Через несколько недель его проводили на пенсию. Проводили торжественно, вручили памятный подарок. Но, перестав работать, Эрик словно оказался в пустоте. Целыми днями он бродил по дому, не понимая, чем себя занять. Даже любимые детективы перестали приносить радость, теперь они казались слишком запутанными и скучными. Эрик уходил из дома, часами гулял по городу, думая обо всем и ни о чем, и порой не сразу понимал, как вернуться обратно. Обычно он находил дорогу домой, но однажды заблудился. Какая-то женщина, проезжавшая мимо на машине, заметила растерянного пожилого человека, остановилась и спросила, не нужна ли ему помощь. Эрик смущенно ответил, что не может найти свой дом. Она усадила его в автомобиль и повезла на поиски; в какой-то момент он начал узнавать знакомые места – и поразился тому, как далеко забрел.

Когда они приехали, Алекс была уже дома и увидела, что отец выходит из машины и благодарит какую-то женщину, молодую и симпатичную.

– Папа, кто тебя подвез? – поинтересовалась она.

«Может, отец завел роман? – думала Алекс. – Вот хорошо бы: ведь он места себе не находит с тех пор, как вышел на пенсию!»

– Да так, ничего особенного… встретил старую знакомую, – торопливо ответил Эрик и поспешил к себе в комнату. Ни за что не признался бы он дочери, что заблудился в родном городе, а чужая добрая женщина привезла его, словно ребенка, домой.

Все чаще и чаще Эрик, взрослый и сильный мужчина, ощущал себя беспомощным… Это выводило его из себя, и порой он делал то, чего желал меньше всего на свете, – срывался на Алекс. Эрик начал кричать на дочь – подобного никогда прежде не случалось, но изумление и обида в ее глазах останавливали его и наполняли жгучим стыдом.

Постепенно Алекс стала подозревать, что с папой что-то неладно. Выглядел он совсем не так безупречно, как раньше, сделался раздражительным и забывчивым, и хуже того – перестал читать. По-прежнему покупал новые детективы своих любимых авторов, однако теперь бросал их, едва прочитав несколько страниц.

– Папа, ты не заболел? – с тревогой спрашивала Алекс.

– Что ты, милая, со мной все в порядке! – с улыбкой отвечал он, но сам понимал: дела его идут хуже и хуже.

В августе, перед новым учебным годом Алекс с отцом отправились на три недели отдохнуть в Мэн, и на третий же день Эрик заблудился в лесу. Пришлось высылать за ним поисковую группу. Нашли его в двух шагах от отеля. Эрик смущенно и сбивчиво объяснял, что у него сломался компас и он не смог сориентироваться на новом месте. Он был пристыжен. Остаток поездки прошел без происшествий, если не считать того, что несколько раз Эрик растерянно смотрел на дочь и обращался к ней: «Э-э-э…», словно пытался вспомнить, как ее зовут.

Теперь Алекс все яснее понимала: с папой что-то не так. Она по-прежнему сочиняла рассказы и складывала в папку, но Эрик больше не читал их и не обсуждал с ней. А первого сентября не повез ее на машине в школу. Много перемен, мелких, однако каждую из них Алекс замечала. Может, у него депрессия? – думала она. Или его что-нибудь беспокоит? Отец постоянно выглядел рассеянным, когда они вместе выходили на улицу, уже не шагал уверенно вперед, а предоставлял дочери выбирать дорогу. Несколько раз Алекс видела, что он как будто не может сориентироваться в квартале, где прожил всю жизнь. Однажды, вернувшись из школы, она застала отца в гостиной в одних трусах – никогда прежде такого не бывало. Елена сказала, что перед этим он целый день проспал. Поведение Эрика менялось понемногу, но неуклонно, день за днем, словно какое-то невидимое чудовище откусывало по кусочку от папы, которого Алекс так любила.

К октябрю она уже не могла скрывать от себя правду: было очевидно, что отец теряет рассудок.

Утром, когда он отказался вставать, не понимал, где он, и не мог вспомнить, как ее зовут, Алекс вызвала семейного врача. Тот объяснил ей, что́ происходит, не умолчал и о том, что состояние Эрика будет ухудшаться, и, похоже, уже скоро придется отправить его в специальный пансионат. Алекс выслушала врача спокойно и собранно, с самообладанием, удивительным для четырнадцатилетней девочки, и ответила, что никуда «сдавать» папу не собирается. Пока это возможно, он останется дома, и она будет ухаживать за ним сама.

Врач помог ей нанять медбрата, чтобы ухаживать и приглядывать за отцом в рабочие дни; по выходным, сказала Алекс, она будет все делать сама.

Впрочем, тщательно следить за Эриком не требовалось. Он быстро терял силы, интерес к жизни и хотел теперь только спать. Сидя у его постели, Алекс читала отцу отрывки из любимых книг, но он, кажется, вовсе их не узнавал и не понимал. Отец превратился в беспомощного ребенка, и это разрывало ей сердце; но она разговаривала с ним так, словно он по-прежнему все понимает, и прилагала все силы, чтобы сохранять его достоинство и обращаться с ним с уважением.

Болезнь быстро прогрессировала: к Рождеству Эрик уже никого, кроме дочери, не узнавал. Алекс больше не справлялась с уходом за ним, и пришлось нанять еще одного медбрата. Разум Эрика был полностью помрачен: он уже почти не говорил, несколько раз в пижаме убегал на улицу, а однажды вышел в кухню, где находилась Елена, и с идиотской ухмылкой скинул с себя всю одежду. Елена ахнула, прижав руку ко рту, зарыдала и выбежала вон.

Алекс бросила писать, времени сейчас едва хватало на то, чтобы кое-как делать домашние задания. Все силы, физические и душевные, уходили на заботу об отце.

В рождественские каникулы Эрик перестал есть и вставать с постели. Неделю его кормили внутривенно, а затем отвезли в больницу, чтобы поставить желудочный зонд. Глядя, как отца увозят на «скорой помощи», Алекс горько плакала, а Елена и Пэтти тщетно старались утешить ее.

Остаток каникул Алекс провела в больнице, у его постели. К Новому году отец перестал узнавать и ее. Разум превратился в чистый лист, сам он – в младенца. Теперь Эрик только спал, когда его что-то беспокоило – плакал. Порой смеялся без причины и махал руками. Зонд свой постоянно выдергивал, так что в конце концов пришлось связать ему руки.

Всю оставшуюся неделю каникул Алекс почти не выходила из больницы – даже ночевала на кушетке рядом с кроватью отца, хотя он ее не узнавал. В первый день отправилась из больницы в школу, а затем снова вернулась к отцу и увидела, что палата пуста. Она подумала, что его куда-то перевели – или, может, отвезли на осмотр. Заметив, что Алекс стоит посреди палаты и растерянно озирается, вошла старшая медсестра – и по ее лицу Алекс поняла все.

– У меня печальные новости, – сказала медсестра и обняла ее. Как и все в отделении, за эту неделю она успела хорошо узнать и полюбить девочку, тихую, не по годам серьезную, безупречно воспитанную и преданную отцу.

Алекс замерла. Слова медсестры о том, что отец скончался тихо и мирно, во сне, доносились словно откуда-то издалека. «Зачем я пошла сегодня в школу? – думала она. – Я ведь так и не попрощалась с ним… даже не попрощалась». И при мысли, что прощаться, в общем, было уже не с кем, что Эрик Уинслоу, ее обожаемый папа, покинул этот мир, становилось еще горше.

Из больницы ее забрала Елена. Билл Бьюкенен организовал заупокойную службу и похороны. Церковь была полна – пришли старые друзья и сослуживцы Эрика, все, кто знал и уважал его при жизни. На кладбище Алекс поразилась, увидев могилу матери. Эрик не говорил ей, что Кармен тоже похоронена здесь, на семейном участке. Теперь они снова вместе, думала Алекс.

Поминок не было – лишь несколько ближайших друзей Эрика заехали после похорон к нему домой, чтобы выразить дочери соболезнования. Всю ночь Алекс просидела без сна в кабинете отца, в его любимом кресле, представляя, что он сейчас с ней.

На следующий день к ней пришел Билл Бьюкенен. Сообщил, что, согласно воле отца, теперь он ее опекун. Опекунство предстоит утвердить в суде, но это чистая формальность. Рассказал, что финансово Алекс вполне обеспечена, у нее есть возможность получить образование и жить безбедно, пока она не начнет работать. Однако есть серьезная проблема, которую отец при жизни решить не сумел. Где и с кем ей теперь жить?

– Разве я не смогу остаться тут с Еленой? – прошептала Алекс.

Мягко и сочувственно Билл объяснил, что это невозможно. Закон запрещает детям до восемнадцати лет жить без надзора взрослых. И Елена здесь не помощница: у нее свой дом и семья, по вечерам она уходит домой, по выходным не работает, значит, Алекс будет находиться одна. Нет, это не выход. Дом останется за ней, однако Эрик сам предложил Биллу на эти несколько лет сдавать его внаем, чтобы подзаработать денег и сохранить дом в хорошем состоянии. А Алекс эти несколько лет придется прожить где-то еще.

– Я не хочу в интернат! – решительно заявила девочка, словно прочитав его мысли.

Билл лишь пожал плечами. Он и сам понимал, что это не лучший вариант, но иного выхода не видел. Родных у нее нет. А жить четыре года под присмотром экономки и добрых соседок – невозможно.

– Давай вместе об этом поразмыслим, – предложил он. – Вероятно, что-нибудь придумаем. А пока поживи тут.

Он попросил Елену пожить несколько дней в доме, присмотреть за Алекс, и та согласилась.

«Ума не приложу, что делать!» – сокрушался Билл по дороге домой. Дочь Эрика, не по годам разумная, серьезная и ответственная, запала ему в душу, и хотелось как-то устроить ее судьбу. Но что тут можно предложить, он не представлял.

Мысли об Алекс Уинслоу не давали ему покоя и дома, и Билл решил посоветоваться с женой.

– Ее отец тоже не хотел, чтобы она отправилась в интернат, – рассказывал он. – Понимал, что девочке там будет плохо. Она необычная – не из таких детей, что легко вливаются в компанию сверстников. А на каникулах ей будет и вовсе некуда податься. Но, с другой стороны, куда же еще ее девать?

– Билл, – произнесла Джейн Бьюкенен, – у меня есть идея. Конечно, совершенно безумная, но… дай-ка я позвоню!

Она встала из-за стола и набрала номер своей кузины.

Кузина Джейн, Мэри-Маргарет – или Мэри-Мэг, как звали ее в семье, – была энергичной женщиной. Вот уже много лет она возглавляла женский доминиканский монастырь в пригороде Бостона. Сиротского приюта или пансиона для девочек там не было, в монастыре жили взрослые женщины, по большей части полные сил и работающие где-то в городе. По вечерам в монастыре действовала школа для взрослых: монахини читали лекции и вели семинары для женщин по соседству. Атмосфера монастыря, когда Джейн бывала в гостях у кузины, напоминала ей студенческое общежитие, правда, с весьма суровыми порядками, но с живой, творческой обстановкой, полное интеллектуальных разговоров обо всем на свете и интересных проектов. Сама матушка Мэри-Мэг, хотя годы ее приближались к шестидесяти, была энергична и полна идей. Она шла в ногу со временем, и ее «вечерняя школа» собирала вокруг себя множество людей – не только католиков, но и тех, кто хотел духовно расти и развиваться. «Это хороший способ привлекать людей к Богу», – говорила матушка Мэри-Мэг. Не обходилось без проблем с вышестоящим церковным начальством. Порой ей напоминали, что монастырь не должен превращаться в развлекательный центр, но она упирала на то, что заботится о духовном здравии местной католической общины, и епископ закрывал глаза на нарушения монастырского устава.

Как обычно, Мэри-Маргарет не сразу подошла к телефону.

– Извини, – произнесла она, запыхавшись, – я занималась пилатесом. Мы только что открыли у себя секцию пилатеса для сестер и прихожанок – так увлекательно!

Еще, как помнила Джейн, Мэри-Маргарет посещала в собственном монастыре кружки фотографии и кулинарии. В своем почтенном возрасте она сохранила интерес к жизни, и монашеские обеты не мешали ей постоянно учиться чему-то новому.

– Что случилось?

– Мне нужен твой совет. У Билла проблема, связанная с недавно умершим клиентом.

– Дорогая, но ведь я не адвокат и не похоронный агент! – По профессии Мэри-Маргарет была медсестрой.

– Зато ты в нашей семье самая умная!

И Джейн поведала кузине печальную историю Алекс: в четырнадцать лет она осталась круглой сиротой, без единого близкого человека на свете.

– Наверное, денег у нее немало, раз ее отец был клиентом Билла, – практично заметила Мэри-Мэг.

– Да, денег хватает. Он не был баснословно богат, но оставил дом, кое-какие сбережения и приличную страховку. Проблема в том, что девочке некуда податься и негде жить, пока она не подрастет.

– Бедный ребенок, – сочувственно пробормотала Мэри-Маргарет. – А как насчет школы-интерната?

– Она не хочет в интернат. Похоже, там ей действительно будет плохо. Билл говорит, девочка необычная. Много лет жила с отцом: мать их бросила, а потом умерла, когда малышке было девять лет. Билл говорит, она очень умная, начитанная, по уму и развитию определенно старше своего возраста, однако застенчивая и не слишком хорошо сходится с другими детьми. Всегда больше общалась со взрослыми и ладила с ними лучше, чем со сверстниками. Интернат для нее станет тюрьмой.

– А где она учится сейчас?

Джейн назвала школу, и это впечатлило Мэри-Маргарет.

– Жаль, если придется забрать ее оттуда. Но Билл прав, одной в четырнадцать лет жить нельзя. Я бы взяла ее к себе, но у нас здесь нет ни приюта, ни чего-либо подобного. И в государственный приют отправлять ее нельзя ни в коем случае – там будет хуже, чем в интернате… Чего же ты от меня хочешь?

– Придумай что-нибудь! – попросила Джейн. – Не знаю человека, который решал бы проблемы лучше тебя! Может, ты знаешь, куда ее можно пристроить? В детском коллективе ей точно делать нечего, она уже не ребенок.

– Но и не взрослая. А наши монахини – не няньки. Днем все работают, вечером у нас занятия в вечерней школе. – Мать настоятельница помолчала. – Хотя с другой стороны… знаешь, идея, конечно, безумная… У начальства моего, естественно, будет припадок, но, может, мне удастся получить разрешение? Однако, если она не хочет в интернат, то вряд ли придет в восторг от идеи жить в монастыре.

– Ну, особенно выбирать ей не приходится.

– Вот что: давай я подумаю об этом сама и спрошу остальных. Помимо всего прочего, у нас ведь сейчас и места нет. Монастырь полон – двадцать шесть сестер! Правда, есть одна свободная комната наверху… Послушай, но сама-то она будет готова жить с монашками?

– А может, посмотрит на вас и решит посвятить жизнь Богу? – поддразнила ее Джейн.

– Нет, молодежь мы давно не постригаем. Я сама, как ты знаешь, только в тридцать лет приняла обет, хотя готовилась к этому с молодости. Сейчас у нас самой молодой монахине под тридцать, а большинству уже за сорок. Если я начну затаскивать к себе совсем юных, меня с позором выгонят из ордена! – рассмеялась она. – А ты встречалась с этой девочкой? Какая она?

– Билл говорит, очень милая.

– Что ж, давай я обсужу проблему с сестрами и завтра перезвоню тебе.

Мэри-Маргарет управляла своим монастырем демократично, хотя последнее слово всегда оставалось за ней, а на любые необычные шаги, разумеется, требовалось разрешение епископа или даже архиепископа.

– Спасибо! Я просто не знала, к кому еще идти!

Ночью мать Мэри-Мэг все хорошенько обдумала, помолилась, прося Бога подсказать ей верное решение, а утром, за завтраком после шестичасовой мессы, изложила проблему другим монахиням. Завтрак был временем, когда они собирались вместе; дальше почти все разъезжались по своим рабочим местам, и в монастыре оставались лишь две престарелые монахини.

– Итак, сестры, что скажете? – спросила настоятельница, пока монахини передавали друг другу блюдо с поджаренным хлебом. Пища в монастыре была самой простой, и готовили ее все по очереди.

– Мы готовы взять на себя ответственность за четырнадцатилетнюю девочку? – скептически протянула сестра Томас. Одна из самых старших монахинь, она вырастила шестерых детей и приняла священный обет после того, как скончался ее муж и достигла совершеннолетия младшая дочь. – Это же ужасный возраст, – добавила она, поморщившись, и присутствующие рассмеялись.

– Тебе лучше знать!

– Точно вам говорю! Секс, наркотики, рок-н-ролл – ни о чем другом они не думают. И постоянно огрызаются. Даже мои дочери в четырнадцать лет были невыносимы!

– Но ей совсем некуда идти, – напомнила мать Мэри-Мэг. Сама она уже все решила, но не хотела давить на остальных или принуждать их. Нет, пусть сами примут правильное решение. – Давайте попробуем. Посмотрим, сможем ли мы с ней справиться. А если ничего не получится или с ней будет слишком сложно, пусть отправляется в интернат, хочет она того или нет. Что скажете?

– А где она станет учиться? – спросила сестра Регина, самая молодая монахиня. Ей было двадцать семь лет, а в монастырь она поступила в пятнадцать, к большому неодобрению матери Мэри-Мэг. У себя в монастыре Мэри-Мэг подобного не допустила бы, она придерживалась мнения, что монашеский путь должны избирать люди взрослые, хорошо понимающие, что делают, – но это произошло в Чикаго.

– Будет ходить в нашу приходскую школу, – ответила Мэри-Мэг. – К сожалению, возить ее через весь город в нынешнюю школу мы не сможем. Но и наша приходская школа дает вполне приличное образование. Если эта девочка действительно так умна и способна, как рассказывает моя кузина, то проблем у нее не возникнет. Давайте для начала с ней познакомимся. Может случиться и так, что ни мы ей не понравимся, ни она нам.

С этим все согласились, и, торопливо вымыв за собой посуду, разошлись по своим делам. Мать Мэри-Мэг проверила почту, заказала для монастыря продукты на неделю на оптовой базе, чтобы вышло дешевле, а затем позвонила Джейн:

– На общем собрании мы решили, что для начала надо с ней познакомиться. По-моему, вполне разумно. Может, девочка не захочет жить среди монашек в монастыре. Решит, что лучше уж в интернат.

– Но вы с сестрами готовы ее принять? – с надеждой спросила Джейн.

– Пусть поживет у нас несколько месяцев.

– Я сообщу Биллу. Спасибо, ты просто святая! – воскликнула Джейн, и ее кузина рассмеялась.

– Вовсе нет! До того как попала сюда, знаешь ли, я вела далеко не святую жизнь! Просто хочу помочь сиротке. Билл сможет привезти ее сюда сегодня вечером?

– Мы постараемся.

– Завтра вечером у нас занятия в вечерней школе, а на выходных здесь всегда слишком шумно. Так что лучше всего познакомиться сегодня.

– Я скажу Биллу.

– Пусть приезжают к ужину, к шести часам.

Тепло попрощавшись с кузиной, Джейн позвонила мужу на работу, рассказала об их плане и попросила: если Алекс не откажется от жизни в монастыре, привезти ее туда сегодня к шести часам.

Билл заехал к Алекс домой после школы и сообщил об этом. Не умолчал и о том, что это единственная альтернатива интернату, какую они с женой смогли придумать.

– В монастыре? С монахинями? – в изумлении переспросила Алекс. Они с отцом порой ходили в церковь, но особенно религиозными не были. – Они захотят, чтобы я тоже стала монахиней?

Билл невольно рассмеялся, хотя понял ее опасения:

– Вряд ли! Сколько я знаю кузину своей жены, навязывать тебе веру или тем более монашеские обеты она точно не станет. Она предложила это, чтобы помочь тебе. Монахини вообще не будут особенно тебя трогать: дел у них по горло, все работают, кто в католических школах, кто в больницах, а по вечерам у них занятия. Полагаю, они захотят, чтобы ты ходила в местную приходскую школу, хорошо училась и помогала по хозяйству – и хватит с тебя.

Итак, в любом случае ей придется перейти в другую школу. Вся жизнь Алекс перевернулась со смертью отца. Когда Билл ушел, она направилась в кабинет Эрика, села в любимое отцовское кресло и долго смотрела на шкаф, полный книг, которые они читали вместе. Теперь они отправятся на склад, на несколько лет, пока Алекс не повзрослеет настолько, чтобы вернуться сюда. Дорогие, любимые вещи, хранящие память об отце, среди которых прошло ее детство, – все они, упакованные в коробки и ящики, исчезнут с глаз долой. И ее саму отошлют, словно на склад, то ли в интернат, то ли в монастырь; Алекс не могла решить, что хуже. Со слезами на глазах она вышла из отцовского кабинета, заглянула в кухню и увидела там плачущую Елену. Они бросились друг другу в объятия и зарыдали; Алекс сама не знала, об отце она плачет или о себе.