Старик повернулся к первому мужчине, и они стали о чем-то шептаться. Затем тот, что помоложе, вернулся в дом, откуда продолжали доноситься голоса. На порог вышла женщина, перепуганная еще больше мужчин: она глядела на Анну и буквально тряслась от страха. Почему-то вид Анны вызывал поголовный ужас.

– Она моя жена, – повторил Виктор. – Мы пришли из долины.

Наконец старик жестом дал понять, что согласен впустить их в дом.

– Я верю вам, – сказал он. – Так и быть, заходите. Если вы из долины, тогда ладно. Осторожность не помешает.

Виктор подозвал Анну. Она приблизилась и встала рядом с мужем. Хозяйка по-прежнему поглядывала на нее с опаской и пятилась назад, прикрывая детей.

В комнате, куда они вошли, почти не было мебели, но было чисто, и в очаге горел огонь.

Виктор сбросил с плеч рюкзак.

– У нас с собой провизия, – сказал он. – И спальные мешки. Мы не хотим вас затруднять. Но если вы позволите поесть у вас и переночевать на полу, мы будем вам очень благодарны.

Старик кивнул в знак согласия.

– Хорошо. Я вам верю, – повторил он и удалился со всем семейством.

По словам Виктора, они с Анной были озадачены тем, как встретили их в деревне. Они не могли понять, почему их приход вызвал такую панику и почему их впустили в дом только удостоверившись, что они муж и жена и пришли из долины. Они поели и расстелили на полу спальные мешки. Потом в комнату вернулся старик – он принес им сыру и молока. Женщина больше не показывалась, а молодой парень пришел следом за стариком – скорее всего из любопытства.

Виктор поблагодарил за гостеприимство, сказал, что они сейчас лягут спать, а рано утром, с рассветом, отправятся в горы.

– Подъем не очень сложный? – спросил он старика.

– Сама дорога не трудная, – отвечал тот. – Я бы послал кого-нибудь вас проводить, но ведь никто не пойдет.

Вид у старика был смущенный; он снова покосился на Анну:

– Твоя жена может побыть у нас в доме. Мы ее не обидим.

– Моя жена пойдет со мной. Она не захочет остаться.

На лице старика отразилась тревога:

– Твоей жене лучше не ходить на Монте-Верита. Это опасно.

– Чем же опасна Монте-Верита? – спросила Анна.

Старик взглянул на нее с растущим беспокойством:

– Для женщин и девушек это опасно.

– Но почему? Вы же говорили мужу, что подъем не тяжелый.

– Не в подъеме дело. Мой сын выведет вас на тропу. Все дело в этих… – И тут он произнес слово, которое Виктор с Анной не поняли: что-то вроде sacerdotesse или sacerdozio.

Виктор нагнулся к Анне:

– Звучит как будто знакомо. Жрец? Жрица? Жречество? Вряд ли, откуда тут возьмутся жрецы? Что за несуразица?

Старик переводил с Анны на Виктора тревожный взгляд.

– Один ты можешь спокойно подняться и спуститься. Для тебя это не опасно. Опасно только для твоей жены. У них большая власть, у sacerdotesse. Мы в деревне все время боимся за наших девушек и за женщин.

Виктор не принял слова старика всерьез. Ему это напомнило страшилки из рассказов путешественников по Африке: как племя дикарей вылетает из джунглей и уволакивает в плен все окрестное женское население. Он попытался перевести все в шутку:

– Не пойму, что он плетет, – по-моему, сплошное суеверие. Впрочем, твоей валлийской натуре это может прийтись по вкусу.

Глаза у обоих уже слипались от усталости. Виктор пододвинул расстеленные спальники поближе к огню, пожелал хозяину доброй ночи, и они с Анной наконец улеглись.

Он спал крепким, глубоким сном, как спится после целого дня в горах, и проснулся перед самым рассветом от петушиного крика.

Он повернулся на другой бок – посмотреть, проснулась ли Анна.

На полу лежал свернутый спальный мешок. Анны не было…

В доме все еще спали; тишину нарушало только петушиное кукареканье. Виктор поднялся, оделся, обулся и вышел за порог.

Веяло холодом; на мгновение все вокруг застыло, как бывает перед самым восходом. В небе гасли последние звезды. Долину, лежавшую далеко внизу, скрывали облака. И только здесь, на подступах к вершине, было ясно.

Поначалу дурных предчувствий Виктор не испытывал. Он знал, что Анна хорошо ориентируется в горах и на ногах держится так же уверенно, как он, – возможно, даже увереннее. Зря рисковать не станет. Кстати, старик говорил, что подъем не тяжелый. Его, конечно, задело, что Анна ушла, не подождав его. Они ведь договорились ходить только вместе. Он не знал, как давно она ушла, намного ли его опередила. Надо было как можно скорее ее догнать.

Он вернулся в дом захватить запас еды на день – Анна ничего с собой не взяла. Решил, что рюкзаки они заберут на обратном пути, перед спуском в долину, и вероятнее всего еще раз переночуют в деревне.

Его шаги разбудили хозяина. Он сразу заметил пустой матрац и вопросительно взглянул на Виктора.

– Жена ушла раньше. Сейчас отправлюсь и я.

Старик нахмурился, шагнул к открытой двери и долго глядел наверх, в сторону вершины.

– Зря ты ее отпустил, – произнес он. – Напрасно позволил уйти одной.

Он казался удрученным, качал головой и что-то бормотал себе под нос.

– Не беспокойтесь, – уговаривал его Виктор. – Я быстренько ее догоню, и мы постараемся вернуться до вечера.

Он ободряюще похлопал старика по плечу.

– Боюсь, уже поздно, – произнес тот. – Она уйдет к ним. А если попадет к ним, то не вернется. Они не отпустят.

Он снова употребил это слово – sacerdotesse. Он явно предчувствовал недоброе. Настроение старика передалось Виктору, и в нем тоже шевельнулся страх.

– Вы хотите сказать, что на Монте-Верита кто-то живет? И этот кто-то опасен? Моя жена может пострадать?

Старик заговорил – торопливо, сбивчиво; в потоке слов трудно было уловить смысл. Нет, сказал он, sacerdotesse не тронут ее, они никому не причиняют вреда. Но они сделают все, чтобы она стала как они, стала одной из них. Анна сама к ним придет, такая у них власть над людьми. Двадцать или тридцать лет назад, продолжал старик, к ним ушла его дочь. И больше он ее не видел. И другие молодые женщины из деревни и из долины ушли по зову этих самых sacerdotesse. Те, кого они призывают, уходят, их ничем нельзя удержать. Уходят навсегда. Так было с давних пор, со времен его отца, и отца его отца, и даже еще раньше.

Теперь уже никто не знает, когда sacerdotesse впервые появились на Монте-Верита. Ни один смертный их не видел. Они живут за неприступными стенами, и у них есть особая колдовская сила. Одни говорят, что это дар от Бога, другие считают, что от дьявола. Но что в этом смыслят они, деревенские жители? Ходят слухи, что sacerdotesse на Монте-Верита никогда не стареют, вечно остаются молодыми и прекрасными и что силу свою они берут от луны. Они поклоняются луне и солнцу.

Виктор мало что понял из этой полубредовой речи. Наверняка одни досужие россказни и суеверия.

Старик обреченно покачал головой и поглядел на тропу, ведущую на Монте-Верита.

– Я видел вчера ее глаза, – сказал он. – Я испугался. Такими глазами смотрят те, кто услыхал зов. Я уже видел такие глаза. У своей дочери, у других женщин.

Тем временем проснулись остальные домочадцы и друг за дружкой потянулись в комнату. Все как будто догадывались, что случилось. Сын старика, его жена и даже дети смотрели на Виктора с тревогой и с чем-то похожим на сострадание. Вся эта нервозная атмосфера вызывала у него не столько страх, сколько злость и раздражение. Машинально вспоминались черные кошки, ведьмы верхом на метле, весь ассортимент колдовской практики шестнадцатого века.

Туман внизу, в долине, медленно рассеивался, облака редели. Небо на востоке, за горной грядой, мягко светилось, возвещая восход солнца.

Старик махнул палкой и что-то сказал молодому.

– Мой сын выведет тебя на тропу. Пройдет с тобой часть пути. До конца не пойдет.

Когда они уходили, их провожали взглядами все жители деревни. Виктор чувствовал, что из-за неплотно прикрытых ставен и полуотворенных дверей за ним наблюдают десятки глаз. Вся деревушка была взбудоражена и как зачарованная следила за ним.

Его проводник не пытался с ним заговорить. Он шагал впереди, опустив плечи и глядя в землю. Виктор понимал: парень пошел с ним лишь по настоянию отца.

Тропу, неровную и каменистую, там и сям перекрывали осыпи. Она пролегала по старому пересохшему руслу и в сезон дождей наверняка становилась непроходимой. Сейчас, в разгар лета, подниматься по ней не составляло труда. Через час непрерывного подъема зона растительности, колючек и кустарников осталась позади, и небо прямо у них над головой проре́зал пик, расколотый надвое, как два пальца одной руки. Снизу, из долины, и даже из деревни эту раздвоенность заметить было нельзя – обе вершины сливались в одну.

Пока они шли, солнце поднялось высоко и теперь припекало вовсю, окрашивая юго-восточный склон в карминно-красные тона. Внизу под ними плыли пышные кучевые облака, закрывавшие обзор. Проводник Виктора внезапно остановился и указал рукой наверх, туда, где гребень, острый как нож, поворачивал к югу.

– Монте-Верита, – сказал он и повторил еще раз: – Монте-Верита.

Затем круто повернулся и заспешил вниз по тропе, которой они пришли.

Виктор окликнул его, но тот не ответил, даже ухом не повел. Еще мгновение – и он исчез из виду. Виктору ничего не оставалось, как двинуться вперед одному и обогнуть плечо горы. Он надеялся, что на той стороне его дожидается Анна.

На этот крюк Виктор потратил еще полчаса, и с каждым шагом его беспокойство росло. По мере продвижения крутизна увеличивалась, дальше пологого пути не было; южный склон, до которого он дошел, оказался совершенно непроходимым. Перед ним высилась отвесная скальная стена.

Тогда он свернул в сторону и по узкой извилистой ложбине пересек предвершинный гребень в трехстах футах от высшей точки. И, выйдя из ложбины на свет, увидел перед собой монастырь, высеченный прямо в скале, в седловине между пиками-близнецами. Суровый, голый, окруженный мощной каменной стеной. От соседнего гребня монастырь отделяла пропасть глубиной не меньше тысячи футов, а выше было только небо и двойная вершина Монте-Верита.

Стало быть, подумал я, это правда. Виктор не потерял рассудок. Это место реально существует. Никакого несчастного случая не было. Он сам, живой очевидец, сидит передо мной. И все, что я услышал от него, произошло на самом деле, не было игрой его фантазии.

Дойдя в своем рассказе до этого места, Виктор немного успокоился. Напряжение почти спало, руки перестали дрожать. Он стал больше похож на прежнего Виктора.

– Монастырю этому, должно быть, много веков, – снова заговорил он после паузы ровным, размеренным голосом. – Бог знает сколько времени его строили, вырубали вручную из скалы. Я в жизни не видел ничего более сурового и дикого и, странно сказать, ничего более прекрасного. Он словно висит в воздухе, между небом и землей. Окон в нашем понимании нет, только вертикальные узкие отверстия для света и воздуха. На углу башня, которая смотрит на запад, а вплотную к ней крутой обрыв. Монастырь окружен глухой стеной и неприступен, как крепость. Я не мог понять, каким образом попадают внутрь – ни дверей, ни ворот. И ни малейших признаков жизни. Я не увидел ни одного живого существа. Я стоял и смотрел, а узкие оконные прорези глядели на меня. Не оставалось ничего другого, как ждать: вдруг Анна все-таки покажется. Теперь я верил, что старик прав, и уже представлял, как все случилось. Обитатели монастыря увидели Анну и позвали ее к себе. И сейчас она с ними, там, внутри. Она должна заметить, что я рядом, что я пришел за ней, и тогда она выйдет ко мне. И я прождал весь день…

Он рассказывал это спокойным, обыденным тоном. Так мог бы рассказывать муж о жене, которая, не предупредив его, отлучилась проведать знакомых, и теперь ее приходится ждать, ничего не поделаешь.

Он уселся на землю, потом, немного погодя, поел, не переставая наблюдать, как далеко внизу гряда за грядой бегут облака, редеют и снова сгущаются. Солнце, вобравшее в себя весь летний жар, заливало беспощадными лучами отвесный склон над монастырем, башню и узкие прорези окон и высокую каменную стену, из-за которой не доносилось ни шороха, ни звука.

– Я просидел весь день, – продолжал Виктор. – Но Анны не было. Солнце жгло, слепило глаза, и я укрылся в ложбине, через которую вышел к монастырю. Пристроился в тени и продолжал следить за башней и прорезями окон. Мы с тобой знаем по многим походам, что такое тишина в горах, но она не идет ни в какое сравнение с безмолвием у Монте-Верита. Часы тянулись медленно, а я все ждал и ждал. Понемногу стало холодать; мое напряжение росло, и время вдруг побежало с удвоенной скоростью. Солнце начало как-то быстро клониться к западу. Голый отвесный склон на глазах менял цвет, уже не сверкал ослепительным блеском, как днем. Меня охватила паника. Я бросился к монастырской стене, принялся кричать, звать. Я водил по стене руками, искал вход, но входа не было, не было вообще ничего. Я слышал только эхо собственного голоса, видел одни слепые оконные щели. Я стал сомневаться в том, что услышал от старика. Монастырь явно необитаем, тут давным-давно никто не живет. Он стоит с допотопных времен и теперь безусловно заброшен. Анна досюда не дошла. Не удержалась на ногах, сорвалась с узкого карниза в конце тропы, там, где меня оставил проводник. Сорвалась и рухнула в пропасть у южного плеча. И все остальные женщины, которые стремились в это роковое место – дочь старика, девушки из долины, – все они погибли точно так же. Упали в пропасть, разбились насмерть, ни одна не добралась до цели.

Я ждал развязки, затаив дыхание. Пожалуй, мне было бы легче, если бы я уловил в голосе Виктора истерические нотки, надрыв, поразивший меня в начале разговора. Но он сидел в застывшей позе в этой казенной, безликой комнате со стандартным набором пузырьков и таблеток на столике у кровати и под доносившийся с улицы шум говорил, говорил – голосом монотонным и размеренным, как тиканье часов. Для меня было бы естественней, если бы он вдруг сорвался и закричал от боли.

– Я не смел уйти, не повидав ее, – продолжал он. – Я словно подчинялся чьему-то приказу извне. Снизу поднимались темно-серые облака, в небе сгущались вечерние тени; они не сулили ничего хорошего. Все вокруг – отвесный склон, стена, прорези окон – ненадолго вспыхнуло в закатных лучах; еще миг – и солнце исчезло. Сумерек в горах не бывает. Разом похолодало, и наступила ночь.

Виктор пробыл у стены до рассвета. Он не спал и, чтобы хоть немного согреться, беспрерывно ходил взад-вперед. К восходу солнца он весь продрог, закоченел и едва держался на ногах от голода. С собой он захватил еды только на один раз.

Здравый смысл подсказывал, что задержаться еще на день было бы чистым безумием. Следовало вернуться в деревню за едой и питьем, по возможности нанять местных жителей и собрать поисковую партию. Превозмогая себя, он покинул свой наблюдательный пост. Вокруг по-прежнему царило безмолвие. Теперь он не сомневался, что за стенами монастыря никакой жизни нет.

Он обогнул плечо горы, вышел на тропу и сквозь утренний туман спустился в деревушку.

По словам Виктора, его прихода как будто ждали. Старик-хозяин стоял на пороге, а вокруг собрались соседи, по большей части мужчины и дети.

Первым делом Виктор спросил, не вернулась ли Анна. Пока он спускался вниз, в нем ненадолго затеплилась надежда: вдруг ее планы изменились, она отправилась куда-то еще, возвратилась другой дорогой… Но когда он взглянул на лица вокруг, надежда улетучилась.

– Она не вернется, – сказал старик. – Мы тебе говорили: назад она не придет. Она ушла к ним, на Монте-Верита.

У Виктора хватило ума не ввязываться в спор: он умирал от голода. Ему принесли еду и питье. Пока он ел, люди стояли вокруг и смотрели на него с состраданием. Виктор сказал, что мучительнее всего было видеть в доме вещи Анны: ее рюкзак, спальный мешок, фляжку для воды, нож и прочие принадлежавшие ей мелочи. Она ушла с пустыми руками.

Люди продолжали стоять в ожидании и после того, как он закончил есть. Он стал рассказывать старику, как ждал весь день и всю ночь. Как не слышал ни звука, не видел ни единого признака жизни за узкими оконными прорезями на монастырской стене. Время от времени старик переводил слова Виктора соседям.

Когда он умолк, старик подвел итог:

– Все так, как я сказал. Твоя жена там. Она с ними.

У Виктора не выдержали нервы.

– Как это может быть? – закричал он. – Там нет ни одной живой души! Это пустое, мертвое место! Мертвое много веков!

Старик наклонился и положил ему руку на плечо:

– Оно не мертвое. Хотя многие думают, как ты. Люди поднимались туда и ждали, как ждал ты. Двадцать пять лет назад я тоже ждал. Вот этот человек, мой сосед, ждал три месяца, день за днем, ночь за ночью. Много лет назад sacerdotesse позвали его жену. Она не вернулась. Никто из тех, кто услышал зов с Монте-Верита, не возвращается назад.

Значит, подумал Виктор, она все-таки упала и разбилась. Другого варианта нет. Виктор с жаром стал это объяснять, доказывал, настаивал, умолял срочно организовать поиски.

Старик сочувственно покачивал головой:

– Когда-то мы тоже искали. У нас есть опытные люди, они хорошо знают горы, знают каждый дюйм, они спускались по южному хребту, к самому краю большого ледника, за которым нет ничего живого. Они не нашли ни одного мертвого тела. Никто из наших женщин не погиб. Они все на Монте-Верита.

Убеждать их было бесполезно, приводить доводы бессмысленно. Виктор понял, что за помощью надо обратиться в долину, а если он и там ничего не добьется, надо попробовать завербовать проводников в другой, лучше знакомой ему части страны.

– Тело моей жены где-то неподалеку, в горах, – сказал он. – Я должен его отыскать. И если ваши люди откажутся, мне помогут другие.

Старик повернулся и выкликнул кого-то по имени. От группы молчавших зрителей отделилась девочка лет девяти. Старик погладил ее по голове.

– Эта девочка, – пояснил он, – видела sacerdotesse и разговаривала с ними. Другие дети раньше тоже их видели. Они показываются только детям, да и то очень редко. Она сама все расскажет.

Девочка заговорила певучим тоненьким голоском, не отрывая глаз от Виктора. Он догадался, что свою историю она повторяла бесчисленное множество раз, в присутствии одних и тех же слушателей. И теперь исполняла ее как отрепетированный концертный номер, декламировала, как затверженный наизусть урок. Говорила она на местном наречии, и Виктор не понимал ни слова.

Когда она умолкла, старик взял на себя роль толмача. Видимо, по привычке он и сам говорил нараспев, с таким же пафосом:

– Я ходила с подружками к Монте-Верита. Началась гроза, подружки убежали. Я шла, шла и заблудилась, а потом пришла на такое место, где стена и окошки. Я заплакала, мне стало страшно. И тогда из-за стены вышла она, высокая и прекрасная, а с ней еще одна, тоже молодая и красивая. Они утешали меня, а на башне так сладко пели, и мне захотелось пойти вместе с ними за стену, но они сказали, что туда нельзя. Когда мне будет тринадцать лет, я смогу к ним вернуться, они обещали. На них была белая одежда до колен, руки и ноги голые, а волосы совсем короткие. Они гораздо красивее, чем обычные люди. Они проводили меня до тропы, оттуда я могла сама найти дорогу. Потом они ушли. Я рассказала все, что знаю.

Старик закончил и перевел взгляд на Виктора, стараясь угадать его реакцию. Виктор сказал мне, что его поразило, с каким безрассудным доверием воспринимался рассказ девочки. Разумеется, она просто заснула и увидела сон, который приняла за явь. Пришлось огорчить старика:

– Извините, я этому поверить не могу. Все это детские фантазии.

Девочку снова позвали и что-то ей наказали; она тут же выбежала вон.

– Там, на Монте-Верита, ей подарили поясок из камней, – объяснил старик. – Родители спрятали его от греха подальше. Девочка попросит достать его, чтобы показать тебе.

Через несколько минут девочка вернулась и протянула Виктору что-то вроде бус из цветных камешков. Ими можно было опоясать очень тонкую девичью талию или просто повесить на шею. Камешки, похожие на кварц, были вырезаны и обточены вручную и плотно входили один в другой. Работа была тонкая, даже, можно сказать, изысканная и не имела ничего общего с грубыми крестьянскими поделками, над какими коротают в деревнях зимние вечера. Виктор молча вернул бусы девочке.

– Она могла найти их где-нибудь в горах, – предположил он.