Часть II

Днем после унылой и обязательной прогулки по небольшому парку, разбитому в больничном дворе, пациенты были предоставлены сами себе для реализации своего свободного времени. Конечно же, под неусыпным надзором нянек и медсестер.

Солнечный свет пробивался сквозь решетки настежь распахнутых окон внутрь здания. Там, словно в лабораториях, вхолостую трудились просветленные головы. Созерцая окружающий мир сквозь собственную неповторимую призму, пациенты наполняли здание монотонными звуками собственных действий, которые перемежались плачем или смехом, вызванными тем, что нам не дано увидеть или почувствовать.

Детские головоломки становились для них сложнейшими задачами раскрывающими устройство мира. Победа в игре в шахматы с медбратом становилась сложнейшей целью всей жизни, где пешки храбро шли на смерть по двухцветному полю и где гибель даже самой незначительной становилась событием. А написание формулы, не имеющей конца, навязчивая идея которой не отступала от пожилого профессора с всклоченными волосами в больничном халате, превращалось в смертельную борьбу на истощение. Снова и снова заходя в тупик, он растерянно пытался наугад вставить верный символ и, каждый раз, оказавшись не в силах найти его, профессор словно переживал смерть близкого ему существа. И вина в этой смерти лежала только на нем.

Вот и сегодня серый пиджак, поверх больничного халата, рукава и локти которого синели от вытираемых ими ровных цифр и символов, оставляемых фломастером ведомым, что неестественно для его возраста, твердой рукой профессора. Очки, скрепленные проволокой на переносице, уже начали запотевать от его учащающегося дыхания. Как обычно, несколько братьев по несчастью собрались вокруг него, затем, чтобы заворожено наблюдать за его работой, словно он колдун пишущий древнее и обязательно могущественное заклинание.

Левее доски, за которой трудился профессор, можно увидеть вход в небольшую беседку, оборудованную для курильщиков, пристроенную к зданию лечебницы, в которой мерно работал вентилятор. В ней на деревянной скамье, прислонившись к стене из железного листа, сидел наш герой.

Дым, выдавленный из его легких, уносило за решетку окна, где он рассеивался, не выдерживая столь неожиданной свободы. Молодая и вполне симпатичная медсестра зашла в беседку, но пациент не обернулся на стук каблуков по металлическому покрытию пола.

Медсестра села напротив, ее точеная фигурка напоминала о том, что тут есть молодчики куда более крупного телосложения называемые санитарами, но к их услугам благодаря трудам медицинского персонала, прибегали редко. Зачастую санитары помогали по хозяйству или даже играли с больными в шахматы, баскетбол, пинг-понг и прочие игры, которые предоставляла лечебница.

Черные волосы с выцветающими кончиками, бледная с синими прожилками вен кожа, желтоватое лицо, выдавали болезнь, затаившуюся в ее хрупком теле. Присев напротив пациента, она изящно достала из пачки лежащей в нагрудном кармане тонкую сигарету и переведя взгляд с человека напротив на зажигалку, которую она достала другой рукой, медсестра закурила, глубоко втянув дым.

Пациент среагировал на звук, изданный зажигалкой, повернулся и посмотрел на девушку. Его взгляд выдавал бессонные ночи, но голова работала на вполне приемлемом уровне. Он окинул девушку взглядом, припомнил, что видел ее вчера, обратил внимание на ее темно серые глаза и милое лицо, мысленно прикинул насколько она ему нравится и подвел итог:

«Курить вредно, молодой и приятной девушке не стоит этого делать»

– Вы слишком много курите… – Сказала медсестра негромко, с еле слышимой хрипотцой в голосе, и стряхнула пепел в металлический мусорный бак.

Ее собеседник лишь бессодержательно ухмыльнулся. То ли она прочитала его мысли, то ли он на самом деле слишком много курит, забываясь в себе. Второе его мало волновало – никотин позволял хоть немного успокоить мыслительные процессы, беспрерывно протекающие в его воспаленной голове, а состояние здоровья его не волновало, и если бы позволял организм и режим, он бы курил без перерыва. Присутствие медсестры, ее желание вести с ним беседу, радовало его и делало ее гораздо симпатичнее для его изголодавшейся по общению с людьми, в особенности противоположного пола, сущности.

– Делать нечего. – Бросил ей пациент небрежно и посмотрел в окно, наблюдая за небольшой юркой птичкой, скачущей по веткам большого дуба. – Это единственное лекарство, которое я могу и хочу принимать постоянно.

– А вы пойдите на тренинги, в баскетбол поиграйте. Хоть в настольный теннис. – Сопереживающим голосом говорила девушка.

От произносимых ею слов исходило тепло, которое он ловил всеми фибрами души, в противовес тому, что исходило от теней. Она снова затянулась и посмотрела на птицу, за которой наблюдал пациент.

Как бы ей хотелось юркнуть из окна и вместе с птичкой полететь туда, где тепло и нет забот. Довольно часто ей становилось не по себе от этой работы, и если б не ее жалость к этим людям, она бы давно отсюда ушла. Новый пациент был ей интересен и приятен, поэтому беседа с ним отвлекала ее от работы. Что-то в его тяжелом задумчивом взгляде, в котором отражались тяжелые душевные переживания, привлекало ее.

– Ваш голос успокаивает, Ирэн… Может быть и пойду. – Он затушил окурок, и, достав из кармана пачку, в которой осталось всего лишь три сигареты, жестом попросил ее прикурить, медленно и глубоко затянулся. – Когда привыкну.

Ирэн не хотела, чтобы этот пациент снова курил, ведь он курил без остановки, но она понимала, что это не худшее, что человек в его состоянии способен сделать.

– Занимайтесь, слушайте докторов, и вам привыкать не придется. Мне кажется, вас быстро выпустят. – В ее тихом голосе, звучал призыв, который возможно не остался не услышанным.

Она нежно посмотрела на него, по крайней мере, так ему казалось.

– Нет, здесь мне даже спокойней. Может я и сошел с ума. – Он глянул за окно, но птичка уже улетела. – Тогда я здесь надолго…

Новая волна задумчивости нахлынула на пациента. Глаза потеряли слабый отблеск жизни, невидящий взгляд снова уперся в одну точку, а руки уперлись в наморщенный лоб. Недокуренная сигарета тлела опасной близости от волос. Продолжая сидеть, повернувшись к окну, уперев локти в подоконник, он не заметил, как девушка встала и, затушив сигарету об урну стоящую рядом, заговорила с кем-то.

Его размышления были оборваны строгим мужским голосом, человека старшего возраста. Это был Винсент Морено.

– Коул Хоки?

Отвлекшись, Коул не обернулся, он лишь убрал руки ото лба.

Хоки обдумывал то, что ему предстоит делать сейчас. Ведь каждое его действие и слово будет воспринято этим человеком, как критерий для оценки его психологического состояния. А пока Коул по голосу пытался понять, что за человек говорит с ним. Говорящему было больше пятидесяти лет, он имеет власть и ожидает от Коула покорности, скорее всего он здесь главный.

«Ну что ж, попытаюсь сыграть по вашим правилам» – подумал Коул.

– Допустим. – Не оборачиваясь, произнес Хоки, ожидая перемены тона в голосе пришедшего.

А взглядом Коул ждал, что птичка вернется, и отвлечет его от всего, что происходит у него в голове и за ее пределами. Он ждал эту птичку, как, наверное, не ждал никого до этого. Только она приносила на своих маленьких крыльях покой. Где она сейчас? Не заклевал ли маленькую синичку ястреб? Эти вопросы волновали сейчас Коула, гораздо больше, чем его будущее, кажущееся ему таким же пустым, как и прошлое.

– Меня зовут Винсент Морено. Я глава этой лечебницы. Есть какие-нибудь жалобы? Вас все устраивает? – Неожиданно для Коула, голос стал мягче в тот момент, когда он задал вопросы.

«Значит, будет пытаться взять на доверие. Кнут и пряник. Потом меня ждет кнут.» – решил Хоки, и сжал руки в замок.

Винсент решил, что еще один молодой наркоман попал не по назначению и искоса посмотрел на Энни стоявшую справа. Опять она борется за тех, кто недостоин даже такой жизни, по мнению Морено. Он машинально поправил серый галстук, который сместился с предназначенного ему места.

Коул лишь улыбнулся сам себе, увидев, что птичка снова вернулась, держа что-то зеленое. Это была гусеница, которая еще извивалась, будучи зажатой в клюве. Эта гусеница могла бы стать бабочкой, но ей суждено стать пищей для синицы. Но Коулу не было жалко ее, если бы он мог, то отдал бы этой птице всех бабочек на земле и не секунды бы не жалел об этом. Глава лечебницы никогда бы этого не понял, даже в переносном смысле. Хоки чувствовал это по его безразличию, сквозящему в голосе, которое ему не удавалось скрыть.

– Хорошо. – В голосе Винсента появилась нотка «я так и знал». – Вы говорите, что видите демонов?

– Может быть не демонов, тени просто тени. Я сорвался тогда, много чего наговорил. – Коул говорил так, словно рассказывает другу историю, которая недавно с ним приключилась, сначала она казалась ему грустной, но к моменту разговора стала забавлять его.

Хоки помнил только то, что было после того, как он оказался в лечебнице. Помнил, что много говорил и кричал, вырывался из рук санитаров, но он не помнил, что именно и зачем. К тому же Коул не собирался сходу раскрываться перед этим человеком, хотя бы в плане личностных качеств.

– Вы помните, что случилось, что послужило причиной срыва?

Винсент произнес это все тем же участливым голосом, но сам представил, как молодой человек, сидящий перед ним, вкалывает себе в вену очередную дозу в каком-нибудь грязном притоне наркоманов.

– Нет. Ничего, смутные воспоминания. – Коул замолчал на секунду, проведя рукой по подбородку. – Помню только тени.

Птичка, перескакивая с ветки на ветку, скрылась в зеленой листве. Она была так близко, нужно было всего лишь выйти во двор и, взобравшись на дерево протянуть руку. Но Хоки к своему разочарованию понимал, что это лишь напугает птичку, и она, взмахнув крыльями, улетит и возможно не вернется. А этого ему хотелось меньше всего. Лучше он будет наблюдать за ней издалека, убив в себе всякую надежду приблизиться к ней, чем напугает ее и вынудит улететь от него подальше.

– Тени? – Голос сделал попытку показаться заинтересованным. – Объясните?

– Что тут объяснять, если вы мне не верите… Да и я сам начал сомневаться. – Фразы Коула стали обрывочными, а голос тише от мыслей о маленькой птичке.

Синица снова оказалась в поле зрения Хоки, который моментально перевел на нее все свое внимание. Глаза Коула «прыгали» вслед за ней по могучим ветвям старого дуба, пробегая сквозь листву к краю его кроны. Хоки почувствовал, что снова остался один, когда птичка улетела. Теперь он один на один с этим человеком, с тенями, чье неминуемое приближение он чувствовал.

Когда Коул обернулся, он увидел, что с ним разговаривал невысокий полный мужчина с редкими седыми волосами, усердно зализанными назад, который был одет в строгий серый костюм, такой же, как и его взгляд. По левое плечо от него, Коул заметил тень – темное мрачное пятно, отдаленно напоминающее силуэт человека. Он слышал ее шепот, негромкий, шипящий. Но сейчас Коул не мог разобрать его. Возможно из-за того, что тень шептала на незнакомом ему языке. За темным силуэтом, в миллиметрах от него, стояла медсестра, которая только что разговаривала с Коулом. По правое плечо стояла Энни, добрая старушка с лицом святой. Хоки сразу заметил, что тени стараются держаться от нее подальше, словно теплый еле уловимый свет, исходящий от нее обжигал само их существо. Не была исключением и та тень, которая постоянно приходила к профессору, она шептала ему на ухо, заставляя писать формулу, у которой не было завершения и смысла, и когда тот заходил в тупик, злорадно смеялась над ним. Если Энни подходила близко или пыталась заговорить с профессором, тень отходила в сторону, старичок приходил в себя, зачастую срываясь в истерике, но не в такой сильной, как та до которой доводила его тень.

Хоки не видел на тенях их эмоций, но он чувствовал их, что-то темное исходило от них. Иногда Коулу казалось, что он видит их искаженные, застывшие в одном выражении лица. Ощущение присутствия теней, давило на него, медленно лишая способности свободно мыслить. Лишь черные посторонние мысли гудели в голове, сводя его с ума.

Вот и сейчас Хоки чувствовал, знакомое ощущение, которое исходило от тени, стоящей рядом с Винсентом. И сейчас, исходившее от тени было направлено против Коула. Он чувствовал это не только по тени, но и во впечатлении, складывающемся от общения с этим человеком.

– Так вы попытайтесь. Тогда мы сможем помочь вам. – Винсент улыбнулся отточенной до блеска хищной улыбкой профессионала.

Коул медлил. Но его желание того, что тени уйдут, что он станет свободным от этой ноши, возможно, что он вспомнит кто он такой, подталкивало его к одному, пугающему его решению. Все это вкупе с надеждой, которая никогда не сдается, заставило Хоки пойти навстречу этому человеку. Надежда страшная штука когда она таится в сердце запутавшегося человека, она безжалостно заставляет его совершать поступки, о которых тот вскорости пожалеет.

– Как вам объяснить. Видите человека пишущего формулу изо дня в день? – Коул указал на профессора, близившегося к завершению своей работы, который был подобен Сизифу, каждый день пытающемуся поднять камень на вершину горы. – К нему каждый день приходит тень, она или оно, заставляет писать его эту чертову формулу. Оно уходит, только тогда когда он не может довести ее до конца и впадает в истерику… и еще тогда, когда к нему подходит Энни. Тени боятся Энни. Не знаю почему.

Коул машинально бросил взгляд на Энни, но тут же попытался его скрыть от этого человека. Энни с жалостью смотрела на Хоки, но его размеренная речь и взвешенные обдуманные слова, заставляли уголки ее губ медленно приподниматься.

Нечасто больные могли наглядно продемонстрировать оправдание своему недугу, и если такое случалось, то на это было интересно смотреть. Ведь, как полагал Винсент, их болезнь есть ничто иное, как защитная реакция на вышедшие из-под под контроля человека побуждения. Зачастую оправдание больным своей болезни – это ключ, способный если не открыть полностью, то хотя бы приоткрыть дверь в пучину происходящего у него в голове.

– Да. Но уже поздно… Вот. Смотрите, сейчас он начнет рыдать, а тень, злорадствуя, уйдет. – Увлеченно, указав пальцем, говорил Коул.

За открытой дверью, было видно, как профессор трудился над своей формулой на белой доске, стоящей посреди холла. Он начал лихорадочно дописывать цифры и буквы невпопад, словно пытаясь попасть наугад. Потом он с силой швырнул в доску фломастер и, опустившись на колени, заплакал. Тень медленно растворилась. Фломастер откатился под ноги одной из медсестер. Больные, наблюдавшие за работой профессора, начали вяло разбредаться, а Энни и медсестра бросились к профессору.

– А как вы понимаете, что тень… злорадствует? – Недоверчиво спросил Морено, который надеялся, что пациент оправдает его надежду.

– Я чувствую это. Так же, как я чувствую то, что стоящая рядом с вами тень, настраивает вас против меня. – Резко изменившимся голосом сказал Коул, спокойно, но твердо чеканя слова.

Коул глянул на тень, чуть правее Винсента. Морено от пристального взгляда Хоки машинально обернулся, недовольно осознал, что от слов Коула, от того как они были произнесены, и взгляда этого пациента, по его коже невольно пробежал холодок и сжалось что-то внутри. Давно никто не мог вызвать у него того же ощущения, которое вызвал Коул. Глаза Хоки полные внутренней силы и уверенности в этот момент, заставили главу лечебницы на мгновение поверить в то, что он сказал. Но обратная реакция не заставила себя ждать.

– То есть вы считаете, что я тоже болен? – Не скрывая возникшее недовольство, Винсент пошел в атаку.

Пациент начал переходить на личность Морено, а это главе лечебницы никогда не нравилось. Какие-то умалишенные, постоянно пытаются сравнить его, авторитета психиатрии, с собой, а то и того хуже.

– Не обязательно. – Коулу сразу не понравился этот человек, а теперь он начинал нервировать его.

– Нет, так и есть. Вы видите тень рядом с больным профессором и рядом со мной. Значит, я тоже болен? – Винсент неожиданно для себя начинал злиться.

Тем временем профессора увели, и Коул не видел ни его, ни Энни, ни Ирэн. Лишь белая доска испещренная цифрами и буквами сверху донизу, с выделяющейся на ней жирной последней полосой, пересекающей половину доски от середины, нижний край линии, словно сбитый самолет, делает крутое пике вниз и упирается в железный обод.

– Я же сказал, не обязательно, тени и к нормальным людям приходят, я же вижу их всегда. А вы не слышите меня, сейчас вы полностью во власти тени… – Коул насмешливо смотрел на Винсента, он не мог скрыть этого, видя, как Морено, манипулирует тень, которую тот отрицает.

Винсент был взбешен. Чтобы скрыть это, он с остатками вежливости попрощался и увел с собой Энни. Быстрыми, насколько позволяло его физическое состояние, шагами он направился в кабинет. Какой-то ненормальный, насмехается над Морено. Так этот больной не просто смеется, как умалишенный, он издевается, ведя свою хитроумную и сумасшедшую игру. Каблуки его новых лакированных черных туфель громко стучали, ударяя по белой плитке коридора, но Коул их не слышал, он сидел в беседке и курил, ожидая, когда вернется маленькая птичка, пытаясь не слышать шепот в своей голове.

Вернувшись в свой кабинет, Винсент с недовольной гримасой сел за стол. Достав из кармана халата очки, он надел их и принялся за бумаги, чтобы хоть как-то скрыть от Энни выражение своего лица. Впервые он почувствовал, что был не прав в отношении больного, но его разум принял решение.

– На терапию его! – Резко выпалил он, сделав жест рукой, как главнокомандующий отдающий приказ.

Почему-то мысль о том, как припекут этого наглеца его подчиненные, обрадовала Винсента и такое развитие событий, предвещало хорошее настроение на весь день.

Энни была удивлена таким поведением шефа, хотя знала, что он иногда перегибает палку.

– Но ведь… – Пыталась остановить его Энни.

– На терапию, я сказал! – Винсент, как и положено главнокомандующему, был непреклонен.

Любые сомнения в своей неправоте были уничтожены в этом человеке ощущением собственного превосходства над другими, власть как ей и положено душила любое неповиновение.

– Дайте мне время, и я докажу, что ему не нужна терапия. – Энни настаивала на своем, у нее были свои доводы заступиться за этого человека.

Во-первых, она не понаслышке знала, что такое терапия, и старалась, оттянуть ее применение на самый крайний срок. Во-вторых, она видела некоторые закономерности в словах молодого человека, Энни относила его виденье теней, на способ интерпретации воспринимаемого им, через призму психологической травмы. В-третьих, она чувствовала персональную ответственность за каждого больного, будто они вручили ей свои жизни.

– Он попадет на терапию, а потом делайте с ним, что хотите. – Строго сказал Винсент и уткнулся в свежую газету.

Энни нахмурила брови и с серьезным видом вышла.

Его глаза пробежали по первым строчкам газеты, но слух был полностью сосредоточен на Энни. Ее недовольный выдох и твердые шаги, победным маршем прозвучали в голове Морено.

«Выпендривайся сколько хочешь, следуй своим наивным идеалам, но решения здесь принимаю я» – думал Винсент улыбаясь.

Когда двери захлопнулась, Коул смог бы увидеть, как темный силуэт по левое плечо главы лечебницы растворился в воздухе.

«С каждым годом этот старый козел все больше проявляет свои садистские наклонности. Пусть он издал принятые многими труды по психологии и психиатрии, пусть его лечебница лучшая в округе, пусть он будет хоть бог среди психиатров, это уже перебор» – чеканя шаг каблуками по паркету, Энни думала, как остановить своего начальника.