Рая не отворачивается, не отводит глаза, наоборот – смотрит и смотрит, подаётся вперёд, стараясь быть максимально открытой.

– Даже об интервью хотели договориться. – Ей становится горько. – Как будто кому-то не пофигу на какую-то там Раю Август.

Егор трясёт головой. На его лице проступают удивление и несогласие – быстрые, стремительные реакции: вскинутая бровь, неверящая усмешка.

– Как им может быть пофиг? – Не выпуская стакан, он разводит руками. – Ты же главная звезда и главная юниорская надежда.

Восторженных комментаторов переслушал, что ли? Так для них все, выступающие под своим флагом, надежды и звёзды.

Горечь никуда не уходит.

– Скажешь тоже.

Пустой стакан летит в мусорку, разрушая их невидимую уютную сферу, и Рая чувствует, как по позвоночнику дрожью катится напряжение. Егор поднимается.

– Скажу. – Он переступает с ноги на ногу, неведомым образом умудряясь выглядеть растерянным и уверенным одновременно, а потом глубоко вздыхает, как будто на что-то решаясь. – И докажу. Пойдём покатаемся?

Примерно так вода попадает в уши после бассейна и ты стоишь, на одной ноге с полотенцем в руках, неуклюжая и нелепая, пытаясь вытряхнуть всё до капли, чтобы можно было дальше собираться домой.

– Что?

Он сгребает промасленную бумагу, и коробки из-под еды, и мятый пакет – и отправляет их следом за синим стаканом, а потом легко подхватывает свою объёмную сумку, и, в общем-то, не надо быть особенно умной, чтобы догадаться: в сумке – коньки.

Точно. Коньки.

Рая сглатывает.

– У меня нет коньков. – Правду сказать пока ещё не получается. Наверное, она просто сама ещё до конца не верит в то, что решилась сделать.

– Ну и что? – Он пожимает плечами. – Возьмём напрокат.

Можно отказаться, думает Рая.

Можно сказать, что брать коньки напрокат – это небезопасно, потому что ну какие в этом прокате коньки, будет чудом не сломать на них ноги и не свернуть себе шею.

Можно соврать, что она ненавидит кататься на общедоступных катках (это, на самом деле, неправда, потому что нельзя по-настоящему ненавидеть то, чего ты не пробовала).

Или можно сказать правду, что свои коньки она выбросила и никакое «напрокат» не поможет.

Но она не чувствует себя готовой для правды. И, глядя на Егора, ей почему-то хочется попробовать: попробовать покататься на общедоступном катке, среди весёлых детей и веселящихся взрослых, попробовать не сломать себе ноги и не свернуть себе шею.

– Ладно, – говорит она. – Давай покатаемся.

Перед тем, как отправиться на каток, Егор покупает ей горячий шоколад в смешном пупырчатом термостакане, и держит его, пока она выбирает себе коньки, проверяя их так тщательно, что работник начинает покашливать. Егор легонько толкает её локтем, давай мол, завязывай, и этот толчок совпадает с моментом, когда Рая делает выбор: вот эти.

Белые коньки с остро наточенными лезвиями и надёжными шнурками выглядят раскатанными и поношенными, но носили их самые разные ноги, так что никакой определённой формы принять они так и не смогли, и Рая надеется, что ей в них будет комфортно. Ну, или хотя бы не больно.

У неё в крови недоверие к любым ботинкам, которые она никогда прежде не надевала, потому что раскатывать новые коньки почти так же больно, как когда тебя предают и выбрасывают на обочину.

Она старается не думать об этом.

– Что, серьёзно? – спрашивает Егор, когда они наконец-то выходят на лёд. – Всё-таки всем отказала? Никаких интервью и никаких пробных прокатов?

Они делают полный круг: не держатся за руки, просто едут рядом. Не пара, а так. Два человека.

Два человека, которые никуда не торопятся (куда и зачем торопиться, если в руках у одного из вас самый вкусный напиток на свете) и беседуют в своё удовольствие. Два человека, один из которых определённо самый симпатичный на этом катке, а вторая…

А вторая усмехается:

– Нет. Правильнее будет не «отказала», а просто «никого не рассматривала». Какой в этом смысл?

Будь они на соревнованиях, времени на разговоры им не хватило бы, даже выступай они в паре. Шагнули от бортика – и бросились раскатываться, набирать скорость, демонстрировать свою уверенность и непобедимость, молча, собранно, без сантиментов. Будь они на соревнованиях, у них было бы только тридцать секунд между тем, как диктор объявит их имена, и тем, как нужно будет начать.

Будь они на соревнованиях, Егор не обогнал бы её, и не развернулся бы к ней лицом, а ко всему остальному миру спиной, и не сказал бы возмущённо:

– Только не говори, что решила заканчивать.

Можно даже ничего не отвечать, просто кивнуть. Только не хочется. Хочется рассказать ему о коньках, выброшенных в мусорный бак, но сейчас то, что задумывалось как решительный шаг, кажется удивительно глупым, и Рая говорит о другом:

– Мир не особенно много потеряет, если я перестану кататься…

Егор шумно выдыхает и от возмущения едва не врезается в воркующую влюблённую парочку, слишком занятую друг другом, чтобы замечать кого-то ещё.

– Мир дофига потеряет! – Возмущённый, он берёт её за руку. – Иди сюда.

Это оказывается удивительно легко.

Развернувшись на зубцах, Рая вжимается спиной в его грудь. Её затылок устраивается под его подбородком: дыхание Егора колышет волосы у неё на макушке.

– Ты, блин, лучшая партнёрша из всех юниорок. – Они успевают снова оказаться лицом к лицу прежде, чем он продолжит: – И половине взрослых дашь фору.

Когда Раю хвалят, ей хочется провалиться под землю. Не то чтобы её слишком часто хвалили. Во всяком случае, с тех пор, как они с братом превратились в одну спортивную единицу.

Старайся лучше. Старайся больше. Тебе нужно работать над скольжением. Поддержки далеки до совершенства. Хорошо, что я приучила тебя к правильному питанию – по крайней мере, не придётся переживать за фигуру. Могло, конечно, быть и лучше, но против природы не попрёшь, что получилось, то получилось.

Такому бриллианту, как Олег, нужна соответствующая оправа. Будешь оправой, это тоже хорошая роль.

Молчи. Не отсвечивай.

У всех бывают сложности. Терпи. Ты должна быть мудрой. Ты была недостаточно мудрой. Терпи лучше. Старайся сильнее.

Если тебе не больно, значит, ты плохо старалась.

Работай над скольжением. Улыбайся. Улыбайся. Партнёрша должна быть яркой, но ты недостаточно яркая, поэтому ставить будем на Олега. Да, третий сезон подряд. Нет, не под ту музыку, которую ты приносила.

Неплохо получилось, конечно, но могло быть и лучше.

Могло быть и лучше.

Обладай она чемпионским характером, её бы ничто из этого не задевало. Обладай она чемпионским характером, она бы ответила Егору, что дать фору всего лишь половине выступающих по сеньорам партнёрш – это мелочь, пшик, ничего. Если не можешь быть лучше всех, то не стоит и начинать.

Олег был лучше всех. Она была к нему приложением.

Какая разница, кто будет обрамлять бриллиант, она или Злата.

Обладай она чемпионским характером, она сама была бы бриллиантом.

Рая молчит.

Рая молчит, только едет, молча следуя за Егором, и в вальсовой позиции (стакан приходится пристроить ему на плечо) они несколько раз неловко стукаются коленками. Её это заставляет нахмуриться, его – рассмеяться.

– Твой брат, – говорит он сквозь смех, который всё же самую малость кажется нервным, – полный придурок и просрал всё на свете. Когда он приползёт проситься обратно, а он приползёт, пожалуйста, не сдавайся с первого раза. И со второго.

Лучше всего вообще не сдавайся, говорят его глаза. Тёплые, карие, отчаянные и безнадёжные.

– Мне говорили, что из меня выйдет отличная одиночница.

– А ты встала с братом, – его голос звучит мягко, но всё равно с неуловимым оттенком не осуждения, но «сглупила ты, Рая, а брат твой того однозначно не стоил».

Сейчас она, конечно, и сама понимает: не стоил, но ничего уже не изменишь.

Или, сказать по правде, она бы и не стала менять.

Осознание настолько внезапное, что она просто не может не сказать о нём вслух:

– Я не жалею, – говорит она, и сама поражается тому, как уверенно это звучит.

Егор кивает, мгновенно становясь серьёзным.

– Если честно, я тоже.

Градус серьёзности снижает их неуклюжесть: запутавшись в собственных ногах, они теряют равновесие, и Рае за считанные доли секунды приходится принимать чертовски сложное решение, а именно, что спасать – себя или драгоценный стакан с шоколадом?

Пожалуй, принимать пищу на катке, как и в кровати, плохая идея.

Она думает об этом, когда понимает, что с равновесием всё снова в порядке и никаких решений принимать не нужно, все и без того спасены. Выровнявшись сам, Егор ловит её так, как будто занимался подстраховкой всю жизнь и чуточку больше.

– Ох, – только и может сказать Рая, а потом они начинают смеяться. Звонко, заливисто, вместе.

Как маленькие, они не думают ни о чём, просто стоят друг напротив друга и заливаются хохотом. От стакана в левой руке Раи веет теплом, но ещё больше тепла исходит от ладони Егора, сжимающей её правую руку.

Он держит её за руку совсем не так, как Олег.

Олег всегда накрывал своей ладонью, держал сверху, и тогда это казалось проявлением заботы и силы, а теперь кажется эгоизмом и подавлением. Егор держит её руку ненавязчиво, снизу, поддерживая и помогая, а вовсе не пытаясь показать, кто здесь главный. И – не отпускает, не отпускает, не отпускает.

– Слушай, – говорит он с улыбкой, когда они наконец успокаиваются, – я ведь серьёзно. Даже не смей думать, что ты плохая фигуристка или плохая партнёрша. Это тебе я говорю, а я несколько лет был твоим прямым конкурентом.

В эти секунды он выглядит совсем другим человеком, не тем, кто садился рядом с ней на лавку меньше часа назад. Как будто, убеждая Раю в её исключительности, он в чём-то убеждается сам, как будто в нём что-то меняется, расцветает, тянется к солнцу.

Рая качает головой, протягивая ему горячий шоколад.

– Спасибо, – с трудом говорит она, – но до совершенства мне всё-таки далеко.

Он делает щедрый глоток (выступающий кадык поднимается и опускается), а потом облизывает губы, и от его ладони становится ещё горячее.

– Совершенство – приманка, придуманная исключительно для того, чтобы мы куда-то стремились.

– Скажи ещё, его не существует.

– Скажу, что оно недостижимо, и это разные вещи.

Мимо них проезжает щебечущая стайка детей – явно из тех, кто недавно начал заниматься фигурным катанием, мельтешат разноцветными толстовками подростки, медленно проезжают задумчивые девчонки и парни в наушниках.

Рая чувствует всё, что происходит вокруг, но вместе с тем ощущает себя в безопасности.

Именно поэтому она наконец-то решается.

– Когда я сказала тебе, что у меня нет коньков, я не имела в виду, что у меня нет их с собой.

Егор опускает голову, наклоняясь к ней и вопросительно приподнимая левую бровь.

– Хочешь сказать…

Он может предположить что угодно – от продажи коньков до полного уничтожения их с помощью пилы, молотка, ножниц (бесполезно, наверное), да хоть мясорубки, и где-то между этими вариантами, возможно, притаится и правда, но Рая не хочет ждать, пока Егор угадает.

Шумно выдохнув, она говорит:

– Сегодня днём я выбросила их в мусорный бак во дворе.

Егор смотрит на неё, по-птичьи склонив голову на бок.

– Когда приезжает мусоровоз?

Рая замирает, выбитая из колеи странным вопросом. Но ответ она знает.

– Примерно в пять утра, каждый день.

Ещё бы она не знала, если окна комнаты, которую выделил ей Валерка, выходят прямо на мусорные баки. Тот ещё вид, но и его можно было бы пережить, ведь она, в конце концов, не сказочная принцесса, у которой из всех дел – только сидеть у окна и любоваться пейзажем (читай: выглядывать принца), а вот с шумом, скрежетом и рёвом моторов примириться гораздо сложнее.

Валерка обещает, что рано или поздно она привыкнет, но пока что Рая просыпается каждый раз, когда под окнами начинают опорожнять баки.

– Отлично! – Егор разворачивается и тянет её за собой, к выходу со льда.

– Отлично?

– Конечно, отлично. До пяти утра полным-полно времени, а значит, мы успеем спасти твои коньки. Если, конечно, до нас их не успеет спасти кто-то другой.

Устоять перед его напором невозможно. Сопротивляться его напору не хочется. Чего Рае по-настоящему хочется – так это поверить Егору, когда он, уже на выходе из торгового центра, поворачивается к ней и говорит:

– Коньки не виноваты в том, что произошло. И ты тоже не виновата.

Тусклое весеннее солнце мягко прикасается к его волосам, и Рая отводит глаза.