Глава 2. Одиночество

Иногда Дэвид размышлял о том, что такое одиночество. Раньше он не задумывался об этом, потому что не любил думать. Но после Полета Миражей у него просто не осталось выбора. Размышлять об одиночестве оказалось самым простым, хоть и не самым приятным делом.

С тех пор, как распался Марсианский Союз, он редко бывал в казармах, только на сборах или попойках, и чувствовал себя совершенно свободным. Он мог вставать на пять минут позже, а иногда на целых десять, надевать носки разного цвета, если не найдет одинаковых, не чистить зубы каждое утро и не есть кислую капусту, когда не хочется.

– Казенные харчи должны подчищаться полностью, – командир доводил до него истину каждый раз, когда Дэвид говорил, что от капусты его пучит.

Сейчас все изменилось. Однако он, бывало, все же жевал капусту время от времени вопреки своему хотению. Кислую, и отвратительно хрустящую на зубах – чтобы помнить, насколько он свободен.

Казалось бы, у него было все, о чем только можно было мечтать, и Дэвид мог скрести сковороду сколько пожелает, счищая с нее запекшиеся шкварки. Мама не любила, когда он делал так. Ее не стало, и он набивал шкварками пузо сколько влезет, но почему-то они уже не казались ему такими вкусными.

Отца Дэвид никогда не видел, он подозревал, что его и вовсе не существовало. Мать участвовала в госпрограмме по рождению генсолдат, и ей подселяли безликий модифицированный материал. Временами он чувствовал себя человеком только наполовину, но мама убеждала его, что любила бы его как целого, даже если бы он родился без рук или ног, как некоторые неудачные младенцы. У нее тоже не было никого, кроме сына. Дэвид слышал однажды, что она тоже живая только наполовину. Генный эксперимент без корней и прошлого… неважно, это все неважно. Из каких бы половин она не была сделана, она любила его, а когда умерла, унесла свою любовь в могилу. А вот Бетани его оставила, при этом даже не умерев.

– Ты настолько туп, что даже не заметишь, что меня не нет рядом, – бросила она напоследок.

Это была неправда. Дэвид скучал по ней и очень сильно чувствовал, что ее нет рядом. Трудно не заметить отсутствие теплого тела на кровати, особенно когда оно большое и вкусно пахнет. Это все песчаная буря. Бетани просто обиделась на него. Виноваты синоптики, а не он.

В одно мгновение вокруг не осталось ни единой души. Странная пустота преследовала Дэвида по вечерам, догоняя его в маленькой квартире с удобными стульями, и это ему не нравилось.

– Ах… ох…

Сегодня ночью он выбрался отдохнуть. Ему досталась уютная комнатка. Несмотря на огромную кровать, занимавшую почти все пространство, она не казалась маленькой. Скорее, оптимизированной. Дэвиду нравилось все оптимизированное, особенно когда большую часть занимает функциональное. Прямо как эта кровать.

Алый цвет одеяла и оборки по краям кровати должны были создавать романтическую обстановку, и они создавали – Дэвиду с каждой секундой казалось, что в нем росла романтика. Приглушенный свет мягко ложился на стены, скрывая за полутьмой облупленную краску. Иногда он мигал, реагируя на слишком громкие шлепки.

Недалеко от кровати, у самой стены растянулся плоский аквариум с огненными вуалехвостами. Они прятались за вёрткими, похожими на червяков водорослями, спокойно дремав в ворохе суетливых пузырьков воздуха.

Никто из рыбок ни разу не обратил внимание на мигание света. А вот Дэвиду это мешало. Обычно его не трогали яркий свет или его отсутствие, или приглушенные стоны, идущие сквозь тонкие стены сверху, сбоку и снизу. В какой-то мере все это способствовало делу, но сейчас мысли роились в мозгу, и раздражали даже тихие вздохи. Не говоря уж о самых громких, рождавшихся под самым его носом. Дэвид повернул ее спиной, чтобы не видеть лицо. Стоны девушки смахивали скрип несмазанного импульсника.

– Код пятьдесят-девяносто, – приказал он обширной блондинке, лица которой не помнил. – Громкость на минимум.

Девушка дернулась как-то нервно и недобро.

– Ты что, сдурел?! – вдруг взревела она. – Я не робот, идиот!

Дэвиду стало неловко. Он вдруг вспомнил, что точно, сегодня взял живого человека. После расставания с Бетани он ходил в бордели только к дроидам, и тем самым считал, что в какой-то степени хранил ей верность. Но после того, как он встретил ее в том же самом борделе в центре города, куда наведывался к роботам, а потом еще раз, и еще, он стал ездить на окраину, решив, что хранить верность не обязательно.

– Извини, – Дэвид проявил вежливость, но не остановился. – Помолчи, пожалуйста…

Молчание показалось ему недовольным. Не из-за того ли, что он перепутал ее с роботом или потому что ей неуютно рядом с ним? Дэвид решил поспешить, хотя за эти деньги мог купить выпивки на целый вечер.

Солдат сделали большими: большие руки, большие плечи, большой рост и большие ноги, даже шеи у них и то были большими. И ладони тоже. Генмоды могли проломить бетонную стену кулаком, оставив на костяшках пальцев только пару неглубоких ссадин. Их недюжая сила поражала и многих пугала. Как и то, что болталось впереди, тоже большое, как и все в их телах.

Обычно не принимавшая никакого участия в бою деталь была лишь побочным продуктом работы ученых, а те не особо заботились о социализации солдат. Генмоды создавались не для этого. Поэтому об уменьшении отдельных частей тела речи не заходило. Пришли другие времена, и маленькие большие недостатки ударили по кошелькам первого поколения генсолдат. Многим приходилось разоряться, доплачивая за свои размеры. Так случилось и сейчас.

– Может, на ста сойдемся? – спросил Дэвид, посмотрев на девушку с надеждой.

– Сто было пару дюймов назад. Плати или дальше ходи к дроидам.

Она точно обиделась, убедился Дэвид, переводя нужную сумму. Выходил из борделя он расстроенным.

Окраины Арсии встречали морозным осенним воздухом. Чем дальше от центра мегаполиса, тем сильнее разряжался воздух. В холодных, покрытых сумраком окраинах пахло пустыней, мочой и дешевым пивом.

Синайское плато, на котором развернулся город, возвышалось над Марсом на несколько километров и совершенно не подходило для жизни. Во время столетней терраформации плато растаяло, словно лед в кипятке. Суетливые роботы разобрали по крупице многокилометровые залежи железа, меди, кобальта и всего того, без чего стало возможно существование Арсии. Отсутствие полезных ископаемых сделало плато тонким, словно кусок ветчины на бутерброде жадного повара и дырявым, как душа вежливого кредитора. За пределами города синайское плато было истыкано красными пещерами, выдыхающими из своих недр взрывоопасный перхлорат. Иногда из зияющих глоток вырывались огненные брызги, словно пещеры чихали с широко раскрытыми ртами.

Под Арсией тоже петляли разветвленные тоннели, но их насчитывалось не так много и все они были заполнены дерьмом. В свое время Арсия разрасталась быстрее, чем успевали делать очистные сооружения. Поговаривали, что под землей прятались отчаянные преступники, не нашедшие приют в более чистых местах. Марс планета небольшая, всего треть от материнской Земли, и мест для игр в прятки с полицией насчитывалось не так много.

Из-за особенностей атмосферы город почти всегда был погружен во тьму, лишь на несколько рассветных часов обращаясь к солнцу.

Дэвид двинулся вниз по улице, предвкушая сгущение воздуха. Тогда у него перестанет кружиться голова. Метров пятьсот по наклонной мостовой – и хорошо.

Бордель располагался в конце главной улицы, венчая самый важный товар северной окраины. Каждый раз, когда Дэвид находился на этой точке возвышенности, перед его взором возникали далекие пики гор. Впереди протыкала небо пятнадцатикилометровая Арсия, в честь которой был назван этот город, а за ней – гора Павлина, не превышающая и пяти, но все равно хорошо видная. Раньше они были повыше, но терраформация не пощадила ни один камень на планете.

Многие говорили, что с определенного ракурса горы походили на женские груди. Дэвиду казалось это странным. Где это видано, чтобы правая женская грудь была в два раза короче, чем левая? Притом обе они были длинные, неровные и смахивали на высохшие. И пики их совсем не походили на соски, острые и страшные, как у столетних старух. Будь у женщины такие груди, Дэвид бы ее не захотел. Надо полагать, такие груди должна иметь очень страшная женщина, которая уже не помнит, как кормить ими. Дэвид иногда представлял эту огромную каменную женщину, спящую под слоем грунта, дырявых пещер, заполненных дерьмом и небоскребов никогда не спящего города. Ему стало бы жалко ее, если бы эти мысли не вызывали первобытный страх.

– Не найдется парочка свободных монеро, добрый человек? – у каменной обочины разместился бездомный, демонстративно вынув из-под грязного плаща гниющую ногу. Вонь от ноги стояла ужасная.

– У вас ненастоящая нога, – сказал ему Дэвид.

– Это как – ненастоящая? – оскорбился бездомный. – Она растет из меня, сколько я себя помню, – он покряхтел. – Всегда служила исправно и никогда не жаловалась, пока не подвернулся бесплатный ужин. Никогда не входи в загон с харибдами, даже когда говорят, что это безопасно. Но пальцы до сих пор двигаются. Смотри, вот, – бездомный пошевелил пальцами. – Не хотелось бы, чтобы они отвалились так же, как моя гордость, – он протянул руку.

– Меня кусала харибда, после нее мясо гниет не так, – Дэвид был генсолдатом, и его нюх мог различать сотни отвратительных оттенков. – Вот эти пузыри по центру должны покрыться коростой, и по краю идет желтая пленка, а не зеленая. И пахнет от вашей ноги не сгнившим человеком, а олениной и медвежатиной. Медвежатиной больше. Я никогда не видел медведей, но их куски попадались мне на обеде. Это не настоящая гниющая нога.

– Надеюсь, это не повлияет на щедрость доброго господина?

Бездомный без опаски почесал вздувшиеся волдыри, довольно бодро подмяв под себя ногу. Дэвид задрал рукав с индивидуальным днк-браслетом.

– Отсюда раньше ходил маршрут до центра, но сейчас его нет. Наверное, поменяли что-то. Не подскажите, где он находится? – Дэвиду не хотелось брать такси, для него это было слишком дорого.

Он сцедил пятьдесят два монеро бездомному, обнажившему свой браслет на запястье. Тот все еще работал, хотя заряд почти вышел.

Дэвид дал бы больше, если б не доплатил шлюхе за свои размеры. Хотелось извиниться, но стыдно оправдываться этим. Он стеснялся.

– Ходила здесь одна развалюха, вниз по улице и направо, – бездомный задрал шею, показав часть перекошенного лица под капюшоном. У него была морщинистая кожа, заплеванная седая борода и блестящий взгляд. Вечная темнота Арсии искажала лица, делая женщин похожими на мужчин, а бездомных на воров. Впрочем, последнее не сильно разнилось с правдой. После перевода бездомный сразу отключил браслет, чтобы сохранить заряд. – Раньше было лучше. Один город под куполом, все друг друга знают и никаких развалюх. С тех пор, как запустили эти чертовы гравитаторы, купола уже никого не останавливают. Все равно что открыть банку с блохами. Вот только блохи боятся выпрыгнуть наружу, а люди сразу повыскакивали, будто им больше всех надо. Никому уже нет дела до ураганов и перепадов давления. А если какой-нибудь из этих гравитаторов выйдет из строя? Все же помрут как блохи без собаки! Никто ведь не думает об этом. Оо… какие были раньше купола… хорошее было время. Все ходили чистенькие и боялись под себя нагадить. А теперь гадят все, кому не лень.

Признаться, Дэвид не думал об этом, да и не застал времен, когда марсианские города прятались за массивными куполами. Ему недавно исполнилось двадцать семь, и он не застал ничего, кроме распада когда-то могучего Союза. Тогда он был совсем маленьким и помнил все только отрывками. Однако, все же понимающе кивнул, чтобы никого не расстраивать.

– Они говорили, что ничего не изменится, – бездомный сплюнул в сторону, проявив уважение к Дэвиду, как к человеку щедрому, в ином случае он бы плюнул ему на ноги. – Говорили, что переход будет плавным. Посмотри на меня, похоже, что социализм соскользил в чертов капитализм плавно? По мне так форменное издевательство. Моя гнилая нога не соврет, как и пустой желудок. Ну, или просто пустой желудок, раз с ногой мы разобрались… Знаешь, почему я здесь?

Дэвид не знал.

– Может, потому что вы не хотите работать? – предположил он и сразу понял, что ошибся, когда кривое лицо бездомного еще больше скривилось. – Вас обманули? Выгнали из дома из-за долгов. Меня тоже обманули, но не так сильно, чтобы остаться без крыши над головой. Правда, теперь приходится чаще проходить мимо баров, когда я хочу зайти внутрь.

– Нет, не так. Потому что комуняки – идиоты! – бездомный выплюнул гнев вместе со слюной, добавив к плевкам на бороде еще один. – Я сам был комунякой… да к черту все, им и остаюсь! Поэтому я тоже идиот и теперь прошу милостыню. Ностальгия еще никому не помогала пополнить счет. Тебе ли не знать, – Дэвид не знал, ему хотелось уйти. Он так же не знал, почему бездомные так любят поговорить. Потому что он сидит тут один целый день, предположил он, и пожалел его. – Следовало бы догадаться, что корпорации задушат наивных любителей плакатов, которые стремятся защищать всех и вся кроме самих себя в собственном же доме.

В этот момент Дэвид вспомнил, как кто-то объяснял ему произошедшее. Что все было совсем не так, как рассказывали в учебниках и на собраниях. Государственные заводы разрастались, приобретая статус корпораций, потом появились люди, которые начали хорошо управлять ими, потом эти люди становились более независимыми, потом они взяли контроль над роботами и производством частей для киборгов, а потом… У кого роботы – тот и прав, говорили ему друзья. Без роботов Марсу не выжить. А в итоге власть перешла к госкорпорации «Голем» и парочки более мелких. У них были роботы, а, значит, и планета.

– Иногда мне кажется, что они всех хотят сделать роботами, – поделился он своей тревогой с бездомным, – Или киборгами. Хотя киборги лучше, чем роботы, если, конечно, они не ходят с усиленной печенью. Но они все-таки люди, а роботов я не всегда понимаю.

– Скоро они будут везде, – проворчали ему в ответ. – Хорошего от этих железяк не жди. Потому что они не хотят жить с нами – они хотят жить вместо нас! Будто Венера никого не научила ничему.

– Некоторые говорят, что они лучше нас, – Дэвид попытался умерить свою тревогу, произнеся первое, что пришло в голову.

– Кто говорит?

– Все говорят. Везде.

– Ну ты и дурак, парниша. Как эти засранцы могут быть лучше? Да, они не гадят дерьмом и не воняют, потому что у них ничего не гниет. Но что у них тут? – бездомный ткнул грязным пальцем в капюшон, под которым пряталась сальная голова. – Разве лучшие из лучших могут лишить работы такого бедного старика как я? Ох… моя нога… есть еще парочка монеро?

У Дэвида больше не было, поэтому он отвернулся, быстро устремившись вниз по бетонной мостовой. Кое-где торчала арматура, полотно было разбито, но все еще выглядело сносно.

Действительно, в последнее время он начал замечать, что роботов вокруг стало больше. Искусственный интеллект, пять лет назад официально признанный Марсианскими властями личностью, начал выходить на улицы. Его это беспокоило каждый раз, когда он угадывал во взглядах иное. Иногда иное специально обнажало металл под кожей, чтобы заявить всем, что оно не такое, как все.

Остановившись на мгновение, Дэвид обернулся. Бездомный сидел на том же месте, протянув руку первому попавшемуся прохожему. Также он снова вынул ногу. Но как только он узрел в прохожем дроида, сразу одернул ее, спрятав под замызганным плащом. Вторая попытка почти увенчалась успехом:

– Не найдется пара бесхозных монеро? – спросил он высокого худощавого паренька с круговым ирокезом, за что получил пару пинков в бок.

Отвернувшись, Дэвид ускорил шаг. А ведь бездомный был прав. В истории «человеческого» марса таилось немало тайн. От некоторых, которые он знал, у него и вовсе холодели кончики пальцев. Быть честным, Дэвиду больше нравились истории, в которых нет человека. Взрывы там всякие, метеориты, невидимые инопланетяне и все такое. Но было и много других тайн, и всяческих неожиданностей.