Легенда о живом городе

Сопровождаемый конвоем огромных псов, я преодолел небольшой двор придорожной гостиницы «Чёрный альбатрос» и отворил двери. Тяжёлая сырая портьера, побитая молью, мазнула по лицу, и я чихнул.

«Придорожная» – неверно. Скорее, гостиница «приводная».

Долгие странствия привели в удивительный край, где среди синей глади разбросаны тысячи островов – больших и совсем маленьких. Между ними тянулись причудливые железные мосты и деревянные мостики, но самым верным средством передвижения были всевозможные судёнышки – от торговых красавцев-кораблей до домашних вёсельных плотиков и лодчонок. На одной из таких лодок я и причалил к островку, на котором стояло несколько бревенчатых и каменных жилищ.

Климат прекрасной водной страны не подходил мне. От постоянной духоты, сырости, влажности вперемешку со сквозными ветрами я простыл: в груди саднило, нос распух, глаза резало от яркой синевы пространства, и я постоянно щурился, моргал. Боясь обзавестись назойливыми мелкими жильцами, перестал заплетать косу, – волосы постоянно мокли. Теперь лохмы болтались по спине, выгоревшие до белизны.

– Однако псы у вас, – неопредёленно заметил я хозяину – дородному усачу с выдававшей военное прошлое осанкой.

– Послушные, – так же туманно буркнул он. Мол, понимайте, как хотите: то ли на самом деле послушаются – разорвут по приказу, то ли просто ласковые. Судя по хозяину – первое.

– Нет ли у вас пристанища на недельку? – спросил я, выкатив на деревянную стойку пару золотых сэндов. Островок был последний точкой поисков, и я мечтал немного отдохнуть и подлечиться. Слишком уж долго странствовал без длительных остановок, да и поразмыслить – куда идти дальше – тоже не мешало.

Усач ловко подхватил золото, кивнул:

– Ужинать будете, ма'эр? Сегодня был удачный улов, могу разогреть вам поррену под соусом.

– Непременно, а еще горячего вина, если это возможно.

– У нас возможно всё, были бы деньги, – заверил хозяин.

В комнатке я привёл себя в порядок, умылся, стараясь избегать зеркала, но оно блеснуло услужливо и отразило потускневший от болезни взгляд некогда ярких, как жёлто-золотой закат, глаз и новые морщинки времени у губ. Накинув сухую куртку с капюшоном, я вышел в общий зал, плохо освещённый свечами да огнём полыхающего очага. В полумраке качались немногочисленные тени за круглыми столиками со столешницами-спилами огромных, растущих на острове баорандов.

– Уединение, ма'эр? – немногословный бывший вояка подал серебряный сосуд с горячим питьём, пока его служка уставлял поднос тарелками с едой.

О, нет! Только не уединение! Много лет я бегу от одиночества по дорогам судьбы, но каждый раз оно настигает, где бы я ни оказался. Видимо, мысли отразились на лице беспокойной тенью, усач кивнул:

– Слушать желаете или говорить?

– Слушать.

– Тогда вам туда, ма'эр. Правда, у нашего сказочника одна сказка на все времена, но вы останетесь довольны.

Он провёл меня в тёплый угол, к очагу, усадил напротив небрежно развалившегося в полукресле мужчины и, более не говоря ни слова, скрылся.

– Вижу, вы издалека? – приветствовал незнакомец мою скромную персону. Не называя имени, он протянул руку через стол.

Ну что же, своё имя я давно забыл и уж точно не вспомню ради очередного встречного.

Я пожал горячую ладонь, удобно устроился за столиком, предложив будущему рассказчику бокал вина.

Мужчина сидел спиной к очагу, отчего я не мог толком разглядеть лица. Видел лишь, что он в самом расцвете лет, сильные плечи и мозолистые ладони выдавали человека, немало воевавшего или много трудившегося, волосы коротко острижены, но длинная чёлка закрывала лоб и падала на глаза.

Мало-помалу терпкое и крепкое вино развязало языки, мы разговорились, и очень скоро я смог осведомиться о той сказке, которую посулил хозяин гостиницы.

Собеседник взъерошил волосы, усмехнулся:

– Сказка, говорите? – хмыкнул он. – Нет уж, ма'эр, можете назвать это сказкой или легендой, но то, что я вам поведаю, – истинная правда.

Мне нравился этот человек, нравилась его манера держаться – простая, безыскусная, но свободная, нравился ощутимый внутренний стержень. Я сразу понял, что жизнь нового знакомца не была сладкой и преподносила немало неприятностей, нравился говор, в котором, словно камешки в водопаде, рокотал звук «р», но всё же пожал плечами, сомневаясь.

– Не верите? – мужчина откинулся на спинку кресла. – А если я вам скажу, что сам был очевидцем? И у меня есть доказательства.

Я кивнул, и он начал с вопроса:

– Знаете ли вы о страшной войне, что произошла между Краем Среднелесья и Окоёмом Великой Пустоши пятнадцать лет тому назад?

Я снова кивнул.

– Мне тогда было семнадцать, родителей и всех родственников вырезали в ночь последней битвы. Я чудом спасся. Истекающий кровью, смертельно раненый ядовитой стрелой отец подсадил меня на коня, шепнул в лошадиное ухо, стегнул по крупу, и конь понёсся прочь из города в сторону пустыни, где только и можно было схорониться от орды тёмных воинов Среднелесья. Простите, что холодно говорю о случившемся, но вспоминать подробности – трудно и больно, да и не об этом история.

Вот так начался рассказ, который изменил мою жизнь… или… закончил её.

***

Обученный конь нёс меня по ночной дороге в сторону Великой Пустоши. Вскоре стихли предсмертные вопли жителей Окоёма и радостные – врага.

Я вытер слёзы и обернулся, чтобы попрощаться, как подобает мужчине – с жаждой мести в сердце и достойными словами на языке. Небо над городом пылало заревом пожарищ, на этом страшном фоне метались огромные чёрные тени, клубы серого дыма с запахом горящей плоти настигали меня.

Вот тут шальная стрела с чужим перьём и попала в левую руку, в плечо. Сила её уже ослабла, но всё же наконечник вошел полностью, и я поспешно схватился за древко и выдернул стрелу, зная, что, как правило, копьецо смазано ядом. Хлынула кровь, унося отраву, в голове помутилось, и, склонившись к шее коня, вцепившись в гриву, я погрузился в забвение.

Когда очнулся, солнце палило нещадно, конь устало шагал, утопая копытами в песке.

Кажется, мы заблудились. Со всех сторон тянулись цепи дюн, сливающиеся на горизонте с ослепительно-синим, без единого облака, небом. Кое-где в изгибах закрепилась чахлая растительность – там песок спрессовался и потрескался, очевидно, далеко в глубине была вода.

На одной из таких унылых площадок мы и сделали привал.

Вспомнив про седельную сумку, я облизнул пересохшие губы. В ней обнаружилась фляга, до краёв наполненная тёплой водой, чёрствая коврига и кусок твёрдого сыра, огниво, нож, лечебная мазь, кусок белого полотна и свежая рубаха – обычный запас охотников и воинов, который никогда не забывали обновлять, особенно, в последнее время.

Варвар – так звали любимого отцовского коня, отдышавшись, собирал с песка то ли траву, то ли мох. Я влил ему в глотку немного воды и, тоже отпив чуток из фляги, занялся собой: намазал начавшую гноиться рану, кое-как перевязал полотняной полоской. Из остатков ткани соорудил что-то типа тюрбана, натянул отцовскую рубашку, а своей – запачканной кровью – укрыл голову и шею Варвара, чтобы хоть немного защитить от солнца.

Мы двинулись дальше, не выбирая специально направления, но всё же ориентируясь на островки растительности. Я шёл рядом с Варваром, взбираясь на него, когда совсем уж становилось невмоготу, или когда на горизонте возникали, туманя мозг, миражи роскошных пальм и фонтанов. Великую Пустошь ещё никто не пересекал, никто не знал, что за нею, ходили слухи, что там край земли, конец мира. Я в эти легенды не верил, но от моего неверия ничего не зависело.

Всё чаще мы останавливались в древних руслах давным-давно высохших рек, отдыхали немного и снова шли. Ночью было легче. Вокруг стояла непроглядная тьма, которую не разгоняла повисшая в небе луна, воздух становился прохладнее.

Я уже забыл, когда исчезли хлеб и сыр, а вода… Как я ни экономил её, вскоре она заплескалась на дне фляги.

Этой ночью мы брели без единого глотка живительной влаги. Варвар всхрапывал, еле вытаскивая копыта из песка, я шатался, цепляясь за гриву, рана на плече открылась, пропитав повязку кровью и гноем.

Кажется, мы не прошли и мили, но утро открыло страшную картину: растительность исчезла, дюны сменились барханами, которые становились все выше и выше, слышно было, как с крутых боков осыпается песок, нанесённый ветрами. «Только бы не песчаная буря!» – мысль мелькнула и пропала, сменившись равнодушием и апатией.

Смочив пересохшие рты, мы еще полдня перебирались через барханы там, где это было возможно, как вдруг Варвар подогнул ноги и лёг на горячий песок, вытянул морду.

«Ну что же ты, родной? Вставай…» – шептал я, напрасно трогая поводья, конь не поднялся. Бока его ходили ходуном, прекрасные глаза заволокла предсмертная дымка. Оставшаяся вода ничем не помогла Варвару, ночь принесла долгожданную прохладу, но поздно. Конь мучился от удушья, судорога морщинила некогда гладкую, а теперь отвисшую кожу, и я решился…

Не помню уже как, я перерезал Варвару горло, и мой спаситель и друг успокоился навеки.

Напившись тёплой крови и тут же исторгнув её из сжавшегося желудка, я побежал прочь, вскоре упал, но пополз, отчаянно цепляясь за жизнь, которая оставляла уже и меня. Прости, отец… твоему сыну не удастся отомстить…

Я лёг на спину, раскинул руки. Неизбежность огромным диском луны глянула в лицо, и я смежил ресницы, погружаясь в последний сон, в котором почему-то вместо родных лиц возникли пышная зелень деревьев, бьющие струи фонтанов и мороженое с матушкиного ледника.

Судьбе было угодно, чтобы я очнулся, когда солнце начало жечь веки.

Я перевернулся, вскрикнув от боли в руке, открыл глаза: всё те же барханы, но впереди, совсем недалеко, переливался очередной мираж – город, который снился. Вид призрака придал силы, сжав зубы, я пополз в его направлении.

Странное дело, мираж не отдалялся, а приближался, различались кроны за невысокой песчаной стеной, ворота. Разве так бывает? Я не знал ничего об этом явлении, полз и полз, пока не упёрся в песчаную кладку и не понял, что она настоящая. Испытал ли тогда радость? Не помню. Навалившись на ворота всем телом, я распахнул их и свалился на вымощенную камнем мостовую.

Город был пуст, от ворот тянулась единственная, наверное, улица, дома, построенные из камня и песка, зияли тёмными провалами окон. Далеко я не видел: дорогу взору преграждал фонтан, точно такой, какой был во сне – посреди круглой чаши на задних лапах стоял дракон, вот только никаких струй из пасти. С трудом я подполз к фонтану, перегнулся через бортик.

Чудо, на дне была вода! Зеленоватая и затхлая, но вода! Ноги дрожали, когда я плюхнулся в чашу, пил, захлёбываясь, давясь, отдыхал и снова пил, не в силах остановиться. Мир поплыл перед глазами, я схватился за бортик, уронил голову и потерял сознание.

Пробуждение на сей раз было приятным. Я лежал в тёмной комнате, на кровати, ощущая всем телом чистоту и свежесть простыни. Кто-то меня раздел и, очевидно, вымыл. Пощупав руку, я обнаружил, что она заново перевязана. Блаженство охватило с ног до головы, и я даже не задумался, чем расплачусь за него.