Глава VI. Благотворительность в доме младшего каноника

Искупавшись на рассвете холодного осеннего дня в уже подёрнутом первым ледком пруду у Клойстергэмской плотины, подтянутый и спортивный младший каноник Септимус Криспаркл разогревает свою кровь, боксируя у зеркала в задней комнате домика, где он «имеет удовольствие проживать» со своей матушкой, миссис Криспаркл. Зеркало показывает нам пышущий здоровьем портрет преподобного Септимуса, как он с большим мастерством проводит мощные хуки слева и справа, апперкоты и свинги; при этом его добродушное лицо священнослужителя являет собой разительный контраст с лишёнными всякого милосердия к противнику ударами и атаками.⁴⁰

Миловидное лицо хрупкой старой дамы появляется в дверях – это миссис Криспаркл пришла звать своего любимого сына к завтраку. Преподобный Септимус тотчас прекращает свои прыжки и размахивания руками, расплывается в улыбке, а потом, осторожно взяв это милое личико между боксёрских перчаток, почтительно и с огромной сыновней любовью целует свою матушку в румяную щёчку.

Что может быть симпатичнее хорошо сохранившейся пожилой дамы, если глаза её всё ещё блестят, если фигура её аккуратна и стройна, если прекрасно подогнанное платье нежных пастельных цветов делает её похожей на фарфоровую статуэтку китайской пастушки? Разве что молодая дама тех же свойств, – думает младший каноник, усаживаясь за богато и со вкусом накрытый к завтраку стол напротив своей матушки. А вот то, что его матушка в эту минуту думает – это можно уложить в два гордых и нежных слова: «Мой Септимус!»

Этим редким именем, означающим по латыни «Седьмой», миссис Криспаркл – тогда ещё не вдова, а любимая жена и мать – нарекла своего новорожденного сына после того, как шесть его менее удачливых старших братьев покинули сей мир незадолго после своего рождения. Её седьмой ребёнок выжил, и с тех пор, вот уже почти тридцать пять лет, миссис Криспаркл не устаёт каждый день благодарить Бога за эту милость. В данный момент пожилая дама тоже возносит молитву, перед трапезой, а её взрослый сын – стоя и склонив голову – смиренно внимает ей, так же как делал это ещё ребёнком.

– Так что же, дорогая мамочка, было в том письме, которое принесли с утренней почтой? – спрашивает младший каноник, намазывая масло на кусочек тоста.

Фарфоровая Пастушка, уже успевшая к тому моменту распечатать письмо, передаёт конверт сыну.

– Конечно же это от мистера Хонитандера, – говорит она, вытирая затем руки салфеткой.

– Ага! Так я и думал, – отвечает младший каноник, надевая очки и разворачивая листок.

Тут надо сказать, что этот почтительный сын всегда при чтении и письме надевает очки, хотя в них ещё совершенно не нуждается, и они вызывают у него лишь резь в глазах и слёзы. Делает это он для того, чтобы его матушка, которая в свои годы тоже ещё вполне в состоянии читать без очков, чувствовала себя в этот момент хоть чуть-чуть моложе.

– Благотворительный Фонд, главная штаб-квартира, Лондон, среда, – читает вслух преподобный Септимус. – Милостивая госпожа! Я пишу это письмо, сидя в…

Младший каноник снимает очки с носа и ошеломлённо смотрит на свою матушку. Та отвечает ему вежливой улыбкой.

– Мой бог! Он пишет, сидя… где?!

– В кресле, – отвечает старая дама, прочитавшая письмо ещё до завтрака.

– В кресле! Но нам-то зачем об этом сообщать?!

– Ах, дорогой мой, ты упускаешь из виду конец предложения, а там всё сказано совершенно ясно! Дай мне, я сама прочту.

Младший каноник, радуясь, что ему не придётся далее утомлять глаза очками, с удовольствием возвращает письмо своей матушке.

– Я пишу это письмо, сидя в кресле, – громко и отчётливо читает миссис Криспаркл, – к которому я буду прикован ещё не менее нескольких часов…

Младший каноник поражённо переводит взгляд на ряд кресел, выстроившихся у стены комнаты.

– …поскольку в эту минуту я имею честь находиться на заседании Генерального штаба нашего Благотворительного Фонда, и единогласным желанием всех присутствующих здесь его членов я был избран занять кресло Председателя.

Преподобный Септимус переводит дыхание и бормочет:

– Ах, вот оно что! Тогда понятно…

– Поэтому, пока дебатируется резолюция, разоблачающая и осуждающая некоего предавшего интересы Благотворительности негодяя, я хотел бы этим письмом, которое я рассчитываю отправить уже вечерней почтой, окончательно обговорить известное Вам дельце.

– Это удивительно, мамочка, – кротко замечает младший каноник, – как эти столичные благотворители всегда рады случаю кого-нибудь разоблачить и осудить. И точно так же удивительно, как много они находят в своих рядах предателей и негодяев.

– …обговорить известное Вам дельце, – повторяет последние строки старая дама. — Всем сердцем осуждая прискорбную необразованность и невоспитанность двух моих новых юных подопечных, Невила и Елены Ландлесс, я хотел бы ознакомить Вас с моим планом по исправлению означенных упущений, каковой состоит в следующем: не далее как в будущий понедельник упомянутый Невил, хочет он того или нет, будет передан мною в Ваше, милостивая госпожа, и Вашего уважаемого сына мистера Септимуса попечение, выражающееся в проживании означенного недоросля в Вашем доме на срок, потребный оному для должной подготовки к экзаменации.

– Хочет он того или нет! – бормочет младший каноник. – Просто поразительно, мамочка, насколько эти столичные благотворители готовы любого встречного схватить за воротник и силой – я бы даже сказал, пинками – загнать на тропу добродетели, хотят те такого или нет. Прости, мамочка, что перебил.

– Сестра же его Елена на тот же срок будет водворена для обучения в рекомендованную Вами Школу и Пансион для Молодых Девиц, носящую, как мне помнится, подходящее случаю наименование «Приют Монахинь». Прошу Вас, милостивая госпожа, озаботиться их принятием и размещением. Оплата Ваших любезных услуг будет произведена мною на тех условиях, которые Вы означили мне в одном из Ваших предыдущих писем (три фунта и десять шиллингов в месяц).

Кланяюсь Вашему достопочтенному сыну мистеру Септимусу и Вам, милостивая госпожа, и остаюсь Ваш любящий брат (во Благотворительности) Лукас Хонитандер.

– Что ж, мамочка, – говорит Септимус, почесав за ухом, – я думаю, что у нас найдётся место для одного постояльца, а у меня найдётся время и желание обучать его. Хорошо, что это будет не сам мистер Лукас Хонитандер. Хотя, наверное, так было бы невежливо говорить, ведь я его никогда не видел. Скажи, мамочка… ведь он, без сомнения, представительный собой мужчина?

– Более чем, – отвечает миссис Криспаркл. – Но голос у него ещё более представительный.

– Чем он сам?

– Чем кто бы то ни был еще.⁴¹

– Ага! Вот, значит, как… – раздумчиво говорит мистер Криспаркл, и так же раздумчиво заканчивает завтрак. Создаётся ощущение, что после этих слов матери яичница с беконом, гренки и китайский чай потеряли для него значительную часть своего вкуса.

С мистером Хонитандером – «профессором Благотворительности», как он отрекомендовался при первой же встрече – миссис Криспаркл познакомилась в Лондоне, в доме своей сестры. Вторая миссис Фарфоровая Пастушка, как две капли воды похожая на первую (так как они были близнецами, да и одевались тоже почти одинаково), была женою советника одной из столичных корпораций, и от избытка свободного времени (поскольку была бездетна) все свои силы отдавала делу благотворительности. Дело это было несложное: следовало сначала добыть подходящих сироток, а затем усиленно набивать им животы сладостями, а голову религиозной чепухой – вот и вся благотворительность, как её понимали обе Фарфоровые Пастушки. Сам же преподобный Септимус, слава богу, считал и считает иначе:

– Я думаю, мамочка, самое главное, чтобы этому молодому человеку было у нас хорошо. Потому что, если ему будет с нами хорошо, то и нам с ним никаких забот не будет. Я вспоминаю, мамочка, что как раз в эти дни у нашего хормейстера Джаспера гостит его племянник, молодой Эдвин Друд. Он очень милый и воспитанный юноша, а молодое тянется к молодому; поэтому я думаю, что было бы здорово пригласить его и мистера Джаспера к ужину. С нашими подопечными это будет четверо. Позовём ещё мисс Твинклтон и юную невесту мистера Друда, это будет шесть. Добавь ещё нас двоих, мамочка. Как ты полагаешь, восемь персон поместятся за столом?

– Девять было бы уже чересчур, – заметно нервничая, отвечает пожилая дама.

– Я же сказал, всего восемь.

– Ну хорошо, это мы ещё осилим, Септимус, дорогой мой. Но, пожалуйста, не приглашай больше никого.

На этом и порешили. После завтрака миссис Криспаркл отправляется в «Приют Монахинь» предупредить мисс Твинклтон о приезде новой ученицы и заодно пригласить директрису и двух юных леди в гости; а младший каноник усаживается писать в штаб-квартиру Благотворительного фонда письмо с инструкциями: как именно мистеру Невилу и мисс Елене лучше всего выехать из Лондона, чтобы вовремя поспеть к ужину.

В те времена в нашем городке ещё не было железнодорожной станции. При этом, некоторые горожане – и первым среди них был мистер Сапси, имевший долю в бизнесе дилижансов – утверждали, что такая станция нам и вовсе не нужна. Железнодорожная линия, связывающая Лондон и курорты Танбридж-Уэллса, проходила в стороне, миль за десять от Клойстергэма, поэтому все путешествующие вынуждены были сходить на неприметном полустанке посреди полей и уже оттуда добираться до города дилижансом.⁴²

В назначенный час мистер Криспаркл ожидает прибытия гостей из Лондона у каретного сарая станции дилижансов, что расположен на задворках южной окраины Клойстергэма, в паре бросков камнем от знакомой уже нам ночлежки «Койка за два пенса». С некоторым опозданием на горизонте появляется небольшой омнибус, влекомый парой лошадей. На переднем сидении рядом с возницей, практически зажав того в угол скамьи своей массивной, почти квадратной, фигурой, восседает представительного вида господин с весьма недовольным лицом – определённо, это и есть профессор Благотворительности мистер Лукас Хонитандер. Когда карета останавливается, пассажир презрительно окидывает взглядом окрестные дома и небольшую группу встречающих.

– Это и есть Клойстергэм, что ли? – спрашивает он громоподобным голосом.

– Точно так, – полузадушенно говорит возница, пытаясь выбраться из-под придавившей его к поручням туши. – И я давно не был так рад увидеть его снова. Я уж и не надеялся.

– Тогда скажите вашему начальнику, что он должен сделать сиденье пошире! – гремит в ответ пассажир. – Это его моральный долг – заботиться об удобствах для ближних. Иначе эти ближние должны будут подать на него в суд и взыскать с него штраф – да такой, который его разорит!

Возница благоразумно воздерживается от спора; вместо этого он сползает с сиденья на землю и, охая и кряхтя, принимается разминать кости, пытаясь восстановить кровообращение в конечностях, слишком долго остававшихся зажатыми в неудобном положении этим требовательным пассажиром.

– Я что, на вас сидел, что ли? – интересуется тот.

– Немножко, – отвечает возница. – Так, совсем малость.

– Вот, возьмите эту брошюру, друг мой.

– Не хотелось бы показаться невежливым, мистер, – говорит возница, бросив беглый взгляд на брошюру, – но на кой она мне?

– Прочтите и сможете вступить в наше Общество.

– И что я с того получу?

– Братскую любовь! – с угрозой в голосе говорит пассажир.

– Благодарю покорно, – фыркает возница. – Я у мамы один, и мама говорит, что с неё и меня хватит. Не нужны мне никакие братья.

– Но вы со всех сторон окружены братьями, – гремит пассажир, постепенно распаляясь, – хотите вы того или нет! Например, я тоже ваш брат!

– Эй-эй, полегче! – говорит возница, уперев кулаки в бока, – Не берите на себя слишком много, мистер! А то, знаете ли, всякому терпению…

– Джо, дорогой мой, не забывайся, прошу тебя! – выходит вперед мистер Криспаркл, примиряюще поднимая руки. – Где же твоё гостеприимство? А Вы, сэр, я полагаю, мистер Хонитандер, не так ли?

– Это я, сэр.

– Меня зовут Криспаркл.

– А! Преподобный мистер Септимус! Рад познакомиться, сэр. Невил и Елена сидят внутри. А мне что-то захотелось подышать свежим воздухом. Засиделся, знаете ли, в конторе! Но вечером уже назад. Значит, Вы и есть преподобный Септимус Криспаркл? – говорит прибывший господин, осматривая младшего каноника с головы до ног критическим взглядом. – Я представлял Вас себе значительно старше!

– Я ещё наверстаю, сэр, – с легкой улыбкой ответствует мистер Криспаркл.

– Э-э… что? – таращится на него мистер Хонитандер.

– Нет, ничего. Просто неудачная шутка. Не обращайте внимания.

– Шутка, вот как! Шуток я не понимаю, сэр, – говорит мистер Хонитандер, почёсывая лоб. – Со мной шутить бестолку, да и опасно. Эй, да где они там застряли?! Невил, Елена, немедленно вылезайте! Мистер Криспаркл пришел с вами познакомиться!

Неожиданно красивый невысокий юноша и, под стать ему, очень симпатичная молодая девушка появляются из дилижанса: юноша придерживает рукой дверцу, помогая сестре спуститься по ступенькам.⁴³ Лица у них очень смуглы; девушка красива какой-то особой, экзотической, почти цыганской красотой; волосы у обоих иссиня-чёрные, густые, цвета шкуры пантеры. Да и в движениях их ощущается что-то неукрощённое, дикое, пугливое и вместе с тем опасное – равно готовое как спасаться бегством, так и нападать и биться до последнего вздоха. И конечно невозможно с первого же взгляда не заметить их необычайную похожесть, почти идентичность, чрезмерную даже для близнецов, каковыми они, без сомнения, и являются. Таковы были первые впечатления мистера Криспаркла от его новых воспитанников.

Младший каноник приглашает мистера Хонитандера оказать им честь и остаться на ужин (и делает это с тяжёлым сердцем, поскольку прекрасно представляет все треволнения Фарфоровой Пастушки, которые ей доставит появление девятого, незапланированного гостя за столом), а так же предлагает Елене руку для небольшой прогулки пешком. Во время этой короткой экскурсии по городку оба новоприбывших кажутся очень заинтересованными рассказами мистера Криспаркла о кафедральном соборе и монастырских развалинах, оба находят Клойстергэм просто очаровательным; при том мисс Елена выглядит словно прекрасная дикарка, взятая в полон в далёкой восточной стране, а её брат и смотрится и ведёт себя как её верный слуга и защитник.

Мистеру же Хонитандеру нет никакого дела до окружающих их красот: он вышагивает посреди улицы, расталкивая горожан локтями, и при этом громогласно излагает только что пришедший ему в голову гениальный план искоренения безработицы в Клойстергэме, да и во всей Англии. Согласно этому плану и мистеру Хонитандеру всех безработных Соединённого Королевства следовало бы арестовать, запереть в тюрьму и там, под страхом смерти, заставить заниматься полезным обществу трудом – например, благотворительностью.

Мистер Хонитандер и всегда-то был, так сказать, прыщом на теле общества, но по прибытии в дом младшего каноника разросся до размеров настоящего фурункула: он до краёв заполнил маленькую гостиную миссис Криспаркл своей массивною фигурою, а весь дом – своим зычным всепроникающим голосом, уместным более на митинге чартистов, чем среди провинциальных, привыкших к тишине и неторопливости людей. Да и вёл себя мистер Хонитандер словно на митинге: он без устали излагал всевозможные идеи и проекты радикальнейших преобразований общества, призванных нести добро всем и каждому, но у него постоянно получалось как-то так, что любое благо для ближнего будет возможно не ранее, чем этот ближний будет всеми возможными способами унижен, оболган и проклят. Армии должны быть распущены и войны прекращены, но сначала надо расстрелять всех офицеров и солдат за те жестокости, которые они допускали на поле боя. Смертная казнь должна быть отменена, но не раньше, чем всех юристов и законников сотрут с лица земли за то, что они «судили судом неправедным». Словом, благотворительность по мистеру Хонитандеру если чем-то и отличалась от ненависти и жестокости, то чем-то незначительным, не стоящим и упоминания.

Званый ужин обернулся из-за него настоящей катастрофой. Мистер Хонитандер нарушил своим присутствием не только покой Фарфоровой Пастушки, но и всю симметрию стола: он влез со своим креслом (которое специально для него пришлось принести из спальни) прямо в проём двери, через которую из кухни подавали кушанья – из-за чего судки и тарелки пришлось передавать через его голову. За столом он никому и слова не давал сказать, подавляя любой разговор своим громоподобным голосом, причём он избрал младшего каноника кем-то вроде «риторического противника», всячески обвиняя и порицая в лице последнего каких-то неведомых негодяев и предателей, позорящих великое дело Благотворительности. Мистер Криспаркл от возмущения и растерянности не мог сказать и слова, его бедная матушка едва не плакала; остаток ужина оттого прошёл крайне скомканно, поскольку все присутствующие потеряли и аппетит и присутствие духа, и могли противится натиску профессора Благотворительности не более, чем какое-нибудь малиновое желе.⁴⁴

Но, к счастью, та же волна слов и звуков, которую поднял мистер Хонитандер в доме младшего каноника, и смыла его прочь. Кофе ему подали на час раньше запланированного; затем все присутствующие клялись, что часы на башне собора уже пробили три четверти, хотя они не звонили ещё и одного раза; мисс Твинклтон убеждала всех, что до остановки омнибуса надо идти полчаса скорым шагом, хотя дотуда не было и пяти минут спокойной ходьбы. Бьющая через край приветливость и услужливость всего общества втиснула мистера Хонитандера в пальто и выставила его за дверь с той же скоростью и неумолимостью, с какой он сам изгонял из рядов столичных благотворителей изменников и предателей. Мистер Криспаркл вместе со своим новым воспитанником, отправившиеся провожать мистера Хонитандера до остановки дилижансов (больше из беспокойства, чтобы он не сбился с дороги и вдруг не вернулся), под предлогом того, что он простудится на холодном ночном воздухе, заставили его подняться в карету и ожидать отправления внутри, после чего тут же распрощались с ним и ушли, хотя до времени отъезда ещё и оставались добрые полчаса.⁴⁵