Илья еще раз огляделся, словно не верил тому, что предстало его глазам. На полу какого-то черта то тут, то там валялись зеленые виноградины. На столе – его рабочем столе, где даже приходящей сотруднице клининговой компании было строжайше запрещено что-то трогать, – там было все ПЕРЕВЕРНУТО. Часть нот оказалась под роялем. Ноты. На полу. Илья сделал шаг, свет упал иначе, и на черной полированной крышке рояля отчетливо проявился отпечаток. И если бы женских губ.

Нет же, место к роялю было приложено совершенно противоположное.

На его рояле. Кто-то. Сидел. Голый.

И не просто сидел.

Что же вы за люди, Тобольцевы?! Одна в душу лезет непонятно с какими намерениями, другой рояль оскверняет.

Илья перешагнул через ноги в дырявых джинсах, достал из-под рояля ноты.

– Это же Малер. Ты знаешь, кто такой Малер?

Со стороны Илье показалось, что это говорит отец. Он несколько раз слышал, как Королёв-старший говорит таким голосом. От этого сразу начинают ныть зубы, хочется втянуть голову в плечи, а еще лучше – на месте аннигилировать.

Однако Иван не выказал ни малейшего намерения сделать что-либо из перечисленного.

– Нет.

Но глаза открыл и мурлыкать перестал. Сатурн перебрался Ване под бок, и тот тут же принялся его гладить. Однако пора эту идиллию нарушить.

– Встань.

– Зачем? – Сатурн принялся повизгивать от удовольствия, а Иван – улыбаться.

– Встань.

– Ну ладно, – вздохнул Ваня. Энергично потрепал шпица по холке. – Прости, друг, обстоятельства нас временно разлучают. – А потом встал во весь свой не мелкий рост и уставился на Илью. Со смешанным выражением недоумения и любопытства.

А дальше произошло то, за что Илье потом долго было стыдно. Но в него словно бес вселился. Или Малер.

– Сейчас я расскажу тебе, кто такой Малер. Это один… – первый шлепок нотами он влепил Ваньке прямо в лоб. – Из величайших… – дальше досталось левому плечу. – Симфонистов, – шагнул в сторону и вмазал нотами по тому месту, которым сегодня осквернили его рояль. И докончил свою просветительскую речь: – Двадцатого века!

Перевел дыхание и собрался еще донести мысль про дирижерскую карьеру великого австрийца. Но тут Ваня отмер и от очередного удара уклонился – пригнулся.

– Ты чё? – Иван смотрел на него совершенно ошарашенно. – Ну композитор, а я-то тут при чем?

А, о чем с ним говорить?! Да еще про Малера!

– А это – к твоему сведению – Модест Ильич! – Илья ткнул нотами в рояль. – Знаешь, кто это?

Иван повернул голову, но в указанном направлении его внимания удостоилось окно. Не обнаружив там никого, кого можно было бы назвать Модестом Ильичом, пожал плечами и переспросил:

– Где?

Илье оставалось только махнуть рукой. С нотами. «Квартет для фортепиано и струнных» занял положенное ему место на столе, а Илья достал из нагрудного кармана пиджака платок. Глубоко вдохнул, набирая полную грудь воздуха – и выдохнул на след женских – ой, да он вообще не хочет знать чьих! – ягодиц на крышке рояля. И принялся методично протирать, приговаривая: «Простите идиота, Модест Ильич». Закончив ликвидировать акт вандализма в отношении Модеста Ильича, выпрямился и соизволил предъявить гостю ультиматум.

– Я пойду на кухню. Выпью чего-нибудь… – подумал и добавил: – Молока. Холодного. И буду способен говорить. Но одно скажу тебе сейчас.

Выдохнуть. Вдохнуть и еще раз выдохнуть медленно. Главное – не орать. Пиано и пианиссимо гораздо эффектнее и точнее, чем форте и фортиссимо. И абсолютно отцовым тоном произнес:

– Никогда ни при каких обстоятельствах не трогай мой рояль!

На кухне уединиться не получилось. Едва Илья открыл холодильник, за спиной послышалась шаги.

– Ну ладно, ладно, не буду, – раздался знакомый басок. Невероятно, как можно говорить таким низким голосом и петь – таким высоким. – Ты сам вчера ничего про рояль не говорил! Только про собаку!

Не веря своим ушам, Илья обернулся с бутылкой молока в руке. А Ваня продолжил свои оправдания. Достоверности им добавляло то, что Сатурн сидел у него на руках.

– Ну вот я и выполнял твою просьбу. А где прикажешь? Он вообще из спальни уходить не хотел. – Шпиц преданно лизнул Ваньку в щеку, и тот рассмеялся. А потом снова придал лицу виноватое и даже страдальческое выражение. – Ну вот… а рояль оказался самое оно и вообще… короче… в общем… ну… ты не переживай, мы по-быстрому, и она убежала. Она твоей собаке не понравилась, и он все время под дверью сидел и гавкал, пока мы… ну… сам понимаешь. Это не собака, а полиция нравов. А рояль твой я сам протру.

И смех и грех. Все, вспышка гнева окончательно рассеялась, словно и не было ее, оставив после себя легкое чувство неловкости – прежде всего на себя – что так вспылил.

– Не смей! – все же попытался придать голосу строгости. Закрыл дверь холодильника и с изумлением обнаружил, что достал отнюдь не молоко. Это вообще не его бутылка. Вероятно, Ванина. Очевидно, спиртное.

Ноги наконец запросили пощады. И Илья опустился на стул. Посмотрел задумчиво на бутылку в своей руке. На треть всего опустошена. Видимо, не до мартини людям было. Хмыкнул.

– Какие еще поверхности в моей квартире вы ис… освятили своей любовью?

– Никаких! – Иван опустил Сатурна на пол, и тот тут же засеменил к своей миске. А Ваня продолжил с энтузиазмом: – Вон, кровать твоя нетронутая. Собака отличная! Рояль играет офигенно – я пробовал! Ой, прости! – заметив, как Илья нахмурил брови. – В общем, все отлично у тебя!

Ну и как на Ивана Тобольцева сердиться? Да и на сестру его тоже сердиться не получается. Тоскливо просто. Очень.

Отвинтил крышку, понюхал. А ничего так пахнет, не противно. Завинтил. И вспомнил про свой долг гостеприимного хозяина.

– Я рад, что тебе у меня понравилось. Чай будешь?

– Буду, – тут же с готовностью согласился Ваня и добавил: – Я пойду это… там виноград подберу. Ну… я уже говорил, твоей собаке девчонка не очень понравилась. Сатурн залаял, она испугалась, все из рук у нее посыпалось… Как же ты сюда девчонок-то водишь? С таким сторожевым псом?

Илья даже дыхание задержал. Невольно Иван затронул тему, которая была для Ильи очень… непростой. Кто-то сегодня на его рояле девушку… ну, скажем обтекаемо… целовал. А Илью за всю его жизнь целовали три женщины. Мать и две бабушки.

– Предпочитаю встречаться на чужой территории! – он старался, чтобы ответ прозвучал невозмутимо. Поставил наконец бутылку на стол и полез в шкафчик за чаем.

– А-а-а, – судя по тому, как это было произнесено, тон Ильи оказался для Вани вполне убедителен. – Да я тоже, но обычно у другой стороны тоже проблемы с местом. Так что порой приходится к себе. А вот Танька никогда никого домой не водила еще, это я точно знаю. У нее всегда чужая территория.

Красная жестяная банка выпала из его рук и с грохотом приземлилась на пол. Хорошо, что не раскрылась.

– Не рассыпалась? – Иван заглянул ему через плечо.

Да иди ты уже виноград убирать!

Но вслух удалось что-то невразумительное буркнуть. Подобрал банку и попытался вспомнить, зачем он ее вообще взял. Иван одарил его удивленным взглядом и отбыл на уборку. А Илья ничего полезного так и не сделал. Снова сел на стул и уставился на банку. Изучал слонов и затейливый цветочный рисунок, старательно отгоняя от себя мысли о… чужой территории Тани Тобольцевой.

Ваня вернулся довольно быстро. Сам нашел, куда выкинуть мусор, потом по-хозяйски порылся в шкафах, достал стаканы, применил стоящую на столе бутылку по назначению и протянул на две трети наполненный стакан Илье.

– Давай, тебе надо, я вижу.

Надо же, какой наблюдательный. Надо мне, Ваня, ты прав. Но не этого.

Щелкнул чайник. Оказывается, он успел его все-таки поставить.

– Мы же собирались чай пить… – Илья поразился, как неуверенно звучит его голос.

– Чай попьем, но сначала это. Давай! Сейчас полегчает! – В подтверждение своих намерений Ваня толкнул своим стаканом стакан Ильи и произнес тост: – За удачу!

В удачу Илья Королёв не верил. Он верил в методичный, ежедневный труд. Но здесь он не поможет. Так какая теперь разница?

Налитое он выпил до дна. Вкусно. И сразу стало тепло. И немного странно. Но вкусно и тепло – в первую очередь. И он протянул свой стакан Ивану со словами:

– Еще.

Второй был еще вкуснее. И от него стало еще теплее. Илья наконец убрал со своих колен красную жестяную банку.

– Ну его к черту, этот чай, – а потом приподнялся, перевернул под собой стул, сел верхом, оперся локтями и неожиданно в первую очередь для самого себя выдал: – А я сегодня встречался с твоей сестрой.

Для Ивана такое откровение стало, наверное, еще большей неожиданностью. Он так и замер с не донесенным до рта стаканом. Потом опустил его.

– Да? Где? Поругались, что ли? Ты чего такой расстроенный?

Поругались? Расстроенный? Нет, не те ты говоришь слова, Ваня, не те. Мы просто не сов-па-ли. Глобально. И летально.

– Она брала у меня интервью, – медленно проговорил Илья. Надо, чтобы Иван его правильно понял. Не надо, чтобы Иван его понял неправильно. Поэтому добавил: – На радио.

– А-а-а… – Ваня отставил в сторону бутылку. Илья проводил ее взглядом. Жаль. Вкусно же. И тепло. – Так это ее работа! Она у кого только не брала. Но у таких, как ты, которые с Чайковским и этим, как его… Малером, вроде нет. Чего это ее на классику потянуло?

Да, вот так вот. Ее на классику потянуло. А меня – на нее. Вот такое вот несовпадение вкусов. Бывает.

А с откровениями надо заканчивать. И так сегодня выдал десятилетнюю норму. Илья протянул руку, выудил из вазочки печенье, захрустел, собираясь с мыслями.

– В рамках культурного просвещения радиослушателей.

– О как! И как? Просветили? Знаешь, я, пожалуй, чай все-таки заварю, – Иван смотрел на Илью как-то очень пристально. – Я и бутербродов могу нарезать. Тебе поесть надо, ты, наверное, с обеда ничего не ел.

Хозяйственный какой. И заботливый. И черт с ними, с разбросанными нотами и виноградом. Хотя за Модеста Ильича обидно, конечно.

Илья снова поменял под собой положение стула, откинулся на спинку, вытянул ноги.

– Чувствуй себя как дома, – и рукой махнул. – А с твоей сестрой у нас состоялся крайне интересный разговор. Про Рахманинова и кляксы, – а потом хмыкнул и добавил: – Жаль, про Малера не успели. Ну, это я с тобой наверстал. Извини, что вспылил. Обычно я не бью людей нотами. По крайней мере, Малером.

Извинился внезапно, но на душе стало легче. И он с удовольствием наблюдал за хлопочущим на кухне Ваней.

– А чем ты обычно бьешь людей? – поинтересовался тот, ловко орудуя ножом.

– Музыкой.

– Слушай, вариант! – Иван поставил перед Ильей тарелку с бутербродами, удивительно аккуратными на вид. – Ешь давай, борец!

Бутерброды оказались не только красивыми на вид, но прекрасными по содержанию. Илья понял, что и в самом деле проголодался.

– Очень вкусно! Дашь рецепт?

– Чего? – Ваня расхохотался. – Бутерброда? Мясо и хлеб. Слушай, ты пить совсем не умеешь. Но ничего, это поправимо. Я тебя научу. А сейчас просто ешь.

Илья и сам понимал, что спросил глупость. Но так приятно иногда побыть глупым. Глупым не так больно. И Ваня прав – пить Илья не умеет совсем. Может быть, и не стоит учиться. А может быть, и стоит. Все эти умозаключения казались ужасно сложными, поэтому он вернулся к бутербродам и чаю. А у Вани зазвонил телефон. Разговор вышел краткий.

– Да… ты где?.. Понял… конечно… скоро буду!

Иван отключился и встал на ноги.

– Слушай, мне пора. Я так и не понял, что у вас там за интервью было, но мне сестру еще забирать из бара. Она на мотоцикл теперь не сядет. В общем, я пошел, а ты все бутерброды доешь, просветитель, и чаем не забудь запивать.

Наклонился, потрепал Сатурна за ушком.

И ушел – захлопнув дверь за собой.

В полной тишине Илья дисциплинированно доел бутерброды и допил чай. Вышел в прихожую, запер дверь. Постоял задумчиво в прихожей. Что-то важное Иван сказал про телефонный разговор с сестрой, но смысл этих слов ускользал. И нестерпимо хотелось спать.

Он не дошел до спальни. Сел в гостиной на диван, долго смотрел на рояль. А потом завалился на бок и мгновенно отключился.

* * *

Ну и денек выдался!

Ваня Тобольцев спешил к метро. Что произошло на этом интервью, он так и не понял, но то, что что-то произошло, – это точно. Сестра никогда не позволяла себе спиртное, если садилась за руль, а тут не просто позволила. Голос по телефону был очень странный. Да и умник пришел… Нет, тот вообще по жизни странный, но сегодня был еще и расстроенный. Даже уходить не хотелось, в том смысле, что надо было его сначала спать уложить, а потом уже идти. А то мало ли что? Но сестра позвонила. И выбора у Вани не осталось.

Да и свидание получилось скомканное. Он планировал все чин чинарем, но Таньку срочно вызвали (на это самое интервью, наверное), а родители без ключей, пришлось звонить красотке и передвигать встречу на более поздний срок. Та, естественно, надула губы. «У тебя есть более важные дела, чем я». В общем, пока одно, пока другое, пока встретил отца с матерью, пока добрался, открыл мартини, помыл виноград… Квартира красотке очень понравилась, оно и понятно. Она сразу стала допытываться, кому принадлежат такие крутые хоромы, но удалось отшутиться. Дошли до главного – Сатурн завыл. В глубине души Ваня был уверен, что собака вполне может вести себя прилично, просто ему не понравилась данная конкретная девчонка, вот и все.

Когда позже Ваня лежал на полу и гладил шерсть песика, он как раз размышлял на тему: стоит доверять интуиции Сатурна или нет. И склонялся к тому, чтобы довериться. У собак нюх – обзавидоваться можно.

А вообще, хорошо, что с умником мартини он всего лишь пригубил и с девчонкой выпил чисто символически, да и выветрилось все уже, поди.

Эту мысль про мартини Ваня Тобольцев вспомнил позднее, когда прибыл в бар и увидел сестру. В таком состоянии он ее припомнить не мог. Нет, было пару раз, конечно, после вечеринки в честь дня рождения и по поводу первого Ванькиного подвального концерта. Тогда они закатили знатную гулянку! Но чтобы после эфира… к тому же в день прибытия родителей из теплых краев, чтобы предстать перед их соскучившимися лицами в таком состоянии… Да, дела…

– Ну, и чем ты тут без меня баловалась? – поинтересовался Ваня, присаживаясь рядом.

– Текилой, – сказала сестра и долизала с руки оставшиеся крупинки соли. – Тебе не предлагаю, потому что кому-то из нас двоих садиться за руль, и это явно не я.

– Это явно не ты, – согласился Ваня и поднял руку, призывая официанта. – Колись, в честь какого события у тебя тут батарея стаканчиков числом пять?

– Эфир был трудный. Вот понимаешь, совсем ужасный. Думаю, уволят меня на… совсем, короче, уволят. И рекламодатель ушел недовольный. А рекламодатель этот, Ваня, очень крутой продюсер. А я все запорола, – тут она шмыгнула носом и в глазах появились слезы, – потому что пришел один… придурок… с которым простым человеческим языком разговаривать не получается.

– Да, – вздохнул Ваня, – с ним простым человеческим вообще не вариант.

– С кем? – Таня подняла голову.

– Ну, с придурком. Ты же про него говорила? Но вообще, он может быть даже очень неплохим человеком, поверь.

– Ой, что-то я совсем запуталась, Вань. Ты сейчас о чем?

– О том, что пить в одиночестве вредно.

Подошел официант, Тобольцев попросил расчет.

Когда они встали из-за стола, выяснилось, что Таня не очень твердо стоит на ногах.

«Эту тоже надо учить пить», – пронеслось в голове. Впервые в жизни Иван Тобольцев почувствовал, что может кого-то чему-то научить. Хоть курсы открывай.

– Надевай, – протянул он сестре шлем.

– А ты?

– А я так.

Чего уж теперь? Все равно рулить без прав придется на свой страх и риск. Так что одной проблемой больше, одной меньше – не принципиально.

Он сел на мотоцикл, Таня устроилась за его спиной и обняла.

– Держись крепче, – сказал Ваня сестре и повернул ключ зажигания.

* * *

Лица родителей Таня видела как в тумане. Ведь совсем по-другому планировала день. Ждала маму и папу, ждала шумного вечернего ужина, их рассказов, подарков. Таня знала, что они обязательно привезут подарки, и пусть давно уже выросла – все равно было здорово получить какой-нибудь сюрприз. Таня была уверена, что папа нащелкал кучу потрясающих кадров. Хотя многое можно увидеть в соцсетях, выкладывал он далеко не все. Столько было планов! А вот теперь она стояла в прихожей и не знала, что сказать.

– Что случилось? – мама, как всегда, впереди планеты всей со своей интуицией.

– Трудный эфир, – ответил вместо Тани Иня. – Что-то там с рекламодателями.

Из кухни в прихожую подтянулся папа, увидел дочь и сказал:

– Пойдем горячего чайку выпьем. Мама к тому же такую курочку запекла – самое лучшее средство от злых рекламодателей.

Сказал и раскрыл руки, и Таня, как в детстве, уткнулась ему лицом в грудь, а отцовские руки, самые сильные и самые надежные, укрыли от всего мира. И тут Таня сделала то, чего не делала с самого детства. Она разрыдалась в отцовских объятиях.

Так было в семь лет, когда упала на асфальте и сильно поранила коленку, в двенадцать, когда не прошла на танцевальный конкурс от школы, в пятнадцать, когда провалила годовую контрольную по алгебре, и вот теперь – когда поняла, что ничего у нее не получится с Ильей Королёвым, человеком, который заставляет разговаривать рояль. Он смотрел на нее с таким снисхождением, мол, что ты, Таня Тобольцева, можешь в этом понимать?

А она понимала! Но теперь не объяснить уже. Все кончено. И может, даже уволят. А и к лучшему.

Откроет кружок танцев для всех желающих.

Ваня с мамой ушли на кухню, Таня слышала звуки гремящей посуды и чувствовала, как ее гладят по голове самые лучшие руки на свете.