Здравый смысл говорил ей, что теперь Ксандер станет героем, им будет гордиться весь город, весь мир, но почему от этой мысли не становилось легче? Всю жизнь Юнис готовила себя к этому, заранее превозносила брата в своих глазах, представляя его в военной форме с оружием в руках, идущим за стену… Но теперь все казалось иначе. Будто это письмо заставило Юнис очнуться от собственных фантазий. Секретные лаборатории, исследования, ожидания открытия, которыми кормили ее власти долгие годы – все это неважно. Там, за стеной – смерть, настоящий ад, и там не место Ксандеру.

Юнис обхватила себя руками и села под дерево, на котором только что вымещала злость. Ее мысли словно заволокло туманом, и девушка замерла без движения на какое-то время, пока неподалеку не послышался знакомый лай.

Из-за деревьев показался Гендальф. Пес подбежал к хозяйке и стал радостно тыкать носом в ее руки. Обняв его за голову, Юнис снова расплакалась.

Они сидели вдвоем под деревом час или два, а, может быть, больше. Пес уложил свою голову на колени девушки, и она поглаживала своей рукой его мягкую шерсть. Монотонное дыхание Гендальфа помогало забыться, делало тело и мысли Юнис легче перышка, но как только перед глазами снова возникло то злосчастное письмо, Юнис вскочила и из последних сил ударила кулаком по дереву. Пес испуганно отбежал и залаял.

 После полудня они все-таки возвратились домой. Измученный духотой и зноем старый Гендальф улегся на свое излюбленное крыльцо и продолжал устало вилять хвостом. Юнис опустилась на колени и погладила пса, смахнув последние слезы. Стараясь спрятать разбитые кулаки за спиной, она вошла в дом.

Половицы скрипнули, и из кухни сразу же показалось усталое лицо мамы. Какое же оно было худое…

– Где ты пропадала? – сдвинув брови, укоризненно спросила она. – Нашла время бездельничать… Господи, когда я уже смогу присесть хоть на минуту!

Юнис ничего не ответила. В горле встал ком. Она молча положила на тумбочку в прихожей смятый, смоченный слезами конверт и направилась наверх, в свою комнату на чердаке, где они спали вместе с Пенни.

Из окна было видно, как у старого сарая копошится Ксандер, пытаясь починить культиватор, которому давно было пора отправиться на пенсию. Оголившись по пояс, юноша неустанно ковырялся в моторе, отмахиваясь от налетающих комаров. Неподалеку от него бегали три исхудавшие курицы. Все шло своим чередом, словно ничего не изменилось.

– Юнис, там мама плачет, – тихо произнесла Пенни, войдя в комнату.

Рыжеволосая девушка отрешенно посмотрела на сестру и снова отвела взгляд к окну, прислонившись лбом к холодному стеклу.

– Ксандера заберут, да? – хриплым дрожащим голосом проговорила Пенни. –  Они отправят его за стену?

– За стену, – чуть слышно подтвердила Юнис, не поворачивая головы к младшей сестре. Ей было больно смотреть на ее сморщенное от боли лицо, на ее красные глаза. Юнис не умела успокаивать, это хорошо получалось у Ксандера.

За спиной послышалось громкое всхлипывание и топот детских ножек, поспешивших вниз по лестнице. Через некоторое время Юнис увидела, как Пенни бежит босиком по траве прямо к брату, держа в руке свою старую одноглазую куклу, которую ей когда-то сделал папа. Ксандер выпрямился и с удивлением на лице стал ждать, пока к нему добежит зареванная младшая сестра. Подхватив ее на руки, он, видимо, стал ее расспрашивать о том, что случилось. Юнис наблюдала, как безмолвно шевелятся его губы, как изумленно расширяются его глаза. Каково ему было узнать, что завтра его навсегда увезут из дома? Как его сердце выдержало и не остановилось в ту же секунду? Юнис была готова поклясться, что ее сердце перестало биться, как только она прочла это роковое письмо.

А он успокаивает Пенни. Не показывает своего страха. Ксандер сильнее этого.

Юнис отошла от окна и села на пол, обхватив колени руками. Куда же делась вся ее прежняя сила?

– Я никогда до последнего не верил, что этот день настанет, – горько усмехнулся Ксандер, сидя рядом с Юнис на берегу озера и бросая в воду камни.

– Тебе страшно? – спросила девушка, задумчиво глядя на расплывающиеся круги.

Уже смеркалось. В небе загорались первые звезды. Где-то в траве пели ночные сверчки. Теплая спокойная тишина окутала этот вечер, позволяя вдыхать себя полной грудью. Все было пропитано грустью и тяжелым прощанием.

– Нет, – ответил юноша и, предугадав упрек сестры, добавил: – Не потому что я хочу тебя успокоить. Мне, правда, не страшно. Пусть это и странно, но я всегда хотел побывать за стеной…

– Я знаю, – поджав ноги к груди и опустив голову на колени, произнесла Юнис. В ее печальных глазах заблестели звезды.

– Я боюсь только за вас, – продолжал Ксандер. – Когда отца не стало, мама чуть не сошла с ума. Я знаю, что для тебя это…

– Мы справимся, – перебила его девушка. – Переживай о себе.

Юноша замолчал и через некоторое время снова заговорил:

– Помнишь, как вы с Тео пробрались в сад к городничему? – юноша улыбнулся своим воспоминаниям. – Я помню, как вас чуть не пристрелили, приняв за диких зверей. Тео смог перемахнуть через забор, а твои штаны зацепились за гвоздь…

– На мне тогда были твои штаны.

– Ты приняла всю вину на себя. Тео потом пришел в слезах, прося прощения за то, что бросил тебя. Ты сделала вид, что не произошло ничего страшного. Не сказала ему, что тебя выпороли так, что сидеть не могла…

– Зачем ты это вспомнил? – горько усмехнувшись, спросила Юнис, встряхнув плечами.

– Ты тогда была такой храброй, – сказал Ксандер. – Наверное, в тот момент я впервые так сильно, по-настоящему тобой гордился.

Он провел рукой по волосам сестры и заботливо убрал за ухо выбившуюся рыжую прядь. И Юнис почувствовала, как горячи его пальцы.

– Я хочу, чтобы ты тоже мной гордилась, – сглотнув, произнес парень, положив руку на плечо девушки.

Его ладонь обжигала кожу. И Юнис боялась пошевелиться, потому что хотела навечно запомнить это чувство, когда рука брата лежала на ее плече. Она хотела было сказать, что уже гордится им, но губы задрожали, и девушка отвернулась.

Зачем этот белый конверт появился в почтовом ящике этим утром? Какой-то миг, и все перевернулось верх дном. Долгие годы она жила с уверенностью, что служба – великая честь для всей семьи, то, ради чего стоит жить, то, что дает их народу силу и надежду. И как только увидела этот белый конверт, почувствовала небывалую ненависть. Юнис понимала, что она вдруг стала другим человеком. Раз и навсегда.

– Я бы хотел, чтобы папа был с вами…

– Ксандер!

– Я знаю, Юнис, ты не хочешь о нем говорить, но пожалуйста…

– Мы справимся! – отрезала девушка, поднявшись на ноги. – Идем домой.

Семейный ужин проходил в полном молчании. Ксандер наворачивал запеченный картофель, который приготовила мама, смочив его своими слезами. У остальных не было аппетита. Пенни, подперев голову рукой и время от времени шмыгая носом, размазывала еду по тарелке. Юнис безмолвно сидела, уставившись на стол. Мама опухшими глазами ласково оглядывала сына, который улыбался и аппетитно чавкал, показывая всем своим видом, что он увлечен ужином. Никто не проронил ни слова.

На следующий день в доме было идеально чисто. Мама не спала всю ночь, и как только прокричал первый петух, поднялась с постели и стала готовиться к приезду военных. Все буквально блестело, в комнатах пахло свежестью, а для детей была приготовлена парадная одежда.

Юнис вышла в гостиную, когда мама доглаживала белую рубашку Ксандера. Юноша сидел с оголенным торсом на краю дивана, наблюдая за движениями рук матери. Она изредка смахивала с лица слезы и продолжала усиленно выглаживать ткань до идеального состояния. В воздухе витал неприятный запах дыма. На часах пробило семь утра. В открытые настежь окна бил яркий солнечный свет. Белоснежные тоненькие занавески колыхал ветер, принося в дом запах свежескошенной травы. Юнис слышала, как Ксандер работал косой под ее окном около часа назад. Ему тоже не спалось, как и всем. Только Пенни еще оставалась в постели, обессилев от вчерашнего дня.

Девушка шагнула вперед, обратив на себя внимание брата и мамы. Ксандер улыбнулся, увидев сестру. На Юнис уже было надето парадное темно-синее платье строгого пошива с белым воротником. Оно было изношено, потерто, потому что его носили уже несколько поколений женщин в семье Харрисон, однако после очередной стирки и глажки выглядело весьма представительно.

Юнис строго, пристально смотрела на брата, не в силах улыбнуться ему в ответ. Она знала, он хотел сказать, что ей идет этот наряд, но не посмел.

– Готово, – сухим голосом произнесла мама и подняла рубашку с гладильного стола. – Надевай.

Ксандер послушно оделся, аккуратно застегнув все пуговицы и посмотрев на себя в зеркало, которое висело на стене. Мама убрала утюг и подошла к сыну, чтобы поправить на нем воротник.

Все выглядело так, словно это было праздничное утро, и семья готовилась к приходу гостей. В доме царила мнимая атмосфера спокойствия и благополучия. И Юнис даже почти верила в это. Она как ни в чем не бывало подошла к маме, когда та закончила с рубашкой Ксандера, и села перед ней на стул. Мама принялась залетать волосы дочери в строгую косу.

Было очень тихо.

Но с каждой минутой ровное сердцебиение Юнис становилось все чаще и чаще. Там, за несколько километров, прямо к их дому неслась военная машина, и сердце девушки уже слышало ее отдаленное гудение, чувствовало ее зловещее дыхание… Юнис видела перед собой чистую белую скатерть, а в следующую секунду – грязные колеса машины, видела зеленеющий лес за окном, а потом – погоны на военной форме. Цветы в вазе – и вспышки фар. Летящего по комнате шмеля – и цепкие руки, крепко держащие руль в направлении Стеллаклива…

– Дорогая, разбуди Пенни, ей нужно успеть приготовиться, – попросила мама ровным ледяным тоном.

Этот голос пугал Юнис. Она посмотрела на маму и вдруг поняла, что ее здесь словно не было – только тело, лицо и руки, а самой ее не было… И это пугало еще больше. Почему так страшно? Ксандер уходит не на казнь, а на службу, которая прославит его имя, сделает героем всей страны. Он ходил по комнате с чашкой чая и читал последний выпуск газеты, словно забыл, что совсем скоро навсегда покинет этот дом.

Не прошло и часа, как военная машина загудела на въезде в город. Юнис услышала этот шум своим нутром. Она почувствовала, что минута расставания близка как никогда. Ее сердце судорожно колотилось. В груди болело разъедающее неприятное чувство беспомощности – они ничего не могут сделать, чтобы Ксандера не забирали. Даже больше – они сами отдают его в руки военных безо всякого боя, одетые в парадные платья и отмытые до блеска.

Когда мотор военной машины загудел на соседней улице, вся семья уже стояла у калитки. И, как всегда бывало, соседи тоже вышли из своих домов, чтобы застать этот волнительный момент обращения мальчика в мужчину. Все они смотрели на своего героя. Юнис краем глаза оглядывала их лица и понимала, что не гордость читается в их глазах, не уважение и даже не страх, а простое облегчение – не их семью постигла жестокая участь. Сплошное лицемерие, в котором Юнис и сама участвовала столько лет…

Девушка стояла, чувствуя, как все ее тело начинает трясти нервной дрожью, ладони потеют, а голова кружится. Ее сковал ужас… Казалось, этот момент будет длиться вечно, и военная машина никогда не доедет до их калитки. Но вот, этот «зверь» уже выворачивал из-за угла и смотрел на нее своими сверкающими голодными глазами.

Не выдержав, Юнис схватила брата за руку и взмолилась:

– Ксандер, это все неправда! Не дай им забрать тебя, давай убежим, давай…

– Что ты такое говоришь?! – возмутилась мама. – Не позорь брата! Не видишь, все смотрят?!

Юноша повернул лицо к сестре.

– …давай спрячемся, тебя никто не найдет, – лепетала она, крепко сжав его пальцы. – Скажем, что ты пропал, что исчез, утонул… Пожалуйста, давай сбежим, пока не поздно… Ксандер!

Она с силой тряхнула его, схватив за плечи. Ее лицо уже исказилось в ужасной гримасе.

Брат молча смотрел на сестру, сжав губы и не произнося ни слова. Военная машина уже остановилась у их калитки.

– Пожалуйста… – выдавила из последних сил Юнис, все еще на что-то надеясь. Ей не верилось, что эта минута уже настала.

Хлопнула дверь машины, заставив девушку вздрогнуть. Мама взяла тихо плачущую Пенни за руку и крепко сжала ее, чтобы та не повторяла за старшей сестрой.

– Возьми себя в руки, – строго произнесла мама, укоризненно взглянув на дочь.

Трое людей в форме уже вышли из машины. Один остался, принявшись открывать заднюю дверь кузова, в который должны были поместить призывника. Двое шагали к калитке твердой уверенной походкой, вытянув спины и глядя вперед непоколебимым холодным взглядом.

– Ксандер, – со слезами на глазах прошептала Юнис, все еще крепко сжимая его ладонь.

– Ксандер Харрисон, – прогремел стальной голос одного из военных. – Указом №1542 главы 45 Конституции Объединенного Государства Конфиниум, уведомляю вас о том, что вы являетесь призывником города Стеллаклив и обязаны явиться на службу в течение сегодняшнего дня. Мы обязаны доставить вас на военную базу Кастрис для специальной подготовки. У вас есть две минуты, чтобы попрощаться с семьей. Время пошло.

У Юнис словно отрезали язык. Она больше не могла выговорить ни слова. Две минуты.

Ксандер кивнул головой в знак того, что ему все ясно, и повернулся к маме, чтобы принять ее объятия. Но первой в брата вцепилась Пенни, обхватив его за пояс и оросив его белоснежную рубашки своими горячими детскими слезами. Юноша опустился перед ней на колени и крепко прижал к себе, погладив по светлым волосам.

– Хорошо учись в школе, Пенни, – приговаривал он, чувствуя, как по его шее стекают обжигающие капли. – Береги своих кукол и не корми ими больше овец, хорошо?

Мама помогла юноше выбраться из цепких объятий девочки и тоже прильнула к груди сына, а затем обхватила его лицо руками и дрожащими губами поцеловала в лоб.

– Будь сильным, сынок, – хриплым, но твердым голосом произнесла она. – Отец бы тобой гордился.

Ксандер еще раз обнял маму и, горько улыбнувшись, повернулся к Юнис. Она глядела на него так, словно не узнавала, словно перед ней стоял кто-то другой.

– Не грусти, Рыжик, – произнес он и потянул руку в карман, достав оттуда медальон с изображением меча, о котором Юнис уже давно забыла. – Ты сильнее меня, я знаю это…

Ксандер протянул его сестре, но та резким движением выбила медальон из его руки, и украшение улетело в траву. Девушка с упреком посмотрела на юношу и вдруг разразилась плачем, закрыв лицо руками.

Несмотря на брыкания, юноша все-таки притянул к себе сестру и крепко стиснул ее в своих объятьях. Юнис закрыла глаза и перестала сопротивляться, крепко сжав брата в ответ и почувствовав, как его тепло разливается в ней. Она старалась запомнить его объятья, его запах… Как вдруг ее пронзил резкий холод. Она распахнула глаза и увидела, как силуэт Ксандера вместе с двумя фигурами военных удаляется от нее…

Вечером, лежа в постели, Юнис все еще видела, как образ брата спер стал дрожать, потом размылся из-за набежавших слез, а затем и вовсе исчез. Она сжимала пальцами медальон, теперь висевший на ее шее и обжигающий кожу так же, как прикосновения Ксандера тогда, у озера, словно это была печать, несводимый вечный след. Нерушимое обещание между ней и братом – оставаться сильными.

Веки Юнис стали тяжелеть. Она не спала вторые сутки, и теперь усталость брала свое. Девушка засыпала, а мыслях было только одно: "Плантации. Пусть это будут плантации…"

Столица.

Одевшись, юноша посмотрел в зеркало, гордо примеряя на себя звание жертвы. Интересно, какую речь будет произносить отец, комментируя новость о том, что его сын отправлен на службу за стену? Какие эмоции он сейчас отрабатывает, так же стоя у зеркала? Скорбь, отчаяние или же гордость? Фи́липп представлял, как счастливы будут ближайшие чиновники, узнав о том, что место канцлера страны теперь осталось без наследника. Возможно, начнется смута, а может, против отца возникнет заговор и его свергнут раньше времени? Теперь это не так уж важно. Фи́липп не узнает об этом, потому что к тому времени он будет, вероятнее всего, мертв. А если отца убьют прежде, чем он сам покинет пост, так даже лучше – он узнает, что такое предательство и разочарование. Пускай получает свой нож, который он воткнул в своего же сына.

 В отражении на Фи́липпа смотрел жалкий выброшенный из дворца «золотой» мальчик, которого знает вся страна, чье лицо вечно фигурировало рядом с канцлером, ребенок, которому была предначертана великая судьба, и кого теперь выставили за дверь, словно уцененного щенка, предоставив на волю судьбы. Но сегодня Фи́липпу не было страшно перед миром за стеной – он был слишком зол и раздражен, чтобы бояться. Однако его волновало, как воспримут его другие призывники, с которыми ему придется доживать последние отведенные дни.

Всматриваясь в свое отражение, юноша целенаправленно накапливал ненависть к своему отцу, видя его черты в своем лице. Те же выпирающие, как ему говорили, величественные скулы, те же грозные темные брови, тонкие сжатые губы и прямой нос с небольшой горбинкой. Женщины из отцовского круга часто восхищались чрезмерно красивым лицом юноши, предписывали ему многочисленные любовные интрижки, считали его Доном Жуаном и предсказывали, будто он никогда не женится, а если и женится, то супруге придется мириться с другими поклонницами, потому что принадлежать одной с его стороны будет несправедливо, даже эгоистично. Тогда Фи́липпу льстило мнение этих женщин, и он был рад, что от отца ему достались лучшие черты. А теперь собственное лицо ему опротивело. Смотреть на него стало невыносимо. Кому нужны его красота и слава за стеной? Может быть, Смерти будет приятно заглянуть в его лицо перед тем, как забрать с собой?

Фи́липп почувствовал, как ярость закипает в нем с каждой секундой, пока он смотрит в свое отражение. Вспыхнув, он представил, как бы он замахнулся на зеркало, желая разбить его вдребезги вместе со своим обликом внутри него, но кулак непременно завис бы в воздухе, а затем медленно опустился. Рука невольно проникла во внутренний карман пиджака, достав оттуда истертое помятое фото. Фи́липп улыбнулся одним уголком своих губ. Было в его лице и то, что вызывало теплые чувства. Со снимка на него смотрела женщина с такими же темными густыми волосами и серо-зелеными глазами, которые излучали счастье. Она улыбалась точно так же, поднимая один уголок рта, словно заигрывая с человеком напротив.

– Он предал нас обоих, – разочарованно вздохнул Фи́липп, осторожно проведя пальцем по волосам женщины, а затем сложил снимок вчетверо и спрятал обратно в карман.

Теперь Фи́липпа жгло желание поскорее покинуть дом. Все стало здесь чужим и отталкивающим, а то, что имело хоть какую-то ценность, он уже забрал с собой. Если бы можно было, он сейчас же залил бы тут все горючим и чиркнул спичкой, чтобы все здесь сгорело к чертям.

В дверь постучали.

Не дождавшись ответа, в комнату зашел высокий темнокожий парень с бритой начисто головой. Это был лучший друг Фи́липпа, Тавен.