Если бы не странный звонок, заставший ее врасплох вчера днем, она ни за что не уехала бы из Парижа. Во всяком случае, в эти дни. На носу неделя высокой моды Paris Fashion Week. Ее коллекция будет демонстрироваться в главном зале, сразу после коллекции Миучии Прада. О таком любой модельер может только мечтать. А она, вместо напряженной подготовки к показу, вдруг летит в Израиль, оставляя своих художников, свои модели и своих продюсеров в полной уверенности, что напряжение последних недель свело Лизу Вальдман с ума. Но поступить по-другому она не могла.

Звонок от Авраама Ашинзона раздался в ту самую минуту, когда она вернулась из пошивочного цеха, где пыталась доказать швеям, что, если они не увеличат темпы, модели будут готовы не раньше будущей зимы.

– Доброе утро, мадемуазель Вальдман, – услышала она в трубке скрипучий старческий голос. Будто кто-то назло всем окружающим открывал и закрывал давно не смазывавшиеся ворота. – С вами говорит Авраам Ашинзон из Иерусалима.

– Из Иерусалима? – переспросила она, подняла глаза на вошедшего в кабинет главного художника компании Жюля Перно, кивнула ему на кресло возле стола и ответила: – Здравствуйте!

– Я позволил себе побеспокоить вас, мадемуазель Вальдман, – продолжали скрипеть иерусалимские ворота, – потому что у меня к вам важное дело. Чрезвычайно важное.

– Простите, господин… – Лиза замялась, так как не запомнила фамилию собеседника. – Но не ошибаетесь ли вы? Важное дело ко мне?

– К вам, Лиза Вальдман, к вам.

– Но мы с вами не знакомы…

– Это неудивительно. – Ашинзон продолжал скрипеть в темпе движения уже отобедавшей улитки и, казалось, не замечал раздражения собеседницы. – Последние сорок лет я живу в Иерусалиме, так что мы никогда не встречались. Рассказать обо мне вам могла разве что ваша тетя Вардена.

– Тетя Вардена? – Лизе казалось, что сейчас она сойдет с ума от этого медленного и совершенно бессмысленного скрипа. Она сделала Жюлю страшные глаза, пожала плечами, дескать, семейные проблемы, ничего не поделаешь, и жестом предложила показать ей последние изменения в силуэтах.

– Тетя Вардена, – подтвердил иерусалимский собеседник. – Но, во-первых, она человек неразговорчивый, а во-вторых, вряд ли вас заинтересовал бы ее рассказ об Аврааме Ашинзоне.

Лиза чуть не выпалила: «Да уж», но сдержалась, твердо решив в ближайшую минуту выяснить, чего хочет от нее этот человек, который может себе позволить в сегодняшнем безумном мире никуда не торопиться.

– Простите, – сказала она, – чем я могу быть вам полезна?

– Лиза, вы должны прилететь ко мне, – ответил Ашинзон. Скрипучие ворота, по Лизиным ощущениям, на этот раз открывались особенно долго.

– Прилететь к вам? – Лизу поразила нелепость этого предложения, и она заговорила резче: – Куда это к вам?

– Я же сказал, – проскрипел Ашинзон, – что последние сорок лет живу в Иерусалиме.

– И вы хотите, чтобы я прилетела к вам в Иерусалим? – переспросила Лиза, чеканя каждое слово и наблюдая, как по мере приближения к концу фразы вытягивается лицо Жюля Перно.

– Да, – спокойно ответил Ашинзон. – Причем как можно скорее. Сегодня. В крайнем случае, завтра.

– Вы это серьезно? – Бесцеремонность неизвестного жителя Иерусалима не на шутку разозлила Лизу. Она поняла, что пришло время отбросить приличия и объяснить господину по ту сторону провода всю нелепость притязаний на ее свободное время, вернее, полное отсутствие такового.

– Вполне, – проскрипел Ашинзон. – Вполне серьезно. А чтобы вы не сомневались в необходимости откликнуться на мое приглашение, я скажу вам, что был ближайшим другом и помощником вашего дедушки Жана.

– Дедушки Жана? – упавшим голосом повторила Лиза, понимая, что ее разъяснения по поводу нелепости звонка и приглашения в Иерусалим откладываются на неопределенное время.

– Дедушки Жана, – подтвердил Ашинзон. – И я должен сообщить вам информацию, которую когда-то собирался сообщить вашему отцу, но не успел из-за его трагической гибели. Эта информация, которую я не могу доверить ни телефону, ни почте. Она касается тайны смерти вашего деда.

– Тайны? – удивилась Лиза. – О какой тайне вы говорите? Отец рассказал мне все о гибели дедушки Жана. В апреле тридцать пятого года он проезжал на поезде по территории Германии, и его арестовало гестапо. Больше о нем ничего не удалось узнать. Отец считал, что деда расстреляли сразу после ареста. Ни в одном из лагерей смерти мы не обнаружили его следов.

– Вашего деда не арестовывало гестапо, – скрипнул Ашинзон. – И это все, что я могу сказать по телефону. Лиза, завтра суббота. Я не могу просить вас лететь в этот святой день. Но в ночь с субботы на воскресенье из Парижа в Тель-Авив есть рейс. Если бы вы прилетели этим рейсом, а улетели вечером в воскресенье, вы не потеряли бы ни одного рабочего дня.

– Да, конечно, – пробормотала Лиза, машинально просматривая эскизы Перно и пытаясь сообразить, стоит ли доверять словам этого странного человека. – Просто у меня на носу показ коллекции. Сейчас мне не до выходных. Вот если бы недели через три… Я могла бы прилететь на несколько дней. Может быть, ваша информация подождет?

– Информация подождет, – вздохнул Ашинзон, помолчал и добавил: – Я не могу ждать.

– Вы? – В голосе Лизы невольно прозвучала насмешка. – Почему?

– Потому что я могу умереть в любую минуту, – ровным, ничего не выражающим голосом ответил Ашинзон. – Например, прямо сейчас, беседуя с вами. Или через час. А возможно, завтра утром. Я не боюсь смерти. За долгие месяцы моей болезни я смирился с уходом. К тому же мне 92 года, и я вполне могу подвести итог. И только тайна гибели вашего деда не дает мне спокойно уйти в могилу. Эта информация не должна умереть вместе со мной. И потому я вынужден вас поторопить.

Лиза молчала. Перно не сводил с нее напряженного взгляда, не понимая, что происходит.

– Лиза! – не выдержал Ашинзон. – Если вы считаете меня выжившим из ума маразматиком, наведите обо мне справки у тети Вардены. А потом примите решение. Просто знайте: ночной рейс вылетает из Парижа без четверти час и приземляется в Тель-Авиве в половине шестого утра. Мой водитель будет его встречать. Мне будет жаль, если вы не прилетите.

Лиза хотела сказать, что ей тоже будет жаль. Очень жаль. Но сейчас, когда до показа осталось всего… Нет, это невозможно. Она же ничего не успеет. Последние изменения. Два комплекта надо просто переделывать. Ее широкие юбки никуда не годятся. Лиза покосилась на эскизы Перно. А этот человек… Как его? Авраам Ашинзон. Похоже, он не в своем уме. От человека в таком возрасте нельзя требовать полной ясности мышления. И эта тайна, о которой он говорит, едва переводя дух, вполне может оказаться полной ерундой. А она потеряет день. Целый день, которого ей не хватит потом.

– Лиза! – еле слышно проскрипела трубка. Лизе показалось, что в этом скрипе прозвучал упрек. Неужели он все понял по ее молчанию, этот старичок из Иерусалима?

– Хорошо, – неожиданно для самой себя сказала Лиза. – Я прилечу.

Она положила трубку и подняла глаза на Перно. Художник смотрел на нее так, словно у нее над головой появилось чудесное сияние.

– Ты собираешься улететь? – спросил он тоном психиатра, убеждающего сложного пациента не выбрасываться из окна клиники. – Сейчас? Перед показом? Когда у нас еще нет утвержденных эскизов?

Лиза медленно разложила на столе рисунки. Жюль прав. Это абсолютное сумасшествие. Бросать все и мчаться в Иерусалим к неизвестному старику со скрипучим голосом. Но дедушка Жан… Он погиб за сорок два года до ее рождения, и о нем Лизе рассказывали отец и тетя Вардена. В детстве Лиза любила рассматривать большой альбом тетки в темно-коричневом бархатном переплете. К жестким страницам альбома были приклеены пожелтевшие фотографии. На фотографиях дедушка Жан выглядел стройным человеком высокого роста. Он был одет то в официальный фрак, то в светлый смокинг, то в домашний халат. Дед фотографировался с бабушкой Лизы, фотографировался со всей семьей, отдельно с детьми – тетей Варденой и отцом Лизы на руках. Были в альбоме фотографии, на которых Лиза могла узнать только деда. «Это его друзья и сослуживцы, – говорила тетя Вардена и неизменно добавляла: – Он был большим человеком, Лиза. Вот видишь, рядом с ним Давид Бен-Гурион. Он держит твоего деда под руку. Совсем молодой! Бен-Гурион очень любил твоего деда». Лиза с уважением смотрела на невысокого короткостриженого человека с густыми бровями и думала о том, что когда-нибудь и эта фотография поблекнет и у ее внуков не будет даже этой памяти о Жане Вальдмане. Повзрослев, Лиза слушала рассказы отца, занимавшегося поиском следов дедушки Жана. На все запросы в Берлин отец неизменно получал вежливый ответ: «Имя Жана Вальдмана в списках арестованных или расстрелянных службами безопасности Третьего рейха не значится». Отец читал эти официальные бумаги, и глаза его становились грустными. «Ничего, Лизонька, – говорил он и прижимал к себе голову девочки. – Мы найдем его. И когда-нибудь положим цветы на его могилу».

Лиза еще раз переложила эскизы на столе.

– Я вернусь в воскресенье вечером, – сказала она, стараясь говорить как можно более спокойно. – В конце концов, нам всем надо развеяться. Завтра утром мы утвердим эскизы, дадим задание швеям и устроим себе маленький отдых. Всего на сутки. – Лиза подняла глаза на Перно и добавила: – Мы все успеем, Жюль. Я тебе обещаю.

Перно нашел в себе силы промолчать. Молча кивнул и втянул голову в плечи так, что сразу стал похож на диковинную хищную птицу.

…Миновав таможню, Лиза вышла в зал и поморщилась от яркого света. Сотни встречающих высматривали в толпе пассажиров своих близких, а высмотрев, отчаянно махали им руками и букетами. Лиза пошла сквозь толпу, толкая перед собой тележку. Настроение после полета почему-то было скверное, Лиза даже жалела, что согласилась на поездку. Как сказал Жюль Перно, «поддалась на эту авантюру».

Плакатик «Лиза Вальдман» она увидела сразу, как только выбралась из толпы. Высокий молодой человек в жилете защитного цвета с десятком карманов держал плакатик над головой, скользя по лицам людей равнодушным взглядом. Лиза дотолкала тележку до носков его светло-коричневых ботинок, и только тогда он наконец остановил на ней взгляд.

– Я Лиза Вальдман, – сказала Лиза.

Молодой человек искренне и широко улыбнулся, ловко отправил свой плакатик в урну и протянул руку.

– Здравствуйте! Меня зовут Даниэль.

Лиза пожала узкую жесткую ладонь.

– Пойдемте скорее. – Парень ухватился за ручку тележки и решительно ее толкнул. – Может, успеем добраться до пробок. – Он покосился на часы и покачал головой. – Хотя теперь уже вряд ли.

Лиза виновато развела руками, словно извиняясь, что самолет прилетел в столь неудачное время. Даниэль ловко катил тележку сквозь толпу, не забывая поглядывать через плечо на Лизу.

– Как долетели? – спросил он, видимо вспомнив о полученном указании быть с гостьей полюбезнее.

– Прекрасно, – нетерпеливо буркнула Лиза. – Как себя чувствует господин Ашинзон?

Не сбавляя хода, молодой человек покрутил в воздухе ладонью, что, вероятно, могло означать «более-менее», и затолкал тележку в просторный лифт.

– Мой самолет в Париж вылетает в девять вечера, – напомнила Лиза.

– Я знаю. Нам надо быть в аэропорту в начале седьмого. У вас совсем мало времени.

Даниэль уверенно вел тележку по парковке, ловко лавируя между машинами. Наконец он остановился у новенькой «БМВ» темно-синего цвета.

– Садитесь! – пригласил Даниэль и потащил чемодан к багажнику.