Глава 2. Рождение и смерть

После похода на УЗИ, когда выяснился пол ребёнка, я настоял на имени Родион. Лере оно казалось грубым, она всё не могла отделаться от сравнения с одноимённым героем известного романа Достоевского, а мне же напротив: одновременно величественным – Родион, и в то же время ласковым – Родя. Долго мне пришлось уговаривать Леру, пока она, наконец, не сдалась и не смирилась с моим выбором. Впрочем, привыкла она к нему быстро и даже полюбила. Выяснил я это, когда пару раз заставал её на кухне, где она, за готовкой, ласковым шёпотом пробовала имя на вкус: Родя, Роденька, Родиончик.

Помню, как в те дни чуть ли не жил в магазинах. Каждый раз, возвращаясь со смены, я первым делом забегал в близлежащий супермаркет, тщательно выбирал фрукты, каши, зелень – одним словом, всё то, что советовали в интернете во время беременности. Бывало, Лера сама ходила, всё настаивала, что и ей тоже хочется прогуляться, ноги размять, не превращаться в домашнего тюленя. Я не возражал, но в голову всё время лезли тревожные мысли. А вдруг она где-нибудь споткнётся, упадёт, ударится, или какой-нибудь подонок ударит в живот (идиотов же на свете полно)… Но свежий воздух, в конце концов, был необходим ей ничуть не меньше полезной еды, поэтому старался прогуливаться рядом с ней.

Живот с каждой неделей становился всё больше и шире. В шутку я называл Леру гусыней за развалистую, косолапую походку, а в ответ всегда получал милую угрозу в виде поднятого кулачка, медленно опускающегося мне на голову. Лерка, сколько помню, всегда была серьёзной на людях, прямо министр: здесь умное словцо скажет, там элегантный жест выдаст, тут процитирует греческого или немецкого мыслителя. Но стоило нам остаться один на один, как она срывала маску и превращалась в мою Лерку – простую девчушку из Воронежа, мечтающую стать известной певицей и дурачащуюся вместе со мной.

Уверен, что для многих отцов день рождения первенца является самым чудесным днём всей жизни. Но для меня, к сожалению, он же стал и самым ужасным…

Схватки у Леры начались раньше положенного срока, на тридцать второй неделе. Благо в этот день была не моя смена, и я находился рядом. Сначала мы не предали схваткам большого значения, подумали, что они тренировочные – так организм готовится к будущим родам, сокращая мускулатуру матки, как я узнал из статей в интернете. Но когда интервал схваток уменьшился, я всё же решил не рисковать и отвезти Леру к врачу. Как позже оказалось – не зря.

Лера действительно рожала. Помню, как пытался отогнать от себя плохие мысли, что слишком уж рано это происходит, в неположенный срок. Опасения подтвердились, когда врач по моей просьбе сознался, что шансы выжить у ребёнка при таких преждевременных родах меньше обычного.

Часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чём, кроме Леры. Ещё и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора тёмный, неосвещённый уголок; со стен отслаивается штукатурка… Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.

Поздней ночью ко мне вышел врач, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.

– Соколов? – обратился он ко мне.

Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.

– В общем, новости две, хорошая и плохая, – буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. – С какой начать?

– С хорошей, – тихо ответил я.

– У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьёзных отклонений. – Он натянул улыбку и протянул мне руку. – Мои поздравления.

Хотел бы я прыгать от счастья, но ожидание плохой новости не позволяло. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:

– А плохая?

– Плохая… – Доктор тяжело вздохнул, поджал губы. – Дело в вашей жене… Не бойтесь, её жизни ничего не угрожает.

У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:

– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца, и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесареву, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Всё прошло гладко, но уже после извлечения плода нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти жизнь вашей супруги.

– Гисте… что? – с трудом выдавил я из себя.

– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.

Гудение от лампы почему-то стало громче и уже оглушало.

– То есть… Вы хотите сказать… – Я не решался произнести вслух наихудшие предположения.

– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.

Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с маленькими динозавриками, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюнявые пузыри. На тоненькой ручке – синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали несколько кричащих малышей, и лишь Родион крепко спал, совершенно не обращая внимания на суету вокруг. Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе, взять на руки… Но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.

Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребёнка сродни чуду, и уж особенно остро это ощущается, когда его жизнь ещё пару часов назад висела на волоске. Я как новоиспечённый папаша смог прочувствовать это в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.

А ещё мной овладело странное чувство. Радость от появления первенца омрачила новость о состоянии жены. Я будто нашел неугасающий огонёк, но горел он среди неистово бушующей метели, через которую пробираешься не первый час. Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла не хватает, чтобы согреться. Казалось бы, я должен был радоваться. Но не мог…

Лера очнулась от наркоза на следующее утро, и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бегал из стороны в сторону, а глаза блестели от выступивших слёз. Но как же она просияла, когда акушерка, наконец, занесла в палату маленький, кричащий свёрток, перевязанный голубой ленточкой! Даже на бледной коже проступил лёгкий румянец.

Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери. Она передала его мне, и я почувствовал, каково это – держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь и… Но вскоре эти мысли отступили, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы сына прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновения крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была так близка, дышала в затылок, протягивая свои костлявые ручищи к невинному существу, но на этот раз ему повезло.

Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками, сначала даже запрещали вставать. Она думала, что это связано с кесаревым, а о жуткой, тяжёлой операции до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше бы узнать от близкого человека. Я был согласен с ним, но никак не мог собраться с духом. Сказать такое человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко после свадьбы), – дело не из лёгких. Я до ужаса боялся, как она отреагирует.

На третий день после родов Лере наконец-то разрешили самостоятельно передвигаться по палате, а вскоре принесли туда и Родиона, и теперь они могли постоянно находиться вместе. Помимо врачей и акушерки, к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребёнком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в клинику повидать её и малыша, принося вкусненького или что-нибудь почитать.

Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой и строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастёт, сколько упаковок подгузников нам предстоит купить и как часто придётся брать новую одежду. Даже размышляла, кем он будет: инженером, врачом или решит пойти по стопам отца…

Она ещё много о чём говорила, но я в эти минуты находился как в тумане, пропускал её слова мимо ушей, на всё согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.

Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы, у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, был человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, смог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком охочих до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но как только я обзавёлся статусом отца, скромно отметив это после дежурства в кругу коллег, Григорий Александрович вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживают жена и малыш.

– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.