Глава 3

– …То есть как не будете строить пороки?! Как не оставили мастеров?!

Пленный мокшанин угрюмо промолчал, поджав губы и волком, исподлобья на меня посмотрев. Один из множества воев своего племени, привычных к топору и работе с деревом, кого монголы отправили в лес – рубить лестницы и собирать вязанки хвороста. Да только отошел он от своих слишком далеко, на радость броднику Ждану, умельцу укрываться хоть в лесу, хоть в речных камышах да нападать из засады. Последний взял с собой на «дело» За-вида и Мала, и к чести братьев-половчан (как и нашего ехидного соратника), справились они отлично, внезапно напав из укрытия на мокшанина да оглушив его тяжелым ударом топорища по голове. Пленника русичи протащили к нам буквально на своих загривках, и вот он сидит передо мной. Угрюмый, настороженный, жалкий и беспомощный – явно ведь не ожидает для себя ничего хорошего! И замолчал он, уже ответив на вопрос в первый раз, не потому, что весь такой смелый и хочет поиграть в партизана, вовсе нет. Он испугался удивления, злости, недоверия в моем тоне и теперь боится повторить свой ответ еще раз – боится, что навлечет на себя мой гнев!

Словно нашкодивший ребенок, зараза…

– Переведи ему. Скажи, что от честности его ответа зависит и его жизнь. Спроси, наверняка ли он знает, что в обозе туменов Бури и Бурун-дая не осталось мастеров осадного дела? Наверняка ли он знает, что темник не собирается строить пороки?

Кречет, исполняющий при мне роль толмача, повторил все в точности на языке мокши. Пленник внимательно выслушал дядьку, и от моего ищущего взгляда не укрылось, как в глазах его всего на мгновение промелькнула такая отчаянная надежда, что стало аж не по себе… На лице поганого отразилась напряженная внутренняя борьба, длившаяся, впрочем, всего несколько секунд, после чего тот собрался с духом и быстро что-то затараторил. Бывший вожак Елецкой сторожи, а ныне цельный сотенный голова покивал головой, когда наш язык закончил свою речь, и с нескрываемой горечью произнес:

– Его зовут Пиор. И он говорит, что уже строил пороки, когда поганые брали крепости булгар, он знает мастеров с далекой восточной страны, кто умеет их создавать. Вождь монголов, хан Бату, не оставил ни одного из этих мастеров темнику Бурундаю, так как первая на их пути крепость орусутов слишком мала, чтобы ради нее строить пороки. Ведь после их будет сложно передвигать даже по речному льду. А когда монголы дойдут до по-настоящему большой и сильной крепости, Бату потребуются все восточные умельцы, чтобы быстро возвести камнеметы…

Немного помолчав, Кречет добавил уже от себя:

– Не похоже, чтобы он врал, Егор.

Я и сам понял, что полоняник не врет, и оттого сердце мое буквально ухнуло в пятки!

– Ну, коли так, все мы здесь в глубокой…

Продолжать я не стал, понимая, что речевой оборот, коий я хотел бы использовать, у местных не в ходу, и меня могут понять неправильно. Впрочем, судя по лицам собравшихся, кто был полноценно знаком с планом князя Юрия Ингваревича (по сути, составленного-то именно нами!), и так уже осознали, в какую глубокую лужу мы сели голой ж… Блин.

Блин!!!

– Вопрос теперь: что делать?

Собравшиеся переглянулись. Помимо воеводы елецкого Твердислава Михайловича в узком кругу командиров заседают тысяцкий Захар Глебович, старший над схоронившимися в лесах дружинниками, да пара его сотников из числа наиболее доверенных людей. Тысяцкий, еще относительно молодой муж (на вид лет тридцать пять – сорок), несколько худощавый, по местным меркам, и на удивление жгучий брюнет с темными карими глазами, кажущимися в наступающих сумерках совсем черными (потомок ижеславльских берендеев, не иначе!), коротко бросил:

– Нужно крепость и ратников выручать.

Остальные важно закивали головами, на что я лишь зло хмыкнул:

– Благими помыслами выложена дорога в ад – может, слышал? Желание твое действительно благое, воевода, да только как ты себе это представляешь? Как мы сможем помочь осажденным?!

Захар Глебович зло сверкнул глазами да заиграл желваками – ух, как вскипела в нем сейчас горячая, восточная туркменская кровь! Однако ответил тысяцкий вполне сдержанно:

– Ударим, как и собирались, по лагерю поганых. Они ведь даже не стали окружать крепость частоколом – вылазки не боятся! Тем более из Ижеславца. Снимем ночью их дозор, вырежем, сколько успеем, спящих, а после всей силой атакуем ставку темника! Поднимется переполох, татары спросонья не поймут, каковы наши силы, а мы еще воев с рогами вокруг их лагеря пустим трубить каждый миг, как начнется уже сеча. Вот ворог и подумает, что наши силы велики, что атаковало их все княжье войско! А к тому времени и из крепости Ратибор ударит всей мощью…

Обратим вспять поганых, побегут агаряне, только и останется их в спину рубить!

Судя по тому, как завелся тысяцкий да с каким жаром он закончил речь, Захар действительно верит в успех ночной атаки. Да и сотники его вон поддержали своего воеводу дружными одобрительными кивками без тени сомнений на лице – так, словно подобный, насквозь авантюрный трюк проворачивали не раз, причем все время успешно! Что хуже того, на лице уже Кречета и Твердислава Михайловича я увидел напряженную работу мысли, при этом с явным одобрением сказанного тысяцким! Раздраженно мотнув головой, я безапелляционным тоном, не терпящим возражений, резко бросил:

– Нет! Это самоубийство, что не принесет никому пользы! Как наши вои сумеют разведать дозоры вражеские в ночной тьме? Монголы – это вам не половцы, у них строгий порядок во всем. Внезапного удара не выйдет, тревогу успеют поднять! А значит, никакого вырезания спящих, никакого прорыва к ставке темника! Останься у вас хотя бы лошади, еще можно было бы рассчитывать на лихой кавалерийский удар, но лошадей нет. И если на то пошло, Бурундая охраняют лучшие из лучших монгольских воев – тургауды. Они точно не побегут, даже если бы их действительно атаковала вся княжья рать, скорее уж поголовно примут смерть, чем бросят темника! Мы просто завязнем в их рядах – тургаудов у Бурундая числом не сильно меньше нашего… А какая помощь явится из Ижеславца, ты можешь сказать, тысяцкий? Сколько воев осталось у воеводы Ратибора, сколько конных дружинников?!

К моему удивлению, Захар Глебович нисколько не смутился, а ответил на этот раз вполне спокойно, с этакой уверенной основательностью в голосе:

– Две тысячи воев сейчас у воеводы Ратибора. Из них наберется сотня конных дружинников, к утру их можно будет вывести из города. Успеть только разобрать без лишнего шума завал на месте сгоревшей Стрененской башни, а перешеек через ров поганые уже и сами насыпали. Пешцев же после короткого отдыха переправить через крепостную стену подземным ходом, он ведет в пойменный лес. Оттуда они смогут подступить с северной стороны к лагерю поганых… Мы же сможем ударить с восточной, и сотня жеребцов для конных гридей у нас имеется! А людей к шатру темника я поведу сам! Ну а остальные уж на лыжах… Даже если снять дозор не выйдет, то ударим по спящему лагерю с трех сторон, да четырьмя отрядами. И немалой силой – под три тысячи воев!

Судя по просветлевшим лицам собравшихся, последним план тысяцкого пришелся вполне по душе, хорошо хоть его не поставили над нами старшим по умолчанию! Князь Юрий Ингваре-вич сохранил за нашим партизанским отрядом статус автономности, а то бы потомок берендеев сейчас просто приказал бы нам, как старший по званию, и все!

А так, слава Богу, у меня осталось право голоса, и я не преминул им воспользоваться, как только Захар закончил говорить:

– Сила немалая, три тысячи воев. Против четырнадцати-пятнадцати тысяч поганых! Да их едва ли не впятеро больше! Тысячи две мы, может, и положим в начале боя, но остальные на нас всем миром навалятся да числом задавят. Это вам не половцы, это монголы и покоренные ими – сразу уж точно не побегут, пока темник жив. А он в любом случае спасется – не хватит сотни всадников доскакать до его шатра да успеть сразить Бурундая прежде, чем его спасли бы телохранители! Нет… Атака, пусть и на спящий лагерь, это самоубийство. А кто тогда после нашей гибели пороки агарян сожжет?

Неожиданно в нашу перепалку вмешался Кречет:

– Так и две тысячи своих ратников бросать в Ижеславце – разве дело? Им съестных запасов успели собрать всего на две седмицы. Тысяча воев погибла, значит, оставшимся в детинце их можно будет растянуть дней на двадцать. А после?

Слова дядьки хоть и подействовали на меня, как ушат холодной воды, однако с главным его посылом я просто не мог согласиться – с позиции именно здравого смысла, а не чувств:

– А после татарва отсюда сбежит. За двадцать дней они успеют съесть все свои запасы и после либо разбегутся, либо все полягут под стенами града. Либо же возьмут детинец, что вернее! Но, обороняясь в крепости, две тысячи ратников смогут нанести врагу гораздо больший урон, чем если бы они сражались с татарами в поле или даже напали бы на спящий лагерь. И как ни крути, но здесь и сейчас защитники града привязали к себе не менее четырнадцати тысяч поганых, еще порядка трех погибло всего за один день! Это лучший расклад, гораздо лучший, чем если ударить, как предлагает тысяцкий голова, да глупо погибнуть в поле, перебив столько же агарян, сколько их погибнет при штурме детинца!

– А ежели ударить не по лагерю, а по выпасам татар? Скот и лошадей они охраняют крепко, но именно со сторожей поганых наших сил будет достаточно, чтобы справиться. И подмога из Ижеславца не потребуется! Наоборот, своим поможем. Нам будет достаточно отбить хотя бы часть лошадей да погнать их перед собой по льду реки вместе с отарами овец да быками, чтобы у нехристей стало нечего жрать уже в ближайшие дни.

Ждан, приведший пленника и до поры стоящий в стороне, но внимательно слушающий разговор командиров, теперь неслышно подобрался к нам практически вплотную и огласил на удивление дельное предложение. Возбужденно встрепенулся тысяцкий, словно услышал какую радостную весть, одобрительно закивали головами сотники. Я, в свою очередь, благодарно улыбнулся броднику, после чего обратился ко всем присутствующим:

– Ну что, все согласны? Ударим по выпасам, угоним часть скота и лошадей, после чего последуем за ушедшей ордой?

Переглянувшись со своими людьми, Захар Глебович коротко, односложно ответил:

– Да.

Я кивнул тысяцкому, после чего продолжил:

– Но в таком случае необходимо заранее приготовить рогатки и собрать весь оставшийся запас железных рогулек. Думаю, наш отряд с Кречетом и Твердиславом Михайловичем вновь перекроет реку – дадим вашим дружинникам время отогнать скотину и лошадей как можно дальше. Что думаете, други, удивим нехристей напоследок?

– Еще как!

– Елецких ратников поганые запомнят надолго!

Верные соратники горячо поддержали мою инициативу, после чего я подытожил результаты обсуждений:

– Чтобы подготовиться да обойти крепость лесом, выйдя к выпасам, нужно время. Если поспешим ударить уже этой ночью, люди к утру на ногах стоять не будут… Нужно время, хотя бы один день. Как думаешь, Захар Глебович, детинец так быстро поганым не взять?

Тысяцкий мотнул головой, после чего твердо, уверенно ответил:

– За день точно не возьмут. Но лучше ударить днем – люди успеют отдохнуть, а спешенная рать поганых будет занята штурмом крепости, и рядом с выпасами останутся не столь и многочисленные сторожи. Удар все равно выйдет внезапным, да еще и часть вражьего войска отвлечем на себя, ослабив штурмующих.

Коротко обдумав озвученное, я согласно кивнул, с удовольствием отметив про себя, что именно за мной, простым сотенным головой, осталось последнее слово:

– Добро!

…Прошедшей ночью в детинце Ижеславца не смолкал стук топоров, а пламя страшного пожара скрывало отблески многочисленных костров, что топили снег и прогревали землю до самой полуночи. Воевода Ратибор усиленно готовился ко второму штурму, уже примерно понимая, как будет действовать враг, и стремился предупредить его действия. Несмотря на нехватку жилых домов для размещения дружинников, все постройки за сто шагов от ворот были разобраны, а за внешним кольцом стен вырос пусть и невысокий, но настоящий глухой тын. Ведущие на стены сходни за его пределами были срублены, а защитники града разделены на две части, ведь для обороны детинца вполне хватает пяти сотен воев, да за тыном встало столько же. Остальных (кто трудился всю ночь!) удалось разместить на отдых в уцелевших избах, сенниках и конюшнях, единственном тереме и даже внутри маленького деревянного храма…

Конечно, построить за ночь настоящую прочную стену с двумя рядами частокола и заполненным между ними землей и камнем пространством было невозможно, как и срубить верхнюю площадку для стрелков. Но вдоль тына русичи развернули в ряд все наличные в детинце телеги, покрыв их поверху настилом – как раз для лучников. А в гроднях с внутренней стороны было нарублено вдвое большее число бойниц! И наоборот, большинство внешних едва ли не наглухо перекрыли досками, остались разве что маленькие щели для слежения за ворогом…

Русичи даже не стали разбирать деревянный мостик, ведущий через узкий ров к детинцу. Разве что в предрассветных сумерках его тщательно очистили ото льда и снега, пропитали смолой, расплавленной серой да льняным маслом… И когда поганые с первыми лучами солнца стали осторожно заходить в крепость, минуя внешний обвод стен, перед их удивленными да настороженными взглядами предстали распахнутые настежь створки ворот цитадели: заходите, мол, ждем!

Заходить, впрочем, они не спешили – понимали, что ворота раскрыты не просто так, что. очевидно. их ждет очередная уловка, хитрость орусутов. Судя по напряжению и той медлительности, с коей татары вообще проникли внутрь Ижеславца, они ожидали увидеть ряды пешцев и лучников, встречающих их у воротных башен и пролома! Однако же ожидания их не оправдались, принеся в души агарян легкое облегчение… И одновременно с тем заставив их сердца тревожно сжиматься от неопределенности да потаенного страха: мудрят орусуты, готовят какую-то опасную подлость!

Что же, чуйка не подвела поганых. Но и путь внутрь детинца всего один – сквозь ныне «гостеприимно» распахнутые перед татарами врата! А ведь Бурундай предполагал, что ров вновь придется засыпать, теряя людей под стрелами защитников, и что, возможно, орусуты вновь сумеют сжечь насыпь! Что его нукеры все же подпалят деревянные створки оставшимися горшками с зажигательной смесью, и что вновь придется ждать, пока она прогорит, прежде чем ломать воротины. Что внутри узкого прохода вновь придется долго и упорно сражаться с могучими пешцами орусутов, вооруженными тяжелыми копьями и защищенными крепкой кольчатой броней илчирбилиг хуяг…

Но ни одно из этих ожиданий не оправдалось! И хотя сам Бурундай ни на мгновение не сомневался в том, что его людей действительно ждет засада, темник отрывисто приказал отправить покоренных в атаку. Для истинного монгола их жизни были легко приходящей разменной монетой, не вызывающей особой жалости при потере. А учитывая, что запас продовольствия и отары скота таяли с каждым днем и что покуда на земле орусутов монголы так и не смогли разжиться требуемым количеством съестных припасов, взять крепость было очень важно! В цитадели наверняка найдется достаточный запас еды, и завладеть им гораздо важнее, чем пожертвовать парой сотен покоренных. Ведь иначе потери среди ослабевших от недоедания и уже умерших от голода нукеров вырастут многократно…

Ударили барабаны, заревели рожки – и мужи мокши, половцев и хорезмийцев, гонимые злыми командами десятников и сотников, неспешно двинулись к надвратной башне детинца, сливаясь на ходу в единую многочисленную колонну. На крылья ее поспешили сотни щитоносцев да лучников – прикрыть соратников от стрелков орусутов, что вскоре начнут бить по ворогу из гродней! Правда, тащить с собой здоровенные заборола татары в этот раз не стали – те могли просто застрять в воротах, да и через завал их перенести было бы ой как непросто…

Однако ожидаемый град стрел со стен так и не встретил агарян. Первые ряды нукеров с плохо скрываемым страхом в сердцах миновали мост и проход в башне, а после увидели перед собой тын за сотню шагов от ворот. Испуганно озираясь по сторонам, они чересчур медленно вступили во двор детинца, но, подталкиваемые в спину соратниками и подгоняемые монгольскими начальниками, татары двинулись вперед, ускоряясь с каждым мгновением. В конце концов, тын не столь и высок, не перехвачен сверху рубленым замком, скрепляющим частокол, а значит, эти бревна можно вывернуть из стены даже арканами, закинув петлю сверху!

Ободренные тем, что гродни детинца орусутов молчат, а из-за тына не раздается ни звука – будто крепость целиком вымерла или покинута защитниками! – поганые уже бодрее принялись разбегаться по площади. Кто-то в поисках сходней, желая подняться на стену, а кто-то уже принялся закидывать петли на бревна частокола, пробуя его на прочность… Прошло совсем немного времени, едва ли четверть часа, прежде чем все свободное пространство за воротами было занято сотнями покоренных, принявшихся активно рубить тын и выворачивать из него бревна без всякого сопротивления орусутов!

Но когда первый заостренный поверху дубовый ствол был наконец завален, и особо любопытный половец сунулся в брешь, посмотреть, что там да как, его встретил короткий точный укол меча, пронзивший живот степняка! Раненый воин упал, дико визжа от боли, а за тыном взревел рог! И тут же над частоколом поднялись десятки русичей, распрямившихся на помосте из телег, а мгновение спустя в воздух взвился град сулиц, разя поганых в упор! Ожили полетевшими вниз стрелами десятки бойниц, смотрящих во двор детинца, а еще больше срез-ней вылетело из-за частокола, где в несколько рядов встали все ополченцы, кто умеет стрелять из луков! Град монгольских и половецких срез-ней, собранных вчера защитниками града да за ночь починенных, жестко хлестнул по поганым, оборвав разом несколько десятков жизней завоевателей, разбойников и убийц, пришедших незваными на Русь…

Наконец, не менее дюжины зажженных, до того вымоченных в расплавленной сере стрел вылетело из внешних бойниц надвратной башни, ударив в бревна мостка. Не все они попали в цель – не менее половины угодило в щиты да самих татар. Но остальные вонзились в дерево, пропитанное зажигательными смесями, и всего за несколько мгновений под ногами покоренных буйно вспыхнуло пламя! Бешено заорали, заверещали половецкие да мокшанские вои, хорезмийские гулямы, когда языки огня лизнули их ноги! Стали спешно (и слепо) спрыгивать агаряне вниз… Прямо на густо стоящие под мостком заостренные колья!

Пять сотен татар (хотя теперь уже десятков на семь-восемь меньше) в одночасье оказались в смертельной ловушке, отрезанные от своих жарким пламенем да рвом, на дне которого их ждут свежеобструганные колья, еще пахнущие деревом… И в скученной тесноте поганых, сгрудившихся на открытой и простреливаемой со всех сторон площадке, редко когда летящие вниз сулица или срезень не находят цели!

Злобно стиснул зубы нойон Бурундай, узнав, как провел его воевода орусутов! Впрочем, он давно смирился с тем, что потеряет первых нукеров из числа покоренных, кто войдет в цитадель, разве что не ждал, что в ловушке окажется столь много воинов… И все же их гибель будет не критична для его туменов, хотя и довольно чувствительна. А потому темник не растерялся, а сохранил лицо и внешнее спокойствие на глазах ближников и телохранителей. Недовольно сощурившись, он лениво бросил гонцу-туаджи:

– Пусть нукеры кипчаков и мордуканов берут лестницы и идут вперед прямо сейчас. Штурм мы не остановим, а когда мост прогорит, закидаем ров вязанками хвороста. Сегодня крепость орусутов падет! А иначе я…

Закончить свою речь темник не успел: к его ставке на взмыленном коне подскакал еще один гонец-туаджи, дико вскричавший уже загодя:

– Мой господин! Орусуты напали на выпасы скота и лошадей! Их много, несколько сотен! Большинство вышло на лыжах из леса, но есть и конные, они атаковали с севера – с реки! Стража практически вся истреблена!

Бурундай злобно скрипнул зубами, после чего взревел уже во всю мощь легких, обращаясь к своим телохранителям – единственным во всем войске, кто сейчас важно держался в седлах, верхом на невысоких монгольских жеребцах:

– Тургауды, скачите быстрее к выпасам! Нужно остановить орусутов!