Цитаты из книг автора «Далия Трускиновская»

Довольно часто женщина и видит, что с мужичком что-то не так, но пытается взглянуть на ситуацию якобы трезво: мол, лучшего все равно не найду, нужно хоть этого удержать. И теряет год, другой, третий. Годы своей красоты и своих лучших возможностей она теряет! Допустим, та же благоразумная женщина купила в магазине туфли, а дома обнаружила, что продавец завернул ей тот же фасон, но на три размера меньше. Станет ли она отдавать их в мастерскую на растяжку? Пойдет ли к хирургу, чтобы уменьшил ножку? Нет, она примитивно вернется в магазин и возьмет то, что ей действительно нужно. А от того, что не нужно, с восторгом избавится. В отношении туфель мы куда более разумны, чем в отношении мужчин. И если нет возможности их поменять – уступим подруге, соседке, да вообще со злости в окошко выкинем, но тратить время и деньги на то, чтобы изуродовать свои драгоценные ноги? Да ни за что на свете! Однако мы тратим время и деньги на то, чтобы изуродовать свою собственную одноразовую и неповторимую жизнь. Предлагаю поставить точку.

Что для мужчины важнее всего в жизни? Очевидно, эрекция. Удовлетворяет он с этой своей эрекцией женщину или не удовлетворяет – для большинства из них, к сожалению, дело десятое.

Если мы предлагаем нестандартное решение – они называют это женской логикой. Если мы на основании не замеченных ими деталей делаем правильный, как выясняется позднее, вывод – они называют это женской логикой. Если мы не боимся довериться своей интуиции – они называют это женской логикой! А сами?..

Далия Трускиновская Дверинда И тут капитан Чернышев понял, что именно так и начинается шизофрения. – Вы что-то путаете, товарищи! – убежденно сказал он – Этого быть не может. Ваша загадочная рука появилась, скорее всего, вот отсюда… Он показал на черную портьеру, наглухо закрывавшую окно, – свет снаружи здесь, в этом закутке, в трех шагах от сцены, был совершенно некстати. Главный режиссер Берман отдернул портьеру. Оконный переплет, стекло, подоконник – все было покрыто вековой пылью и грязью. – Окно сто лет не открывали. Теперь и захочешь, а не сумеешь, тем более снаружи, – сказал режиссер. – Вы тоже верите, что эта чертова рука возникла из шкафа? – с надеждой на решительное «нет» спросил Чернышев. – Это маразм, – ответил режиссер, – но это так! История была предурацкая. Шел спектакль «Ромео и Джульетта». Роль Джульетты исполняла режиссерская жена. Годы никого не красят, и для такой юной роли жене изготовили роскошный длинный и кудрявый парик. С собственными своими волосами она давно уже на сцене не показывалась. И вот стоит эта стареющая Джульетта за кулисами в ожидании своего выхода. Прямо перед ней – лесенка в три ступеньки, ведущая на сцену. Рядом с лесенкой, возле задрапированного окна, железный и вечно запертый шкаф. Потом, если по периметру помещения, это самое окно, стена с вешалкой, дверь на служебную лестницу, опять стена и проход за сцену. Спрятаться, в общем, негде. Стоит Джульетта и беседует со своей подружкой юношеских лет, которая тогда была моложе и перспективнее, а сейчас играет Джульеттину няню. Великое в театре дело – личная жизнь с главным режиссером. И вот уже пора Джульетте резвой девчачьей побежкой выноситься на сцену. И ставит уже Джульетта отягощенную варикозным расширением вен ножку на первую, чуть подсвеченную снизу слабой лампочкой, ступеньку, и тут происходит черт знает что. Дверь шкафа отворяется, оттуда высовывается черная рука, вцепляется в парик, сдирает его вместе со шпильками и исчезает в шкафу. Естественно, Джульетта вздрагивает, а кормилица начинает ломиться в шкаф. Дверь не поддается.

Женский танец технически был куда менее сложен – время пуантов еще не наступило. Отдельные артистки делали попытки встать не просто на высокие полупальцы, а на самый кончик носка. Но специальные балетные туфли еще только предстояло изобрести. От танцовщицы требовалось подражание красивой картине или статуе, самое пристальное внимание обращали на ее руки. Дуэтные поддержки тоже были очень скромными – танцовщик лишь изредка поддерживал партнершу, иногда поднимал ее на уровень груди и никогда не подбрасывал в воздух. Вся виртуозная нагрузка приходилась на сольный мужской танец.

Объяснять Буревому, что произошло, Илона не могла – это же все равно, как если бы объяснять птице методику плавания, как объяснять рыбе правила вертикального взлета.

Какая страшная кара – знать правду о людях, видеть эту правду, и не иметь смелости, чтобы высказать ее вслух.

обо всех она знала какую-то стыдную правду и гордилась этим,