Глава 4

Преподобный Хосайя Брэнсон сморгнул пот с век и пристально всмотрелся в стоявшую перед ним женщину. Она улыбнулась ему; глаза ее блестели восторгом. Она не была красива, но была серьезна и преданна, и это компенсировало некоторую простоту ее черт.

Брэнсон ощутил, как его захлестывает волна экстаза. Он закинул голову назад, закрыв глаза, и поток неразборчивых звуков хлынул из обмякших губ, язык, казалось, его не слушался.

Он напрягся, потянулся вперед и положил руки на лицо женщины. Ее ресницы, касаясь ладоней преподобного, дрожали, напоминая лапки паука.

Последний судорожный вдох – и он оттолкнул от себя лицо девушки, его завывания стихли. Брэнсон широко раскинул руки, потом соединил их перед собой, обняв воздух. И открыл глаза.

Служки подхватили падающую девушку, и она лежала у них на руках, как новорожденная, тощие бледные руки и ноги повисли, будто бескостные. Брэнсон протянул к ней руку, изобразив широкую, уверенную улыбку.

Девушка вцепилась в руку слабыми пальцами, они дрожали. Хосайя потянул ее, поставил на ноги.

– Иди ныне, и ходи в свете Господнем, – произнес он, и микрофон на лацкане усилил его голос в сотню раз.

Девушка разразилась потоком слез, перемежаемых судорожными вздохами, лицо ее раскраснелось. Ожили прожектора в потолке, полыхнули светом, очерчивая для нее путь обратно в публику. Появилась одна из «cестер», взяла ее под руку и осторожно повела прочь.

Брэнсон чувствовал усталость. Работа получилась хорошая, но отняла много сил. Она будет на сегодня последней.

Он повернулся лицом к пастве: тысячи и тысячи людей, неровными рядами стоявшие перед ним в соборе. Нескончаемое движение предстало перед его взглядом – люди раскачивались, пританцовывали, хлопали в ладоши, пораженные сияющей истиной Господней.

Шум собрания, идеально поддержанный пением на хорах слева от алтаря, наполнял собор – его прекрасный дворец цветного стекла.

Проповедник воздел руки над головой, хор взял долгую ноту – и резко замолчал. Стихла аудитория, готовая принять то, для чего пришла: финальную проповедь дня.

– Оракул… – тихо заговорил проповедник, и микрофон на лацкане подхватил его голос, наполняя собор.

Несколько проклятий из публики, но в основном почтительное, ожидающее молчание.

– Оракул – яд, – произнес Хосайя. – Это чудовище, через свой Сайт скармливающее миру ложь. Мне печально, до самых глубин души моей печально видеть, как неразумные, в вере нестойкие люди поддаются на эту игру мошенников.

Он замолчал, вынул из нагрудного кармана платок, промокнул лоб. Глубокий вдох – и он бросился в следующую фразу – с багровым лицом, извергая кипящую серу, ожидаемую паствой:

– «Исход», глава двадцатая, стих пятый: «Не поклоняйтесь идолам и не служите им, ибо Я Господь, Бог ваш, не потерплю, чтобы Мой народ поклонялся другим богам»! Слышите, вы? На тех, кто поклоняется самозванцам, Бог обрушит отмщение свое. Ибо Он – Бог ревнивый! И так им и надо, ибо лишь Он есть истинный Бог, и горе – горе, говорю я! – тем, кто ослушается его. «Исход», глава двадцатая, стих шестой: «Но Я буду милостив к тем, кто любит Меня и повинуется Моим наказам, буду милостив к их семействам на тысячи поколений»! Этот Оракул – орудие дьявола. Вполне может быть, что он дьявол и есть. Мы ведем войну, друзья мои, войну со злом, присутствующим в нашей повседневной жизни в соблазнительном, новом виде. Этот Сайт… он продает нам лживые басни, выдавая их за великие дары. Дивно ли, что столько безумцев поддались в эти безбожные времена на игру дьявола? Но вопреки всему этому я надеюсь, друзья мои. У меня есть надежда, потому что я знаю: вы, мои солдаты Христа… вы хорошо вооружены для битвы с этим лукавым злодеем. У вас есть то единственное оружие, которое вам нужно.

Хосайя вытянул руку назад ладонью вверх. Служка шлепнул ему в руку книгу в кожаном переплете – с мясистым, довольным звуком. Брэнсон протянул руку к слушателям, и прожектора блеснули на золотых словах, тисненных на переплете.

– Вот оно! Слово самого Господа! Священная Библия!

Мощным хором одобрения отозвалась толпа: аминь, аллилуйя… Хосайя отметил, что его служители расхаживают по проходам с блюдами для пожертвований.

– Разоблачайте Сайт. Разоблачайте Оракула всюду и везде где сможете. Знайте, что я с вами в этой битве, с вами наши братья и сестры по всему миру. Да благословит вас Бог, и до скорой встречи!

Хосайя кивнул одному из служителей – рослому человеку по имени Генри, и тот со всеми прочими быстро выстроился за ним клином, острием которого стал проповедник. Телевизионные камеры по обе стороны паперти задвигались, снимая сцену в различных ракурсах.

Брэнсон воздел руки к небу. Он знал, что так же поступили все стоящие за ним служки. У них были ярко-синие куртки и красные штаны, и были они похожи на взвод французских зуавов. Его маленькая армия – и он сам, в ослепительно-белом костюме, ярче всего, что выделяли прожектора, стоит перед фронтом как генерал, в центре внимания публики.

Свет погас. Сопровождаемый служителями Хосайя незаметно вышел в дверь сразу за сценой слева и оказался в длинном тускло освещенном коридоре. Ковер здесь был темно-кремовый, стены выкрашены в тот же самый цвет. Как только дверь закрылась – служки остались снаружи, следя, чтобы она так и осталась закрытой, – шум толпы стих. Звукоизоляция здесь была сделана тщательно. После хаоса собора погрузиться в эту тишину было как в ванну теплого молока.

Брэнсон прошел по коридору, вошел в другую дверь и оказался у себя в кабинете. Тяжело плюхнувшись за стол в кресло, он глубоко вздохнул. Потер переносицу, сдвигая очки на лоб. Отпустив их, чтобы упали на место, он той же рукой провел по лысому черепу. Скривился, ощутив рукой обильный пот.

Проповедник посмотрел на часы – самой дешевой модели, которую можно купить на любом перекрестке. Не надо, чтобы телекамеры заметили что-нибудь слишком изысканное.

Брэнсон потянулся через стол – пустую, белую, как ледник, поверхность, протянул палец к кнопке, утопленной в столешницу. Поставил палец на кнопку, но заколебался, перед тем как нажать.

Давай, Хосайя. Отдери этот чертов пластырь, подумал он.

И нажал кнопку. Она с еле слышным щелчком подалась вниз, и едва успела вернуться в прежнее положение, как в стену напротив стола постучали.

– Войди, – позвал Хосайя.

Открылась ранее невидимая в стене щель, расширилась до двери. Вошел невероятно тощий молодой человек – брат Джонас Блок, правая рука Брэнсона. Мрачное нахмуренное лицо возвышалось над черным костюмом, черным галстуком и ослепительно-белой рубашкой. Шик гробовщика.

– Вы звали меня, ваше преподобие?

– Звал, Джонас.

Брат Джонас никогда не мог похвастать здоровым цветом лица, но сейчас он был положительно похож на труп – будто был сделан из белого воска. Взгляд его метался из стороны в сторону – он не мог посмотреть в глаза Брэнсону. Не слишком благоприятный признак.

– Я полагаю, это произошло? – спросил Брэнсон.

– Да, сэр. – Рот у Джонаса скривился, взгляд на секунду дернулся в сторону проповедника. – Предсказания Сайта о выигрыше в лотерею женщины в Боулдере. Подтвердились несколько минут назад. Но это не…

Брэнсон с размаху хлопнул рукой по столу. Он почти двадцать тысяч долларов потратил, чтобы в этом помещении не было никакой акустики, насколько это возможно, и все же хлопок хлестнул, как выстрел, наполнив кабинет.

Проповедник развернул кресло, отворачиваясь от Джонаса, взялся рукой за запястье. Оглядел кабинет – обстановка приглушенных тонов, лишь несколько со вкусом размещенных там и сям цветовых пятен. Синяя лампа, диван, обтянутый шелком цвета морской волны. Большая картина на стене прямо за спиной.

Святилище.

Рука заныла от удара. Он посмотрел на стену, на картину и прищурился.

Кисть филиппинского художника густыми мазками масла изобразила процессию кающихся, идущую по улицам Манилы в пасхальное воскресенье. Каждый год находились люди, подвергающие себя распятию для подтверждения своей веры. Истинно верные всаживали гвозди себе в руки и надевали терновые венцы.

– Сэр… – осторожно произнес Джонас. – Это еще не все.

– Что еще? – устало спросил Брэнсон.

– Вы знаете, что время от времени на Сайте появляются новые предсказания, по нескольку зараз?

– Знаю, конечно.

– Когда подтвердился выигрыш в лотерее в Колорадо, появился новый набор. Всего три предсказания, но одно там…

Джонас осекся.

Хосайя повернулся к нему лицом, хлопнул еще одну кнопку на столе, и без звука над столом поднялся экран, за ним клавиатура. Брэнсон сел и нажал несколько клавиш, вызвав страницу Си-эн-эн. Уставился на экран. Прошла долгая секунда.

– Одно из них, сэр… – снова начал Джонас, проглотил слюну, издал горлом какое-то лягушачье кваканье, отчетливо прозвучавшее в тишине кабинета, и договорил: – Оно про вас.

Так оно и было. Короче прочих предсказаний, просто одно невинное предложение.

23 АВГУСТА: ЕГО ПРЕПОДОБИЕ ХОСАЙЯ БРЭНСОН ПОПЕРЧИТ СВОЙ СТЕЙК.

– Прошу прощения, ваше преподобие, – сказал Джонас.

Не более десяти слов, но они меняли все.

Вообще все.

Глава 5

Официант – пожилой мужчина в переднике – осторожно поставил в середину стола белое блюдо. На нем лежал одинокий огромный стейк из филейной части, окруженный почти кипящим, соблазнительно пахнущим озером сока.

– Очень, очень горячо, – сказал официант с легким немецким акцентом, глядя в глаза одновременно Уиллу и Хамзе. – Не прикасайтесь – пожалеете.

– Понял, – ответил Хамза. – Я тут бывал.

Официант достал ножи и стал резать стейк и раскладывать его на порции, протаскивая мясо через шипящую лужицу расплавленного масла на блюде. Положил немного соуса из шпината, картофельного пюре, долил бокалы и отбыл, последний раз показав пальцем на блюдо.

Уилл взял вилку и насадил кусок мяса. Уставился на него.

– Понимаю, – сказал Хамза. – Насладись моментом. Отныне твоя жизнь навсегда разделится на время до того, как ты попробовал это мясо, и после. В этом мире нет другого такого заведения, как «Питер Люгерс». Здесь, в Уильямсберге, лучшие в мире стейки с одна тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. Почувствуй это.

– Я не потому жду, – ответил Уилл. – Я просто… все это трудно в голове уложить. Вот кусок мяса ценой в девяносто долларов. Весь обед обойдется в три сотни баксов. Для меня это месячный бюджет на продукты. Все это кажется…

Уилл положил вилку на тарелку. Хамза проводил ее взглядом, нахмурился.

– Ну нет, не дай ему остыть.

– Ты сказал, что ты здесь бывал, Хамза. А я нет. Я думал, что еще миллион лет в таком заведении не окажусь.

– Можем себе позволить, Уилл. Ешь здесь хоть целый месяц – и это не скажется на твоих финансах.

– Не в этом дело. У меня все инстинкты отключились, я не знаю, что делать. С самого моего приезда в Нью-Йорк я добрую часть каждого дня проводил в беспокойстве, когда мне предложат следующее выступление. И хватит ли мне этих предложений, чтобы снимать квартиру, платить по счетам и есть.

– Тебе можно об этом больше не думать.

– Знаю. Но не знаю, о чем мне думать теперь. Я хотел получить все эти деньги, потому что полагается хотеть денег. А теперь… мне трудно поверить, что все это вообще надолго. Слишком колоссальная перемена. И я все жду, что случится что-то для равновесия, что все это испортит.

Хамза показал на вилку Уилла:

– Бери и ешь, а я тебе тогда расскажу, как с этим справляться.

«И правда невероятно пахнет», – подумал Уилл.

Он положил кусок в рот. Стейк был нежный, вкусный, мягкий, и ничего лучшего Уиллу в жизни пробовать не приходилось.

– Давай, – сказал он.

– Ладно, – ответил Хамза. – Теперь смотри в свою тарелку и слушай меня. Когда я работал у «Кормен бразерс», то регулярно видел абсолютно бездарных кретинов уровня финдиректора и выше, которые каждый год получали бонус в пять миллионов баксов. Жалкие люди, сделавшие карьеру тем, что превзошли злобностью всех конкурентов. – Хамза подался вперед. – Не стоили они пяти миллионов долларов. Но все равно их получали и ничего с ними не случалось. Никакой не было кармической справедливости. Жили своей жизнью, давили всех, кто под руку попадался, и на следующий год получали еще пять миллионов баксов.

Хамза наколол кусочек стейка, сунул его в рот почти злобно. Прожевал, проглотил и показал вилкой через стол.

– Ты ошарашен, Уилл, и это понятно. Перемены бывают трудны, а с тобой… с нами перемена случилась сейсмическая по сравнению с событиями жизни. Ты к ней привыкнешь, но самый большой шаг, который ты в эту сторону должен сделать, – перестать искать в предсказаниях какое-то значение. Ты залип на всей этой фигне про судьбу, так вот: ее просто не бывает. Случается то, что случается. Мой отец все время это говорил. Его всегда раздражало, что люди в Штатах держатся за моральную уверенность, что есть какой-то Большой План. Чертовски ясно, что для него и для моей матушки там, в Пакистане, это было совсем не так. Для него жизнь представляла собой хаос. Никто из нас ни для чего не предназначен. И никто из нас не предназначен для чего-нибудь. Жизнь – хаос, но еще и возможность, и риск, и как ты с ними управляешься. Если у тебя есть голова на плечах, получаешь вот это, – он показал на стол, уставленный деликатесами, – а если нет, то нет. И ничего больше.

Уилл покрутил вилкой в шпинате, раздумывая. Хамза отпил вина, не отрывая глаз от друга.

– Да, но вот числа, – сказал Уилл.

– Числа?

– Двадцать три, двенадцать, четыре. Последнее предсказание, если это оно.

– Брось, друг, – сказал Хамза с едва заметным нетерпением в голосе. – У тебя нет ничего, что наводило бы на мысль, будто эти номера вообще что-нибудь значат. Надо работать с тем, что знаешь, а не с тем, что предчувствуешь. Не надо… не надо себя гробить.

– А я это делаю? – спросил Уилл.

– Не знаю, – ответил Хамза. – Надеюсь, что нет. Но я заметил, что ты вывесил на Сайт три новых предсказания.

Уилл поднял взгляд:

– Да. Безобидные вещи.

– Но третье из них… про Хосайю Брэнсона, – сказал Хамза.

– Ага, – ответил Уилл. – Ты же слышал, что он говорит обо мне. А у меня было предсказание про него – слишком хорошо, чтобы не пустить в ход. Жаль, я его рожи не видел, когда он это прочел.

Уилл съел еще кусок, прожевывая его очень тщательно, будто ожидая вызова.

– Про тебя Брэнсон ничего не говорит, Уилл, – возразил Хамза. – Он все это говорит про Оракула. Не стоит переводить дело в личную плоскость. Вообще никогда. И мы только что продали предсказание за полмиллиарда долларов. Я не уверен, что имеет смысл выдавать следующие. Сайт свое дело сделал. Это не «Фейсбук», там обновления выкладывать необязательно.

Уилл скривился. Худшей привычкой Хамзы было его стремление объяснять.

– Я знаю, что я всего лишь тупой басист, Хамза, не инвестиционный банкир, но давай я немножко буду своей головой соображать? Мне кажется, я могу понять, когда предсказание чего-то стоит, – сказал он. – И кстати, сколько нам на самом деле денег нужно? Когда мы остановимся?

– Когда наберем столько, что в буквальном смысле будет не важно, как мы их достали. Если даже узнают, что Сайт – это мы, у нас будет достаточно денег для полной неуязвимости.

– А это сколько?

– Больше, чем у нас есть сейчас. Но я составляю планы. Этим я занят. Деньги требуют работы. Подставные компании, множественные счета и все прочее. Одно дело – иметь пару миллиардов на офшорных счетах, и куда сложнее – сделать их доступными в ближайшем банкомате. Может, придется обходиться парой сотен тысяч, что я тебе выдал. По крайней мере пока.

Уилл обдумал это.

– Ты говорил с Флоридскими Леди? Может быть, они помогли бы. Ведь за это же мы им и платим?

Хамза поморщился:

– Я не стану их привлекать плотнее, чем сейчас. Они чудесно работают и стоят каждого пенни из тех огромных гонораров, что с нас требуют, но если тебе все равно, я бы предпочел, чтобы номера наших банковских счетов они не знали. Этим занимаюсь я, Уилл, и пусть оно так и останется.

Наступила неловкая пауза.

– Ну, в общем, так, – сказал Уилл.

– В общем, так, – согласился Хамза. – И не так все плохо. Я выплатил кредиты, которые за мной шли с самого ухода из банка, и студенческие ссуды еще. И за Мико. Ничего такого, но чертовски приятно.

Уилл допил вино и уставился на дно бокала.

– И как ты объяснил эти деньги? Она все еще спрашивает?

– А ты как думал? Она приняла как должное, что Провидение благословило ее талантливого мужа миллионами долларов? Конечно, спрашивает.

– И что ты ей говоришь?