В игру вступает Обама. Ядерная разрядка

Предвыборная кампания была жаркой – кандидаты вступали в напряженные теледебаты; на улицах Тегерана в преддверии голосования возникло что-то вроде праздничной атмосферы, за которой пристально следил весь мир. Как всегда, европейцы и американцы думали, что правильный результат может повысить гибкость Ирана на переговорах: все, что им было нужно, – это чтобы кто-то схватил протянутую руку Обамы.

Как понятная важная часть национальных дебатов в Иране, ядерная программа (и вызванный ею кризис) занимала видное место в иранской президентской кампании. Все кандидаты были согласны с национальной важностью программы, но разделились во мнениях по поводу дипломатического урегулирования Ахмадинежадом кризиса, который испытал терпение значительной части политической элиты и страны в целом.

Три раунда санкций и усиливающаяся международная изоляция Ирана усугубили проблемы и без того проблемной экономики, и с каждым годом, когда тысячи новых молодых людей выходят на насыщенный рынок труда, проблемы будут только усугубляться.

Главная угроза Ахмадинежаду исходила от бывшего премьер-министра Мир-Хосейна Мусави, он критиковал экономическую политику действующего президента, которая привела к резкому росту инфляции и растрате доходов от продажи нефти на популистские, бесполезные проекты.

Мусави утверждал, что Иран нуждается в политике разрядки, чтобы работать над укреплением международного доверия, и выразил готовность ответить взаимностью на примирительные жесты Обамы.

Как и все кандидаты, Мусави был непреклонен в том, что Иран будет отстаивать свое право на ядерные технологии; «ужасные последствия» последуют, если страна откажется от своей ядерной программы, которая, как он явно утверждал, преследовала гражданские цели. Программа не подлежала обсуждению, но и не было никакой необходимости в том, что он назвал внешнеполитическим авантюризмом Ахмадинежада: обвинение, которое поддержал даже другой, консервативный, претендент, бывший глава Революционной гвардии Мохаммад Резаи. Наиболее откровенный сторонник реформ, священнослужитель Мехди Карруби, еще один политик, основавший избирательную кампанию на лозунге «перемен», пообещал изменить политику Ахмадинежада и сказал, что не возражал бы встретиться с президентом Бараком Обамой, если это поможет национальным интересам.

Он тоже поддержал ядерную программу, но высказался за большую гибкость в переговорах и предположил, что акцент можно было бы перенести с обогащения на реакторы, которые, в конце концов, будут обеспечивать страну электроэнергией, что было предполагаемой целью программы.

Но более «умеренные» кандидаты столкнулись с трудностями. Избрание Ахмадинежада в сочетании с преобладанием консерваторов в седьмом меджлисе означало, что с 2005 года сторонники жесткой линии и консерваторы доминировали как в исполнительной власти, так и в парламенте. Важные изменения в политике по ядерной проблеме или в отношениях с США были бы затруднены без поддержки судебной власти, парламента и самого Хаменеи, а его позиция была ясна. С 2005 года и Ахмадинежад, и Хаменеи использовали ядерную проблему для клеймения реформистов, изображая их пораженцами, готовыми вести переговоры в ущерб интересам Ирана. Несмотря на кажущийся нейтралитет, Хаменеи неоднократно высказывал эти тезисы в ходе избирательной кампании. «Не позволяйте тем, кто поднимает руки и сдается врагам и порочит престиж иранской нации, занять этот пост», – сказал он в телевизионном выступлении в Биджаре, на западе Ирана.

Хаменеи, конечно, открыто поддерживал принятие решений Роухани в 2003–2005 годах, и его новая должность была чем-то вроде смены лица.

Два года приостановки обогащения, по мнению Хаменеи, ничего не принесли из-за уклончивости ЕС-3, и это убедило его последовать своим антизападным инстинктам. Как всегда, его голос был последним, кто имел значение. Сторонники жесткой линии, такие как Хамид Реза Тараки, лидер Исламской коалиционной общественной партии, теперь осудили реформистское правительство Хатами, которое «сдалось» Вашингтону, уступив давлению Запада с требованием приостановить обогащение урана (что, опять же, было возможно только с одобрения Хаменеи), и приветствовали неповиновение Ахмадинежада.

В свою очередь, реформисты продолжали использовать кризис как пример глупой дипломатии Ахмадинежада. Но это мало что значило. 12 июня 2009 года на выборах, которые были явно сфальсифицированы, Ахмадинежад подавляющим большинством «победил» Мусави, набрав 66 процентов голосов против 33 процентов у Мусави. Схема голосования была подозрительной, и результат был объявлен до того, как около 248 человек – в 2008-10 годах даже закрылись избирательные участки, с которыми Мусави отказался согласиться, вынудив к частичному пересчету голосов, который он также проиграл. Несколько дней спустя сам Хаменеи, предположительно стоящий выше «простой» политики, публично поддержал результат.

В последующие недели миллионы людей вышли на улицы, одетые в зеленое (цвет избирательной кампании Мусави), в знак протеста против правительства и результатов выборов; в ответ режим отключил интернет, выгнал иностранных журналистов, убил и заключил в тюрьму демонстрантов и в целом продемонстрировал свой статус изгоя. Что больше всего поразило западных дипломатов, так это некомпетентность, с которой были проведены выборы (если не последовавшие за ними протесты, которые были подавлены с варварской эффективностью).

Они полагали, что муллы запаниковали, опасаясь победы Мусави в первом туре.

Вашингтон подозревал, что Хаменеи, возможно, опасался комбинации Обамы и Мусави в то время, когда США настаивали на участии – что могло, отчасти, быть причиной фальсификации результатов голосования. Выборы (или, точнее, их последствия) стали серьезным испытанием для политики разрядки напряженности, проводимой Обамой. Он сопротивлялся давлению с целью осудить Тегеран как режим, заключающий в тюрьмы, пытающий и убивающий свой собственный народ, или открыто поддержать оппозиционное «Зеленое движение», объединившееся вокруг Мусави.

Опять же, он проявил историческую чувствительность, в частности, к перевороту 1953 года, и, хотя он выразил обеспокоенность насилием, но подчеркнул, что, учитывая историю американо-иранских отношений, вмешательство может рассматриваться как вмешательство во внутренние дела. При этом было достаточно осведомленности, чтобы понимать, что открытая поддержка иранской оппозиции подорвет доверие к ним и позволит режиму навесить на них ярлык «имперских агентов».

Точно так же он отказался начинать переговоры, пока ситуация не разрешится. Теперь внутренний баланс сил Ирана изменился, что привело к серьезным последствиям для ядерного тупика. «Победа» Ахмадинежада, поддерживаемая Революционной гвардией, в сочетании с провалом Мусави, Движения Зеленых и более прагматичных игроков, таких как Рафсанджани, означала почти полный жесткий контроль над иранской политикой.

Как военная элита режима, Революционная гвардия контролирует его наиболее чувствительные военные программы, включая иранскую программу создания баллистических ракет – если военная ядерная программа существует, она находится в их ведении. Как доминирующая политическая, так и военная сила в Исламской Республике, стратегический выбор относительно того, использовать ли ядерное оружие, вероятно, будет приниматься в соответствии с заявленной Стражей Исламской Революции политикой превращения Ирана в региональную военную державу. Предупреждение главы Тегеранского центра ядерных исследований в марте 2009 года о том, что ядерное оружие, находящееся под контролем Революционной гвардии, безвозвратно изменит внутренний баланс сил в их пользу, казалось, приблизилось к реализации.

* * *

После взрывного начала лето прошло спокойно. Иран сдержал свой народ, и все стороны ждали встречи G-20 и Генеральной Ассамблеи ООН в конце сентября 2009 года. Всего за несколько недель до этого, 9 сентября, в ответ на установленный в середине сентября крайний срок для представления иранского ответа на предложенные переговоры, Иран представил «6 + 1» обещанный пакет предложений по урегулированию противостояния. Это было то, чего ожидал Вашингтон: много горячего воздуха и пустой риторики. Иран согласился на «конструктивные» переговоры по целому ряду вопросов, включая глобальное ядерное разоружение, региональную безопасность и финансовый кризис, в то время как он практически ничего не упомянул о ядерном досье.

В тот же день в Белом доме было принято решение не отклонять предложение сразу, чтобы сохранить открытыми каналы связи, но Белый дом также не мог притворяться, что это серьезно; в какой-то момент это стало бы достоянием общественности, и администрации необходимо было сохранить доверие к себе.

Выборы в Иране чрезвычайно усложнили стратегию Белого дома в отношении Ирана. Официальные лица считали менее вероятным, что Иран теперь выступит с конструктивным подходом к переговорам, но они по-прежнему придерживались основного подхода к взаимодействию в попытке достичь соглашения. Взаимодействие останется в рамках многостороннего формата «5 + 1» для усиления давления и, при необходимости, усиления изоляции Ирана.

Как всегда, будет сложно – из-за русских и китайцев, которых вполне устраивал статус-кво: ни сделки, ни кризиса. Сотрудники Белого дома предположили, что Тегеран не заинтересован в подлинной сделке, хотя такая возможность не исключалась. Одним из последствий нестабильности после выборов, по расчетам американцев, могло стать желание Ирана улучшить отношения с внешним миром в качестве средства стабилизации режима. Тегеран, возможно, и подавил инакомыслие, но он утратил легитимность: иранцы кричали «смерть диктатору» с крыш Тегерана, как это было при шахе. Были также признаки того, что правитенльство хотело избежать большей изоляции или дальнейшего усиления санкций: впервые более чем за год МАГАТЭ был разрешен доступ в Арак.

В Натанзе работало около 4000 центрифуг, но газ не поступал, и никто не был уверен почему; это могло быть политическим сигналом о том, что Иран не работает на полной скорости, но в равной степени это могла быть техническая проблема (на самом деле это было началом технических трудностей, вызванных компьютерным вирусом Stuxnet). С другой стороны, официальные лица США понимали, что это могло быть сделано просто для предотвращения усиления давления на Генеральную Ассамблею ООН и G-20. Честно говоря, кто знал?

15 октября американцы решили, что они еще раз предложат переговоры, в идеале в ООН, хотя они подозревали (как оказалось, правильно), что Иран откажется от встречи. К настоящему времени целью Вашингтона было просто замедлить ядерный прогресс Ирана. При нынешних темпах обогащения Тегеран вскоре мог бы иметь достаточно обогащенного урана для производства нескольких бомб и, если бы он предпринял ускоренную программу, мог бы «вырваться» в краткосрочной или среднесрочной перспективе. Вашингтон все еще не был уверен в намерениях Ирана; вполне возможно, что речь шла о создании оружейного потенциала, а не о самом оружии, но на первом месте у всех был Израиль.

Просьба Обамы к Израилю предоставить больше времени была осложнена избранием в апреле 2009 года Биньямина Нетаньяху, который был еще более недвусмыслен в отношении иранской угрозы, чем его предшественник Эхуд Ольмерт.