В аристократических семьях западных стран придерживались закона майората. Старшие дети не только наследовали имущество, но и на них ложилась семейная ответственность. Не зная об этом законе, который к ней никакого отношения не имел, будучи старшей дочерью, мама взяла на себя огромные обязательства. Она считала, что должна помочь отцу выучить троих детей.

В крестьянских семьях западных народов с давних времен действовал закон минората, когда наследует все младший ребенок, а родители остаются на его попечении. – С отцовского корня никогда не сходит, – говорили там.

В казахских семьях всё гораздо сложнее. Здесь действуют оба этих закона: старший за все отвечает, помогает родителям, а младшему достается забота о родителях и наследство.

Здесь наследовать было нечего. Вторую часть обязательств – заботу о родителях, мама тоже взяла на себя. Наша семья всегда жила рядом с мамиными родителями. Поэтому все самое сложное досталось не столько маме, сколько моему отцу.

Мама не могла помочь мужу, у нее уже давно не работала правая рука. Даже по дому многое делал папа. Отец был благородным человеком, он не припоминал теще то, как она его не любила когда-то, частенько ворчала. Когда с бабушкой случилось несчастье, он сказал:

– Я свою родную мать не помню, потерял ее в два года. «Мамой» называл только тещу, поэтому буду за ней ухаживать так, как если бы это была моя родная мать.

Когда выходили замуж дочери и женились сыновья, бабушке трудно было привыкнуть к новым членам семьи. Она была с ними строга и категорична. Моему отцу доставалось больше всех, он чаще других попадался ей на глаза. Однажды они с дедушкой обсуждали моего папу. Услышав от них недоброе о своем отце, я начала громко плакать и кричать: – Аже, я люблю папу и тебя! Почему ты его так не любишь? Что же мне теперь делать?!

Бабушка растерянно смотрела на меня, пятилетнюю воительницу, а потом нежно обняла и сказала:

– Прости меня, я больше никогда не буду так говорить о твоем папе. Я не подумала о тебе.

Милая моя, родная, сколько ты вложила в меня любви! Многое во мне от тебя. Ты была для меня и бабушкой, и другом. Я делилась с тобой своими секретами, но сколько еще хотелось бы тебе рассказать, а еще больше слушать… Мне не хватает тебя всю мою жизнь… Моя дорогая аже, я всегда чувствую твой любящий взгляд с небес! Люблю и помню тебя всегда, мой ангел!

«Малое стало большим». Я становилась старше. Проблемы становились все масштабнее, а я очень ждала, когда «большое станет малым», только мои неприятности не убавлялись.

– Моя дорогая аже, когда же наступит предсказанное тобой счастье? Где мой счастливый остров? Надеюсь, это будет Москва? – размышляла я в душном, пахнувшем потом вагоне.

Погруженная в свои мысли, в воспоминания о прошлом, я сидела с закрытыми глазами, и не заметила, как вошедший на какой-то станции мужчина подошел совсем близко. Дохнув мне в лицо перегаром, он начал грубо трясти меня за плечо и кричать:

– Ты, чурка, вставай, с моего места! Я работаю в ФМС. Сейчас позвоню в Самару, тебя снимут с поезда и депортируют. Медленно открыв глаза, не вставая с места, спокойно, змеиным шепотом, чтобы не разбудить пассажиров, но достаточно твердо и отчетливо, я ответила ему:

– Меня дальше Оренбурга не пошлют.

– Почему? – ехидно прокричал мне в лицо скандалист.

Сурово посмотрев на него, я сказала:

– Потому что я там родилась! Сейчас я позвоню твоему руководству, лично Геннадию Андреевичу и Константину Сергеевичу. Для начала «пробью» по билету твои данные, а потом сообщу руководству ФМС, что держат у себя такого дебила, который позорит организацию. Услышав имена своих больших начальников, которых он даже в глаза, из-за своего мелкого, ничтожного положения, не видел, мужчина отшатнулся и изменился в лице. Резко протрезвев и успокоившись, он, молча, начал укладываться спать. Поднявшись на вторую полку, я попыталась заснуть. Но спать совершенно не хотелось.

Уставившись в потолок, я начала читать чьи-то дорожные заметки, нацарапанные гвоздем на потолке. Здесь были инициалы, даты, пункты назначения. Возможно, также, как и я сейчас, кто-то до меня не мог уснуть. Возможно, этот человек менял свою жизнь и его тревожное сердце бешено колотилось в груди, заглушая торопливый стук колес.

– Да-да, да-да, да-да, – утвердительно отвечал поезд на любой мой вопрос, который я задавала ему мысленно.

Но когда меня охватывали сомнения, колеса говорили задумчиво:

– Так-так, так-так, так-так.

В эту дальнюю дорогу я уезжала тайно, боясь, что меня остановят, не отпустят. Никто, кроме детей, не сказал мне своих напутственных слов. Я сама себе пожелала:

– Белой дороги!

Так говорят многие восточные народы – и буддисты, и мусульмане, когда желают удачи человеку, начинающему свой путь, свое дело, меняющему свою жизнь. Они желают счастливого и легкого пути к реализации задуманного. Это короткое и ёмкое пожелание несет в себе много смыслов.

Например, воины Чингисхана с этой фразой начинали свои походы. Они верили, что высшие силы будут вести их по Белой дороге к победе.

Мои дети почти ничего мне не говорили. Они сидели, крепко обняв меня, в чужой, арендованной нами, квартире. Мы прощались надолго. Деньги, вырученные от продажи деревенского дома, я вручила им в тот вечер со словами:

– Дети, финансы старайтесь расходовать рационально. Не знаю, как у меня будет складываться с работой и зарплатой. Возможно, сразу вам что-то присылать не получится, придется подождать.

Неуверенность и сомнения терзали меня. В голове крутились вопросы:

– Идти ли в редакцию на небольшую зарплату, куда приглашали, или искать что-то другое. Смогу ли я вообще устроиться? Не всем, кто уехал, удалось закрепиться.

Лежа на тесной полке, я уже скучала по своим кровиночкам, которые, как два испуганных воробья, прижимались ко мне вчера и не хотели от себя отпускать.

Мне вспомнились кадры из счастливого прошлого, когда мы с мужем купили китайский магнитофон и регулярно записывали голоса своих малышей. Нам хотелось на магнитной ленте запечатлеть их сладкий лепет. Теперь в моей голове словно прокручивались эти записи. Лаура лопотала перед микрофоном:

– Снегурка в белой шубке приходит к нам всегда, мы с ней поем и пляшем ДА-ДА-ДА.

Сын, с пластмассовой игрушечной гитарой в руке, начинает петь хит Расторгуева, сильно ударяя по струнам:

– А, ну, давай наяривай, гитара семиструнная, чего сидеть да горевать, Николай!

Лаура звонко смеялась над двухлетним братом, который переврал, досочинил песню и тут же начала рассказывать в микрофон:

– Муха – муха – цокотуха, заполоченное брюхо, муха по полю пошла, муха денежку нашла…

На домашний концерт успел муж, пришедший с работы:

– Всем привет, мои дорогие!

Он обнимал нас всех, целовал. Дети висли на папе. Идиллия!

Мы любили всей семьей играть в прятки. Я с сыном в одной команде, дочь всегда выбирала в напарники отца. Тимур был спокойным мальчиком. Когда я его прятала, он тихонечко ждал, пока его найдут. Но темперамент дочери не позволял ей долго находиться в укрытии, и она то и дело выскакивала из ниши и выдавала себя.

Однажды малыши долго искали папу и не могли найти. Когда они прибежали за мной на кухню, я готовила ужин. Мы дружной стайкой вернулись в комнату. Ноги потерянного отца благополучно стояли за ковром, который висел на стене. Дети носились по комнате и не замечали ни его голых ног, ни бугра за ковром. Меня это очень рассмешило. Нам предстояло жить счастливо, но…

Деревня – это такой социум, в котором нужно прятать от всех свое счастье. В этом огромном аквариуме, где жизнь каждого была словно за хрупким стеклом, водились такие «пираньи», от которых я не умела защитить ни себя, ни свой маленький мир. Все односельчане видели наши отношения. Муж не стеснялся показывать свою любовь ко мне, я светилась рядом с ним.

Некоторые женщины, никогда не испытывавшие столь бурного проявления чувств со стороны своих мужей, завидовали и ненавидели. Лишь счастливым некогда было обращать внимание на нас. У них было все хорошо. Чтобы злиться на кого-то, не было ни желания, ни времени.

Работа над собой и профессия бортпроводницы накладывают свой отпечаток на походку, манеры. Муж любовался мною издалека и гордился. Он никогда не ревновал.

В школе тоже было все хорошо. Складывалась карьера. Я стала заместителем директора по воспитательной работе.

Прожив всего лишь год в двухкомнатной квартире, мы получили от правления села лучший дом. Он был большой, с электрическим отоплением, ванной и канализацией, с большой, застекленной верандой. Благодаря моим родителям, он стал «полной чашей». В магазинах ничего не было, и многие, даже немолодые семьи не имели половину того, что было у нас. Таких как тетя моего мужа, раздражало, и они не могли справиться с собой. Я, наивная дурочка, не знала и не замечала, что происходило вокруг меня.

Тетю звали Тамара, это была жена родного дяди моего мужа. Она была русской. В этом селе родилась и выросла. У нее было две дочери. Ее не очень любили в семье Сухановых за сложный, скандальный характер и слишком длинный язык, но терпели ради дяди. Тамара во мне видела конкурента и ненавидела за хорошее отношение ко мне своей свекрови, бабушки Шахерезады. Та полюбила меня за характер и возможность говорить со мной не на ломанном русском, а на родном языке.

Когда родились дети, бабушка Шахерезада приходила ко мне, чтобы помочь с пеленками, ползунками, которые накапливались с невероятной скоростью (О памперсах тогда мы еще не знали!). Она приносила наши любимые пирожки с толченой картошкой, которые были необычайно вкусными.

Тамара жила через дом от нас. Она со злостью наблюдала за нашим домом и своей свекровью. Так у меня появился враг, который мечтал разрушить мои отношения с мужем и с его родней главным своим оружием – сплетнями. Благодаря ей, я стала чаще слышать от родственников, что высокомерна, заносчива. Тщательно контролируя свои поступки, слова, которые порой перевирались ею и доходили до меня в искаженном виде, я ощущала себя так, словно иду по минному полю. Все время ждала, где и когда «рванёт». Тамара обладала склочным характером, не было человека в селе, который бы о ней отозвался по-доброму. У многих она «попила кровь».

Иногда у нас с ней случалось перемирие. Тогда мы жаловались друг другу на Сухановых, она рассказала мне о своих обидах на родственников. Мне запомнилась одна, пожалуй, самая большая рана на ее сердце, обида на дядю своего мужа. Смагул-ага (дядя), узнав об их намерении жениться, сказал молодым так:

– Мы не хотим, чтобы вы поженились. У вас разное вероисповедание, разные обычаи, Ты, Тамара, в наших глазах всегда будешь, как белая заплатка на черных штанах.

Эту фразу она ему не простила, часто вспоминала, но «вернуть» не могла. Дядьки уже не было в живых. Она постаралась возвратить ее мне, отомстив по полной. Тамара хотела понравиться Сухановым, стать полноправным членом их семьи. Не зная, как этого добиться, она приносила им деревенские сплетни. Рассказывая их артистично, смешила родственников. В такие моменты мне становилось неловко за нее, и я уходила. Это был не протест, просто было неинтересно слушать подобный бред. Провожая меня ненавидящим взглядом, Тома думала:

– Высокомерная Дана игнорирует моё общество, я отомщу ей за это! Зарождавшаяся злость разрушала ее душу, ей трудно было справиться с этим.

Однако, нельзя сказать, что, в отличие от Тамары, все остальные были мягкими и пушистыми, в том числе и я. Первое, чем я была недовольна в семье мужа, это то, что меня не считали личностью. Свекровь решила, что может распоряжаться моими вещами, взять из моего приданого все, что ей захочется. Кое-что ей даже удалось у меня экспроприировать и подарить кому-то. Я была первой снохой-казашкой в семье. Мне следовало быть покорной и смириться со своим положением. Со мной этот номер не прошел, я начала бузить и не подчиняться. Мне было, с чем сравнивать. Я видела, как в моем селе земляки относились к своим снохам. Никто из них не обижал, не унижал девушек, пришедших в их семью. Мой бунтарский дух противился такому отношению. Чтобы «опустить с небес на землю» непокорную, в присутствии других снох, родители мужа устроили показательное наказание: меня не посадили за общий достархан (стол) в большой комнате, а поставили на кухне, как щенку, миску с едой и оставили одну. Даже муж сидел в тот день вместе со всеми, а не со мной. Меня это очень обидело. К еде я не притронулась. «Отлучение» от общего достархана и «предание меня анафеме» вызвало обратную реакцию. Я демонстративно сняла с себя платок и ходила с непокрытой головой в доме старших.

Сейчас я о себе думаю, что была еще той штучкой, строптивой «лошадкой», которую не так-то просто было «объездить». Муж не справлялся со своей функцией «воспитывающего и карающего органа». Бедный парень метался между двух огней. Снохи «потирали руки», радуясь моей опале. Это был «бальзам на их душу», особенно для Тамары. Она была старше меня на восемь лет, пришла в школу задолго до меня, после окончания Культпросветучилища, где её учили играть на аккордеоне, петь революционные песни и «нести культуру в патриотические массы». Свое предназначение она поняла очень широко и считала своей обязанностью воспитывать других: исправлять чужие недостатки, бдительно следить за моральным обликом. С этой целью она в 80-е годы пришла в образование, чтобы выполнять свою МИССИЮ и, по совместительству, работать учителем музыки и пионервожатой. В других школах на этой должности обычно работали временно молодые девушки, поступившие заочно в институт, по окончанию которого переходили на должность учителя. Тома никуда не собиралась поступать и упорно работала в этом качестве до самых похорон пионерской организации. О таких придумали когда-то дразнилку: «Пионервожатая – сука конопатая».

Лузгая семечки в своем кабинете, сплетничая с учителями о коллегах и учениках, с учениками об учителях и других учениках, она, как серый кардинал, использовала полученную информацию и управляла настроением и психологическим климатом школы. Тамара считала себя особой, приближенной к администрации, так как умело подслащивала их жизнь потоком бессовестной лживой лести.

Она регулярно, «на ушко», сообщала начальству мысли «вверенного коллектива», передавала все разговоры, подслушанные в кулуарах школы. Тамара входила в касту «неприкасаемых» и благополучно продержалась на этом месте несколько лет. Мне все это казалось странным. Я, в своей прежней жизни, видела совершенно другую школу и другие отношения в коллективе. Той школой руководила моя мама. Позабыв о двух своих важных функциях: матери и жены, она целиком и полностью отдавалась работе. Для нее и ученики, и учителя были семьей, о которой она заботилась. Для них она создавала семейную атмосферу.

Рано утром она бежала в интернат, где жили дети из разных отделений, чтобы сказать им: «Доброе утро!», поздно вечером – пожелать: «Спокойной ночи!». В то время как мы с братом просыпались по будильнику и засыпали без нее.

Мама делала так, искренне полагая, что детям, живущим вдали от родного дома, она нужнее. Еще одним объектом маминой заботы были молодые учителя.

Меня возмущало, когда приходилось нести им блины, пирожки, сметану. Мама волновалась за них. Хотела, чтобы девушки чувствовали себя, как дома, опекала их, как мать. Свой коллектив она взращивала, отбирала из приезжавших на практику студентов лучших, делая их ведущими педагогами сначала школы, потом – района, а, может, и области.

Тогда я обижалась на нехватку ее любви, но позже поняла и объясняла себе тем, что, работая вот так, на износ, контролируя все процессы во вверенных ей организациях, школе и интернате, она «выгорала» как психологически, так и эмоционально. Ее сил уже не хватало на нас. Не могла моя мама работать наполовину. Я стала такой же, как она…

Пропадала на работе, иногда уходила со школы домой в час ночи, ругала себя, но не могла поступать по-другому. Моя подруга в шутку говорила:

– «Генки» пальцами не раздавишь!»

Однако, в отличие от мамы, я спохватывалась, что на первом плане должны быть родные дети. Я старалась дарить им всю любовь и ласку. Вспоминая, анализируя события своей жизни, стала находить причины неурядиц и проблем в нашей семье, которые начались на шестой год нашего брака.

С одной стороны, они связаны с Тамарой, «рупором правды», источником и хранителем всей тайной информации села, с другой стороны, – с переменами в стране.

Наше поколение в перестроечные годы оказалось «между молотом и наковальней». Те, кто на тот момент был старше нас хотя бы на пять лет, уже имели какой-то статус, успели что-то сделать для себя. Мы же… успели только закончить свои ВУЗы. И… все стало меняться и рушиться.

Прежде было ясно: останешься в селе – разведешь скотину – купишь машину, или отработаешь по распределению – поедешь в город – устроишься там на работу – поживешь в общежитие – получишь квартиру. Сейчас эти схемы сгорели в синем пламени перестройки. Никто не понимал, что нужно делать.

В воздухе крутились вопросы: «Как выжить без денег, которые не выплачивают? За какое дело хвататься, чтобы не прогадать?». Самые ушлые уходили в криминал, который набирал силу, а потом организовывали свой бизнес. Смелые сразу шли в бизнес, но погибали в битве с криминалом. Те, что похитрее, уживались с ними, договаривались. Растерянные оставались на своих местах, где оказались по распределению. Неуверенные, сомневаясь в себе, в переменах к лучшему, заглушали страх алкоголем, наркотиками и умирали медленно, это называется «синдромом лягушки в кипятке».

Деревни не могли сбыть свою продукцию. Заводы и фабрики тоже останавливались, потому что теряли партнеров. Производственные связи были разрезаны новыми, появившимися после развала Союза, границами. Царил всеобщий крах, поскольку люди, затеявшие эти перемены, не обладали ни умом, ни дальновидностью, ни ощущением реальности. Страна, как «летучий голландец», потерявший управление, летела в неизвестность, и мы с тревогой ждали своей участи.

В эти жуткие годы звуки, доносившиеся из кабинета музыки, веселили нас. Когда мы постарались забыть о своем социалистическом прошлом и начали строить капитализм, из этого кабинета были слышны детские голоса, поющие под Томкин аккордеон: «По долинам и по взгорьям…", «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…», «Ленин всегда живой…». Мы с коллегами смеялись и говорили:

– Тамара, как Ленин в Разливе, готовится совершить с детьми революцию, будет идти на Кремль впереди колонны, с аккордеоном.

Однако, у Тамары не хватило времени на понимание сути происходящего. Она и не заметила, что поменялась страна, формация, изменились образование, учебники, программы.

Как обычно, в конце четверти, в учительской, мы с коллегами работали над отчетом. Для нас, с приходом нового времени, ничего не изменилось, бумаг не убавилось. Тома сидела без дела. Думая, что нам стало скучно, она решила развлечь нас новостями о своей одинокой соседке, любовником которой, по ее версии, был муж одной нашей учительницы. Мы терпеливо молчали, и с раздражением ждали, когда она закончит. Словоохотливая коллега уже переходила к следующему рассказу со словами:

– Да, что там говорить, когда у нее были такие родители…

Ее рассказ переходил в другое время, к другим людям, и теперь она уже рассказывала об интимной жизни родителей бедной женщины. Наивно полагая, что на этом она остановится, мы крупно ошиблись. Истории этой рассказчицы не иссякали и плавно переходили к бабушкам и дедушкам соседки.

Я не выдержала первой и резко сказала:

– Избавьте нас, пожалуйста, от всех этих подробностей, мы даже не знаем этих людей. Вот уже полчаса искренне удивляюсь тому, что в вашей голове хранится весь этот бред. Откуда вы это знаете о них? Рассказываете так, будто жили с этими людьми в одной семье.

– Мне моя мама рассказывала. Все это правда! У меня нет привычки врать! – раздраженно взвизгнула она, невольно оправдываясь.

– Для меня это тем более странно, потому что, в моей семье, если говорили об односельчанах, то говорили только самое лучшее: «У этого человека хорошие, умные дети»; «У этой женщины золотые руки»; «Эти люди сделали замечательный ремонт», «Какой у них прекрасный сад, огород!» и т. д. Поэтому для меня мои односельчане – самые замечательные и лучшие люди в мире! – выпалила я.