– Да. Навестим Вершинского. Сегодня ему стало лучше и врачи разрешили ему покинуть больницу. Пока он всё ещё лежит в постели, но дома, как говорится, стены лечат.

Вскоре мы уже поднимались по широкому вестибюлю дома профессора – монументальной постройки в стиле сталинский ампир, где ещё с прошлого века селились учёные и преподаватели городских академий.

Дверь нам открыл долговязый парень лет двадцати пяти со смуглым скуластым лицом и чёрными, как уголь, лохматым волосами. Одет он был в поношенные джинсы с затёртыми до дыр коленями и помятую, давно не стиранную футболку. Из-за его уха торчала сигарета.

– Вы Терентий Русаков? – осведомился он густым басом.

– Он самый.

– Проходите. – Он нехотя распахнул дверь и отошёл в сторону, чтобы пропустить нас. – Я – Тарас Косяковский, ассистент профессора.

Он провёл нас длинным коридором в просторный зал с высокими, почти как в цирке, потолками, служивший библиотекой и гостиной одновременно. Здесь с лёгкостью могли разместиться человек двадцать. Любой звук разносился по залу гулким эхом. Стены скрывали стеллажами с книгами, к которым даже приставили стремянку для доступа к верхним полкам – просто так до них не дотянулся бы даже человек столь высокого роста, как Русаков или немногим уступавший ему Косяковский. В углу расположился белый рояль, а центр зала занимал круглый стол. С него так и не убрали опустевшие бутылки из-под шампанского, коробки конфет и блюда для фруктов. Эта картина, напоминавшая о трагически прерванном празднике, показалась мне особенно зловещей.

Косяковский кивнул на закрытые двустворчатые двери.

– Профессора сейчас осматривает врач. Вам придётся подождать.

– Разумеется, и мы с пользой проведём это время. Мне нужно задать вам пару вопросов.

– Как хотите.

– Как давно вы работаете с Вершинским?

– Второй год.

– В чём заключаются ваши обязанности?

– Перекладываю бумажки. Профессор называет это «систематизация». Печатаю рукописный текст – он так и не освоил технику. Ну и всякие мелкие поручения.

– Почта тоже в вашем ведении?

– Я только вынимаю письма из ящика.

– Вашему руководителю случалось получать нечто подобное раньше? Письма без обратного адреса, конверты без подписи, анонимные послания?

– Я не в курсе.

– Разве вы не должны сортировать корреспонденцию?

– Нет. Я на них даже не смотрю. Просто вынимаю и кладу ему на стол.

– Так было и в этот раз?

– Да. Я не видел, что это письмо какое-то необычное, если вы об этом. Оно было в стопке со всеми остальными.

– Может быть, оно всё-таки привлекло ваше внимание? Иногда так бывает: в суете мельком посмотришь, отметишь про себя и забудешь.

– Нет. Ничего такого я не заметил. Неужто вы думаете, я на всё так пристально смотрю?

– Хорошо. Вы ответственно относитесь к своей работе?

– Стараюсь.

– У Вершинского возникали претензии к вам?

Ассистент замялся. Ему явно не хотелось говорить правду, но он сообразил, что Русаков может задать тот же вопрос самому профессору.

– Всякое бывало. Но, как видите, он меня пока не уволил. А разве это имеет отношение к делу?

– Конечно. Мне важно понять, как письмо оказалось у Вершинского.

– Но тут же всё очевидно…

– Не скажите. Значит, вы уверены, что письмо прошло через ваши руки?

На лице парня, как на экране, отразилась мысль, что это могло плохо на него повлиять.

– Ну, да…

– Но всё-таки вы его там не видели. Если бы вы серьёзней относились к своей работе, то наверняка бы обратили внимание на конверт без какой-либо подписи.

Косяковский скрестил руки. Он вообще держался весьма развязно, а теперь к этому примешался откровенный вызов.

– Вы прямо как мой учитель труда.

– А вы как довольно бесполезный свидетель, который не может помочь нам найти преступника.

– Я бы рад. Но если быть таким примерным и аккуратным, как вы хотите, то свихнуться можно. А я работаю, потому что нужно платить за образование. Я вырос в бедной семье, и всего должен добиваться сам.

– Ладно, Тарас, я не намерен вас осуждать. К тому же кое-что вы всё-таки можете для нас прояснить. Мы можем быть уверены, что вы вытащили письмо именно из почтового ящика? Его не передали вам или Вершинскому лично в руки?

– Нет. Ничего такого мне никто не передавал. А если бы его принесли Вершинскому, он вряд ли положил бы его в общую стопку.

– Вы присутствовали на фуршете?

– Я ушёл в самый его разгар. Меня, сами понимаете, никто не приглашал: для меня это была бы слишком большая честь. Я вынул почту из ящика, отнёс к нему в кабинет и ушёл.

– Тогда откуда вам известно, что Вершинский взял письмо именно оттуда?

– Об этом все вокруг говорят. Профессор был здесь, потом отлучился в кабинет. Когда двери открыты, отсюда хорошо виден его стол. Все видели, как он стал разбирать письма, а потом упал.

– В самом деле. Вы хорошо знали профессора Муравьёва?

– Не особо. Но человек он был хороший. Никогда не придирался ко мне, как все остальные. Обычно всем во мне всё не нравится: то не так сделал, это не так сказал. После меня, видите ли, воняет сигаретами. А всё потому, что я человек не их круга. К своим все снисходительны, а парень из глухомани, чужак.

– Не думаю, что всё так драматично. Могу дать вам простой совет: не считайте всех вокруг врагами.

В ответ парень наградил Русакова колючим взглядом исподлобья. Он считал его таким же, как и все остальные.

– Вы были в курсе, какие исследования они проводили?

– Нет. Этого ведь никто не знает, а я последний, кого они в это посвятили бы.

– Но вы же редактировали записи Вершинского.

– Только простые записи, касающиеся всяких институтских дел. За всё время я не видел ни одного документа об их с Муравьёвым опытах.

– Хорошо. Последний вопрос, и можете быть свободны. Вы любите сладкое?

Ассистент опешил и уставился на него так, будто бы тот над ним издевался.

– Не особо. Зубы, знаете ли, болят.

– Я так и думал. Чтож, благодарю вас. Не смеем вас задерживать и отрывать от работы.

Ассистент, и здесь услышавший издёвку, поспешил выйти из зала. Он явно был рад, что наконец от нас отделался.

– Неприятный тип, – заметил я. – И главное, себе на уме. Вам не показалось, что он что-то скрывает?

Русаков пожал плечами.

– Очень может быть. Очевидно, у него и в самом деле тяжёлая жизнь, да и великие учёные зачастую требовательны к своим помощникам. А вот и доктор.

Двери распахнулись и из кабинета показался невысокий худощавый человек в белом халате. Я знал, что это главный врач центральной городской больницы. Удивляться не приходилось: кто ещё мог заниматься здоровьем столь прославленного пациента?

– Терентий Гаврилович, вы уже здесь.

– Как видите. Стараюсь не терять ни минуты. Как он себя чувствует?

– Пока ещё довольно слаб, так что постарайтесь его особо не нагружать.

– Не беспокойтесь, доктор. Я всё понимаю.

Мы втроём вошли в комнату и увидели крупного пожилого мужчину с высоким лбом и длинными седыми волосами. У него была яркая и заметная внешность: тонкий нос с изящной горбинкой, подбородок с ямочкой, тяжёлые веки, из-под которых смотрели проницательные глаза. Морщины на переносице свидетельствовали о привычке концентрироваться. В его облике была какая-то степенность, так что я ни на секунду не смог бы забыть о том, что имею честь лицезреть светило науки.

Мы застали его что-то читающим, и доктор посетовал на то, что в его состоянии наука может и подождать.

– Поверьте, доктор, я почти в полном порядке, – ответил Вершинский с величавой аристократической вялостью, – и сгораю от нетерпения вернуться к исследованиям. Теперь я, к великой скорби, должен продолжать их один…

Врач покачал головой и тяжело вздохнул.

– К вам полковник Русаков. Он ведёт расследование этого случая в качестве приглашённого эксперта-криминалиста.

Вершинский оживился, снял очки и указал гостю на стул.

– Прошу, присаживайтесь, Терентий Гаврилович, – произнёс он с нотками сердечности. – Я наслышан о вас. Убеждён, что вы как раз тот человек, кто разыщет этого негодяя. Подумать только, его выходка свела в могилу такого милого человека!

– Тогда у меня для вас хорошая новость. Он уже задержан. Это невменяемый человек с неустойчивой психикой. Но не исключено, что он действовал по чьему-то наущению. Нам пока не удалось прояснить некоторые вопросы. Потому мы очень на вас рассчитываем, Лев Анатольевич.

– Постараюсь оправдать ваши надежды.

– Прежде всего я хочу спросить вас о так называемой «мёртвой голове». У меня сложилось впечатление, что и вам, и Муравьёву было что-то известно об этом символе.

– О, да… Это объясняет один нелепый случай. Однажды мы с Николаем Прокофьевичем возвращались из института и шли по улице, обсуждая наши исследования. Вдруг нас нагнал какой-то психопат. Жутко смеясь, гримасничая, как обезьяна, и скаля клыки, он прокричал: «Смерть вам от головы, жалкие снобы!» И убежал. Это повергло моего бедного коллегу в шоковое состояние. Он вообще был очень впечатлительным человеком, потому что у него было слабое здоровье. Мне тяжело сознавать, что я подвёл его. Я уверен, что приступ, произошедший со мной, никак не связан с этим письмом. Но Муравьёв, очевидно, связал это с тем случаем на улице и не пережил удара.

– Он присутствовал на том злосчастном фуршете в вашей квартире?

– Конечно. Как же без него? Он был моим ближайшим коллегой и другом.

– Сколько вообще там было человек?

– Около десяти, включая моего ассистента.

– Вы не знаете, куда могло подеваться полученное вами письмо?

– Я положил его на стол, а потом мне стало плохо. Я ничего не помню. Быть может, мой ассистент его взял. Но скорее всего кто-нибудь прихватил его в суматохе.

– Муравьёв, к примеру?

– Да вы что? Зачем?

– Конверт же мог взять кто угодно.

– Так то оно так, но это ни в какие ворота не лезет. Да и он же получил его по почте на следующий день.

– Видите ли, тому нет никаких доказательств. Более того, я уверен как раз в обратном.

– Но эта теория достаточно нелепа.

– Ну, строить теории – моя работа, а строить нелепые теории – мой метод. Письма из вашего почтового ящика вынимает ваш ассистент. Он не глядя вынимает всю пачку и несёт их вам. Но ведь у вашего друга не было ассистента, и всю почту он вынимает самостоятельно. Теперь представьте, что ему в руки попадает анонимное письмо, точно такое же, какое получили вы. Неужели он понес бы это письмо домой, зная, что случилось с вами? Он ведь предполагал, что оно отравлено. Нет, он в ужасе бросил бы конверт на пол. Но он не сделал этого.

– В самом деле, – согласился Вершинский. – Теперь, когда вы объяснили свою мысль, я вижу, что в ней гораздо больше логики, чем мне показалось сначала. И как тогда, по-вашему, письмо попало в руки Муравьёва? Вы и вправду думаете, что он сам его взял?

– Нет. Я полагаю, что ему подсунули его в карман в тот самый момент, когда вы упали. Все поспешили к вам на помощь, в том числе и Муравьёв. Он так испугался за вас, что не замечал ничего вокруг. Письмо в своём пиджаке он обнаружил лишь на следующий день. И это было в самом деле огромное потрясение. Шок просто убил его.

– Какой цинизм! – всплеснул руками профессор. – Знаете, это мог сделать мой ассистент. Очень подозрительный молодой человек. Я обращал внимание на его бегающие глазки – так и ищет, что плохо лежит. Молодёжь сейчас вообще отличается эдакой, что называется, напористостью, которой у нашего поколения отродясь не было. Они считают, что блага нужно вырывать у старших зубами из горла. Но мой ассистент – не хочу сказать, что он халатно относился к своим обязанностям – вёл себя достаточно нагло и разнуздано.

– Да, я только что общался с вашим ассистентом. Он не производит особо благоприятного впечатления. Но я всё-таки не занёс его в список подозреваемых. А знаете почему? Он, как и Муравьёв, не любит сладкое.

– Сладкое? – удивился Вершинский. – Но какое это имеет отношение к делу?

– Сейчас вы увидите, что самое прямое. На листке с «мёртвой головой» я обнаружил пять чётких отпечатков пальцев. У того, кто отправил письмо, были чем-то испачканы руки. Я довольно быстро понял, что это шоколад. Признаться, я сам его очень люблю. Но самое важное здесь не это. Эти отпечатки слишком смазанные, чтобы помочь уличить преступника. Но даже такие они кое на что сгодились. Вы обращали внимание, что когда вы вкладываете листок в конверт, и когда вынимаете, вы держите его по-разному? Чтобы вытащить бумагу из конверта вам достаточно зажать её двумя пальцами и просто потянуть. Даже если вы держите бумагу всеми пятью пальцами, то отпечатков мизинца и безымянного пальцев не останется вовсе, потому что вы не будете нажимать ими на бумагу. Другое дело, когда вы вкладываете листок в конверт. Вы должны приложить гораздо больше усилий, для чего вам нужно крепко зажать бумагу всеми пятью пальцами. Так вот, на том листке отпечатки пяти пальцев. Следовательно, его не вынимали, а вкладывали в конверт.

Вершинский внимательно слушал, подперев щёку кулаком.

– И что это вам говорит?

– Это говорит, что именно вы вложили «мёртвую голову» в конверт. Ведь в тот вечер вы ели шоколадные конфеты, не так ли?

– Подождите… вы хотите сказать, что мы с Николаем Прокофьевичем получили одно и то же письмо?

– Нет. Я хочу сказать, что письмо получил только Муравьёв. А вы его отправили.

Профессор строго уставился на Русакова, будто бы тот был нерадивым студентом, допустившим глупую ошибку на экзамене.

– У вас любопытная манера шутить, Терентий Гаврилович. Вот только это совершенно не смешно.

– Никто и не смеётся. Только не нужно говорить мне, что я не смогу этого доказать. У вас эта фраза на лице написана.

– Ваша словесная акробатика лишь доказывает, что я убрал письмо обратно в конверт. Я действительно сделал это, прежде чем почувствовал себя дурно. Но то, что я подложил конверт Муравьёву – никак.

– Да. Но зато рушит красивую историю о полученных по почте письмах-убийцах, которую вы хотели сделать главной версией происшедшего. Теперь вам придётся придумывать себе оправдание, что у вас вряд ли получится. Вам не поверят.

– Постойте… – не удержался я. – А Афиногенов?

– Профессор манипулировал этим несчастным, чтобы сбить нас со следа. На его счету только два последних письма из четырёх, хоть он признаётся во всех из обычного для маньяка тщеславия. Надо сказать, что Афиногенов весьма неумело скопировал «мёртвую голову». Точнее, он как мог старался срисовать её с присланного ему образца, но это старание его и подвело. Ведь вы-то как раз и не старались, а просто ляпнули два пятна на бумагу. Получилось похоже на человеческий череп.

– Но зачем?

– О, это очень поучительная история. Жил-да-был один учёный. Он не был лишён таланта и хорошо начал свою карьеру. Вдобавок у него был напор, которым он разрушал старые постулаты науки и воздвигал новые. Ему везло, и очень скоро он оказался на вершине Олимпа, достиг всего, чего только желал: слава, почести, восхищение, зависть. Его авторитет становится непререкаемым, на него ровняется весь учёный мир.

Но что же случилось потом? А потом было вот что: он посчитал, что трудиться, рисковать потерпеть неудачи и потерять реноме больше не нужно. Ведь всё, что нужно, уже есть. Нужно лишь почивать на лаврах и имитировать бурную деятельность.

Так продолжалось довольно долго, и ничто не омрачало его существования, пока не появился молодой, энергичный, деятельный, и, возможно, более талантливый учёный. Он преклонялся перед своим учителем и вскоре они стали работать вместе. Вернее, работал только молодой учёный, а его старший коллега делал вид, что работает и направляет своего ученика в нужное русло.

И вот результат близок. За него можно получить премию и золотыми буквами вписать свои имена в историю науки. Но доволен ли этим наш герой? Нет! Он хочет один и только один получить честь открытия. Для этого он решает убить своего ничего не подозревающего коллегу…

Вершинский криво усмехнулся.

– Всё это очень занятно, полковник. Только это исключительно ваш вымысел. Вам бы детективы писать.

– План убийства был составлен очень быстро, – звенящим металлом голосом продолжал Русаков. – Его подсказала сама жертва. У него было слишком слабое здоровье. Вы нашли Афиногенова – пьяницу с неуравновешенной психикой и стали манипулировать им, умело играя на его навязчивых идеях. Вы заставили его напугать Муравьёва на улице. Этого маленького толчка хватило, чтобы лёд тронулся. Далее вы на глазах десятка человек ловко разыграли комедию с получением письма, нарисованного вами же за несколько часов до этого, и последующим приступом. Этим вы убили двух зайцев: напугали Муравьёва и обеспечили себе алиби. И правда: кому пришло бы в голову, что отправитель – вы, в то время как вы сами якобы пострадали от такого же послания?

Разыгрывая приступ, вы незаметно сунули конверт в карман Муравьёва, который первым подбежал к вам, чтобы оказать помощь. Этим мистический эффект был в разы усилен. Представляю, в каком ужас пришёл Муравьёв, обнаружив письмо в своём пиджаке. Не удивительно, что удар сразил его тотчас же.

Потом Афиногенов продолжил ваше дело. По вашей задумке его должны были найти и задержать. После этого в вашей невиновности усомнился бы только сумасшедший. Но вы просчитались. Ваша лень, которая во многом и привела вас на преступный путь, послужила для вашего же разоблачения. Я заподозрил вас, сличив две «мёртвые головы»: одна вашей руки, другая нарисована Афиногеновым. Всё дело в том, что вам было совершенно без разницы, что нарисовано на этом листке. Чтобы не утруждать себя, вы просто ляпнули на бумагу две кляксы. Получилось что-то похожее на череп. А вот вашему последователю требовалось проявить гораздо больше художественных навыков. Он должен был постараться, чтобы нарисовать череп, похожий на ваш. Ну и, конечно, конфеты. Любовь к сладкому также способствовала вашему разоблачению.

Учёный, всё это время слушавший Русакова, уставившись на него налитыми тупой злобой глазами, вдруг залился наигранным хохотом.

– Ну и что? Что изменит ваша блестящая цепочка умозаключений? Допустим, вы докажете, что я нарисовал «мёртвую голову». Я отвечу, что это была всего лишь шутка, и никто меня ни в чём не обвинит.

– Спорить на стану: закон вас наказать не сможет. Но вы кое о чём забыли – о вашем открытии. Теперь весь мир узнает, что его автором был Муравьёв, а ваша «шутка» стала причиной его смерти. Все отвернутся от вас. Ваш прежний авторитет рухнет, как карточный домик, и пятно с репутации вы уже никогда не отмоете.

Эта перспектива заметно умерила его весёлость. Он побелел и затрясся, а тонкие губы судорожно зашевелились, бормоча проклятия в наш адрес.

– Чёрт вас принёс, Русаков… зазнавшийся ищейка…