулана метлу, тряпку и немного мастики для пола. И сними с кровати простынь, а с подушки – наволочку… Вот так, молодец.
Сняв с кровати белье, Имоджен сложила его в мешок и вышла на лестницу. Она заметила, что к дому подъехала машина скорой помощи. Два санитара открыли заднюю дверь и помогли молодому человеку выйти из машины. Мимо Имоджен прошел отец с ее чемоданами.
– Пойдем, Джинни, откроешь мне входную дверь.
– Хорошо, папа. Кажется, сын Латимеров только что вернулся домой.
Пока отец шел по тропинке через сад к своей машине, Имоджен наблюдала за тем, как молодого человека осторожно усадили в кресло-каталку. На вид ему было не больше девятнадцати: рыжеволосый, со светло-голубыми глазами и красивыми пухлыми губами.
– Привет, – сказал он Имоджен с легким акцентом, свойственным жителям Озерного края, чем напомнил ей Дуги.
– Привет, – ответила она, подходя к нему. – Ты, наверное, Джимми? То есть, прости, Джеймс?
– Можно и Джимми, – улыбнулся он. – Да, это я. А ты?
– Имоджен. Я с сентября жила здесь с другой девочкой из школы. Тут очень мило, и твои родители такие добрые. Но сегодня мы уезжаем. Мне было так грустно узнать про…
– Артура. Понимаю. Сам не могу в это поверить. Мы оба оказались в ловушке на том чертовом побережье. Кто бы мог подумать…
– Прости, приятель, – сказал санитар, – но мы должны отвезти тебя в дом.
В этот момент из дверей вышел мистер Латимер. Он быстро прошел по тропинке через сад и остановился перед сыном, оглядел его с головы до ног, словно все еще не мог поверить, что он здесь, затем присел на корточки и обнял Джеймса за плечи.
Имоджен не знала, что ей сказать или сделать, поэтому пошла по тропинке обратно к дому. «Я должна попрощаться с миссис Латимер», – с волнением пробормотала она.
В гостиной Имоджен обнаружила мать вместе с миссис Латимер. Они стояли у окна, наблюдая за тем, как мистер Латимер везет сына в кресле-каталке.
– Что ж, мы больше не будем вас отвлекать, – сказала Роуз. – Я так рада, что ваш сын вернулся. И спасибо вам за все, что вы сделали для Имоджен. Мы вам так благодарны. Да хранит вас Бог.
Имоджен остановилась в дверях, не зная, что еще добавить: мать, как всегда, уже сказала все, что было нужно. Когда послышался скрип колес кресла-каталки, въезжавшего в дом, все слова стали лишними. Миссис Латимер прошла мимо Роуз и Имоджен и устремилась к сыну.
Роуз обняла Имоджен за плечи:
– Пойдем, крошка… не будем мешать их встрече.
Машина ехала по Мейнор-парк, когда Имоджен заметила стоявшего на углу Дуги, который с волнением оглядывался по сторонам.
– Папа, пожалуйста, останови машину! – взмолилась Имоджен. – Мне нужно кое с кем попрощаться.
Когда «Уолсли» затормозил у обочины, Имоджен выпрыгнула из автомобиля.
– Дуги… вот ты где!
– Ой, Джинни… слава богу! Я испугался, что ты уже уехала.
– Знаю… прости, что так и не повидалась с тобой. В последние дни все было так сложно. Старший сын Латимеров, Артур, погиб в Дюнкерке, и мы с Хелен старались заботиться о них. А сейчас я уезжаю домой на лето.
Глаза Дуги наполнились слезами, когда он взял ее за руки. Имоджен знала, что родители выглянули из машины и внимательно рассматривают незнакомого им мальчика. Затем дверь машины открылась, и отец вышел из нее.
– Имоджен, кто этот молодой человек? Ты не хочешь нас познакомить?
– Да, конечно, папа. Это Дуглас Хендерсон, он учится в соседней школе.
– Здравствуйте. Как поживаете, мистер Хендерсон? – спросил отец, протягивая руку.
– Здравствуйте, – ответил Дуги, краснея.
– Что ж, Джинни, дорогая, – сказал отец, – нам нужно ехать. Путь долгий, и мы должны вернуться до темноты.
– Да, папа, конечно. Дуги, я напишу тебе. – Имоджен повернулась к другу. – Обещаю. И мы вернемся в сентябре.
– Меня здесь уже не будет, – неожиданно произнес Дуги.
– Почему? – с тревогой спросила Имоджен.
– Я пойду служить.
– Но тебе совсем не обязательно это делать, ты же еще недоучился один год!
– Ты же слышала новости. Мы нужны стране. Солдаты, мужчины.
– Но ты еще не мужчина, ты мальчик!
– Мне семнадцать, почти восемнадцать. Через неделю я уйду в армию.
– Джинни! – позвал отец из машины.
– Да, иду! – крикнула Имоджен, а затем снова повернулась к Дуги. Слезы катились по ее щекам, и она стала вытирать их пальцами. – Прости…
– Я буду вспоминать о тебе, – сказал Дуги, наклоняясь и легко целуя ее в губы.
– И я тоже буду о тебе вспоминать, – прошептала Имоджен.
Когда машина тронулась с места, она повернулась и посмотрела на Дуги через заднее окно. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, и неожиданно показался Имоджен совсем юным. Она подумала, что он выглядит почти как ребенок, который еще даже не бреется. Ребенок, стоящий на пороге взрослого мира. Имоджен прогнала от себя мысль о том, что, возможно, никогда больше не увидит Дуги. Слишком уж эта мысль была печальной.
Это не конец. Это даже не начало конца.
Но, возможно, это конец начала.
Уинстон Черчилль
Госфорт, апрель 1942 года
Имоджен взбежала вверх по лестнице родительского дома. Она была рада, что вернулась на пасхальные каникулы. Скоро ей должно было исполниться восемнадцать. Через несколько месяцев она окончит школу, и в ее жизни начнется следующий этап – ей предстояло поступить в университет, чтобы изучать архитектуру.
О проекте
О подписке