У нас нет соответствующих статистических данных об эмиграции, но существуют отдельные случайные ссылки, указывающие, что большая часть эмигрантов в Бразилию приезжали из Северной Португалии, из Лиссабона и с Азорских островов и острова Мадейра, расположенных в Атлантическом океане. В северной провинции Энтре-Дуэру-и-Минью было развитое сельское хозяйство, но не хватало пахотной земли, чтобы прокормить быстро растущее население. Да и острова в Атлантике были перенаселены. Эмигранты с Азорских островов облюбовали для себя область Рио-де-Жанейро, где к 1630 г. они составили большинство населения. Предпринимались также усилия, хотя и без особого успеха, переселить группы крестьян с семьями с атлантических островов в Мараньян и в северо-восточные районы Бразилии. Также Лиссабон выделил большую квоту для переселенцев, и в Бейре их было значительное количество. Но среди тех, кто стремился улучшить свое положение, отправившись в Новый Свет, было мало уроженцев Алентежу, Траз-уж-Монтиша и Алгарве.

В сложившихся обстоятельствах в колониальной Бразилии не мог сформироваться класс белых крестьян-собственников, владельцев земли, которую они сами возделывали бы. Даже те, кто зарабатывал на жизнь с помощью кирки и мотыги в Португалии и на Азорских островах, не собирались заниматься тем же в Бразилии, если появлялась возможность этого избежать. Некоторые стали издольщиками (lavradores) на больших плантациях сахарного тростника, хотя они не работали сами, а только надзирали за трудившимися на них рабами. Другие занялись выращиванием табака. Поскольку урожай собирали на небольших земельных наделах, некоторые из них работали вначале, вероятно, сами. Однако к концу столетия каждый крестьянин уже имел в среднем одного-двух рабов. Некоторые работали плотниками, каменщиками и занимались другими ремеслами в городах. Но, опять же, как только они скапливали достаточно денег, чтобы купить раба, то сразу же это и делали. «Все эти торговцы покупают негров, – писал Уильям Дампир после посещения Баии в 1699 г., – и учат их своему ремеслу, и их труд является для них большим подспорьем». Эти «мастеровые», как их презрительно называли, создавали братства, имевшие в главных городах характер гильдий. Но им так и не удалось стать столь же зажиточными и с положением в обществе людьми, как этого добились их компаньоны в Испанской Америке. Тем не менее некоторые отдельные одаренные их представители своим примером сумели опровергнуть глубоко укорененный предрассудок в отношении любого человека, который живет трудом своих рук. История успеха, которого добился Антониу Фернандеш де Матуш, эмигрировавший в Пернамбуку, будучи бедным каменщиком, и ставший одним из самых богатых и наиболее уважаемых жителей капитании, не была явлением уникальным.

Те из эмигрантов, которые были грамотными, становились преимущественно чиновниками, кассирами, помощниками продавцов в магазинах или уличными торговцами, работавшими за свой счет или на комиссионной основе. Когда эти переселенцы прибывали в страну, их устраивали на работу родственники или знакомые, которые эмигрировали ранее и уже твердо обосновались на новом месте. В дальнейшем их успех уже зависел от них самих, от их трудолюбия, упорства и бережливости. Состоявшиеся предприниматели обычно нанимали на работу вновь прибывших иммигрантов, а не передавали свое дело сыновьям. Их родившиеся в Америке наследники были, как считалось, менее предприимчивыми и работящими, чем новые иммигранты. Недаром в Ланкашире бытовала пословица: «От деревянных башмаков до деревянных башмаков проходит всего три поколения». То есть, как бы ни разбогател человек, его правнук растратит весь семейный капитал. В Бразилии тоже была подобная пословица: «Отец – владелец таверны, сын – благородный человек, внук – нищий». Можно смело утверждать, что многие открывающиеся вакансии, на которые претендовали «сыны земли» (filhos da terra), то есть местные жители, как правило, занимали иммигранты. Более того, первые пользовались расположением государственных чиновников, большинство из которых были родом тоже из Европы. По этой и иным причинам существовала взаимная нелюбовь и недоверие между этими двумя категориями вассалов португальской короны. В дальнейшем мы увидим, как эта неприязнь дважды приводила к гражданской войне.

Различные писатели того времени явно с намерением привлечь потенциальных эмигрантов представляли Бразилию как земной рай с вечной весной, где прекрасный климат, где продукты питания и плодородие почвы значительно превосходят все, чем располагает Европа. Большинство эмигрантов были, вероятно, неграмотными, но те, кто прочитал эти хвалебные оды, должно быть, сильно разочаровались вскоре после своего приезда. Они ожидали увидеть буйную красоту вечнозеленых ландшафтов Бразилии и насладиться плодами ее земли и безмятежным спокойствием ее тропических ночей под небом, на котором сияет Южный Крест. Однако авторы этих одиозных сочинений тактично избежали упоминания, к примеру, о многочисленных насекомых, ставших бичом сельского хозяйства и с которыми при всех возможностях науки той эпохи невозможно было бороться. Сохранился рассказ 1623 г. некоего голландца, как поселенцы, встревоженные нашествием гигантского муравья-эндемика, окрестили его «королем Бразилии» (Rei do Brasil). Во многих районах страны свирепствовали различные опасные для человека лихорадки, и были совершенно непонятны причины тропических заболеваний, неизвестны способы их лечения. Имевшие ужасные последствия засухи повторялись в некоторых районах Бразилии подряд в течение нескольких лет. В сезон обильных дождей случались разрушительные наводнения. Несмотря на то что почва в некоторых местах была плодородной, в районах выращивания сахарного тростника в Байе и Пернамбуку она была очень бедной, в ней недоставало органических веществ; это обнаружилось после того, как все тропические леса были сведены ради посадок тростника. Недостаток кальция был (и остается) особенно серьезным фактором, неблагоприятно влияющим на пищевую ценность некоторых сельскохозяйственных культур. Жуан Пейшоту Вьегаш так писал из Баии в 1687 г. о рисках тропического земледелия: «Это подобно акту зачатия, во время которого его участник еще не знает, каков будет результат, появится ли в итоге мальчик или девочка, здоровый ребенок или больной; все это обнаружится только после рождения».

Но первопроходцам приходилось считаться не только с капризами природы. В некоторых капитаниях, таких как Ильеус и Эспириту-Санту, все еще представляли реальную угрозу непокоренные племена каннибалов. В глуши лесов и в сертане существовали поселения беглых негров-рабов киломбу (quilombos), которые были объектом пристального внимания со стороны плантаторов, заинтересованных в использовании этой дешевой рабочей силы в собственном хозяйстве. Судопроизводство в колонии было неэффективным и коррумпированным. Те, кто рискнул освоить участок земли во внутренних районах или начал разводить скот, могли лишиться и того и другого. Землевладелец-латифундист знал, как дать взятку служителю закона. Обременительным налогом облагались основные экспортные товары, в первую очередь сахар и табак, хотя с помощью контрабанды иногда удавалось его обойти. Среди важнейших импортных товаров была соль, на которую с 1631 г. была установлена королевская монополия. Созданная в 1649 г. Бразильская компания имела монополию на вино, муку, оливковое масло и треску. Несмотря на все имевшиеся препятствия для развития хозяйства, Бразилия все еще была страной больших возможностей, но только для людей целеустремленных и авантюристов.

Процесс колонизации был в основном ограничен поясом слабо связанных между собой прибрежных поселений, который протягивался от дельты Амазонки до Сан-Висенти, редко где имевшим ширину более 30 миль. В этом аспекте, как и в ряде других случаев, Португальская Америка была полной противоположностью испанским вице-королевствам Мексики и Перу. Проникновение во внутренние области Бразилии ограничивалось отдельными рейдами с целью поимки рабов, которые организовывали жители Сан-Паулу. Оно приняло более отчетливые формы после окончания войны с голландцами, когда открылся доступ в окружавшие Пернамбуку и Баия области. К 1690 г. первопроходцы поднялись более чем на 900 миль вверх по долине большой реки Сан-Франсиску. Однако постоянных поселений все еще было мало, это были примитивные ранчо. Миссии иезуитов проникли вглубь страны по долине Амазонки и по некоторым ее притокам, но их поселения (aldeias) не могут рассматриваться как поселения белых колонизаторов, о чем будет сказано ниже. Колонизирована была только узкая прибрежная полоса с тремя относительно населенными районами Пернамбуку, Баия и Рио-де-Жанейро. В стремительно развивавшихся портах Ресифи, Салвадор и Сан-Себастьян для безденежных переселенцев из Португалии жизнь могла показаться чистилищем, но значительная их часть, несомненно, преуспела в новой жизни.

Что касается положения мулатов в колониальной Бразилии, то мне кажется, что как нельзя лучше о нем рассказывает миссионер Антонил:

«Многие из них порочны, заносчивы и гордятся, что готовы в любой момент совершить самое страшное преступление. И притом они, как мужчины, так и женщины, обыкновенно более удачливые, чем кто-либо еще в Бразилии. Благодаря тому, что в их жилах течет часть крови их белых хозяев, они могут так запутать и сбить их с толку, чтобы получить желаемое, что те готовы простить им все их проступки. Может показаться, что их хозяева не только не осмеливаются выбранить их, но и не способны ни в чем им отказать. Нельзя сказать, кто более достоин порицания в этом случае – хозяин или хозяйка. Поскольку можно найти такие пары, которые позволяют далеко не лучшим мулатам сесть себе на шею, оправдывая пословицу, которая гласит, что Бразилия является адом для негров, чистилищем для белых и раем для мулатов, мужчин и женщин. Мы не говорим здесь только о тех случаях, когда по причине возникшего подозрения или ревности эта любовь превращается в ненависть, и тогда она прибегает к жестоким и суровым мерам. Хорошая вещь – воспользоваться их способностями, когда мулаты расположены делать добрые дела. Но ни в коем случае нельзя заходить столь далеко, чтобы оправдалась поговорка „Дай ему палец – и он всю руку откусит“. И тогда из рабов они превращаются в хозяев. Освобождение своенравной женщины-мулатки ведет ее к гибели, потому что то золото, за которое она покупает свою свободу, берется не из шахт; его источником служит ее собственное греховное тело. В дальнейшем после своего освобождения мулатки становятся причиной гибели многих людей».

Хорошо известно, насколько привлекательными для португальцев были цветные женщины. Добавить к этому больше нечего, достаточно привести пару примеров из XVII в. В 1641 г. советники муниципалитета Баии негодовали, что местные девушки-рабыни ходили в столь ярких одеждах и носили «украшения, которые их воздыхатели дарили им, что дело приняло такой оборот, что многие женатые мужчины оставили своих жен и потратили все свое состояние», чтобы насладиться прелестями этих падших девиц. Подобные жалобы можно было услышать от генерал-губернатора дона Жуана де Ленкаштре и Совета по делам заморских территорий в 1695–1696 гг.; утверждалось, что даже священники не свободны от этих искушений. При чтении этих жалоб сразу вспоминается неподражаемый рассказ Томаса Гейджа о соблазнительных девушках-мулатках в столице Мехико того времени. Он отметил, что «многие благородные испанцы, которые столь склонны к распутному образу жизни, презрели своих жен ради них… эти мулатки в белых мантиях были, как сказали бы испанцы, mosca en leche («муха в молоке»; разговорное выражение, означающее «смуглая женщина в светлой одежде»). Гейдж добавляет, словно предваряя слова Антонила, что «большинство из них являются, или были прежде, рабынями, хотя любовь дала им свободу, чтобы порабощать души греху и Сатане».

Имеются также свидетельства, что во время голландского завоевания Пернамбуку в 1637 г. многие владельцы сахарных плантаций бежали на юг со своими любовницами-мулатками, посадив их на коня позади себя. В то время как их брошенные белые жены, простоволосые и босые, спасаясь от преследований врага, продирались сквозь колючий кустарник и шли через топкие болота. Конечно, не только зажиточные плантаторы и респектабельные горожане способствовали увеличению населения из метисов, беря в наложницы негритянок и мулаток. В действительности, чем ниже стояли люди на социальной лестнице, тем больше они заключали смешанных браков по вполне понятным причинам. Солдаты из городских гарнизонов, моряки с заходивших в порт кораблей, белые бедняки всякого рода свободно сходились с негритянками «из-за недостатка белых женщин», как заметил солдат-хронист Кадорнега из Луанды, находясь на другом побережье Атлантики. Большинство детей-мулатов, рожденных от таких союзов (в большинстве своем скоротечных), не имели, естественно, образования и не знали, что значит жить в настоящей семье. Одни неизбежно становились отчаянными преступниками, другие – опустившимися проститутками, которые своим буйным поведением постоянно причиняли головную боль колониальным властям.

Антонил признавал, что дисциплинированные мулаты, потомки белых и негров, лучше выполняли квалифицированную работу, чем негры. Однако согласно колониальному законодательству они подвергались большей дискриминации, чем мамелуко (родившиеся от брака белого человека и индианки) и кабокло (родившиеся от брака индейца и белой женщины). Так называлось потомство от смешанных браков приезжих белых и американских аборигенов. Свободные мулаты обоих полов часто заключали браки с рабами-неграми, мужчинами или женщинами. Но даже им запрещалось иметь при себе оружие, носить дорогую одежду; кроме этого, существовало многих других запретов, которые препятствовали тому, чтобы они заняли равное положение с белыми. Им не разрешалось занимать официальные посты в церкви или на государственной службе, хотя часто этот запрет игнорировался на практике, как в случае с падре Антониу Виейрой, бабушка которого была простой мулаткой. Это не помешало ему стать членом Общества Иисуса. Пылкая страсть, которую испытывали белые мужчины к мулаткам и негритянкам, особенно ярко отразилась на карьере Шики да Силва, к истории которой мы вернемся позже. Итальянский монах так описывал отношение мулатов Анголы, которое было отчасти характерно и для Бразилии: «Они смертельно ненавидят негров, даже своих матерей, которые произвели их на свет, и делают все возможное, чтобы сравняться в своем положении с белыми. Но это им не дозволяется, им даже не разрешается сидеть в их присутствии». Мулаты могли добиться и добились высокого положения в колониальном мире Бразилии; в качестве примера можно привести карьеру Жуана Фернандеша Виейры, незаконнорожденного сына мулатки-проститутки. Он стал зажиточным плантатором-сахарозаводчиком, вождем в «войне за божественную свободу», которая велась против голландцев в 1645–1654 гг., и, наконец, губернатором Анголы и Параибы. Но Фернандеш Виейра и ему подобные личности добились известности вопреки общественным предрассудкам и обычаям, которые существовали в колониальный период и мешали их продвижению. Эти предрассудки, как и в других европейских колониях, были основаны на убеждении, что мулатам почти неизбежно присущи пороки, но никак не добродетели, так как в них смешалась кровь двух рас. Чем светлее был цвет их кожи, тем больше они имели шансов сойти за белых и подняться по социальной лестнице.

В пословице, отображавшей положение жителей Бразилии белых, черных и с оттенком кожи цвета кофе, совсем не упоминались краснокожие индейцы и те, в чьих жилах текла их кровь. Их роль к этому времени была значительно меньшей, чем трех других рас, но о них необходимо здесь сказать хотя бы несколько слов. В результате встречи и слияния культур европейцев, африканцев и американских индейцев последние, несомненно, пострадали больше всего. Это неудивительно, ведь бразильские индейцы все еще пребывали в каменном веке, когда на континент прибыли португальцы, как, впрочем, и большинство тех, кто выжил, ушел во внутренние лесные районы страны и продолжал вести подобный образ жизни. Если африканцы, будь то суданцы или банту, имели хоть какое-то понятие о рабстве, проживая еще в Африке, и опыт оседлой жизни и ведения сельского хозяйства, то индейцы Бразилии находились на первобытной стадии развития. Они представляли собой кочевые племена, занимавшиеся собирательством, которые были плохо приспособлены к рутинному аграрному или любому другому виду принудительного труда.

Этот значительный недостаток не помешал португальским колонистам превратить их в рабов в основном потому, что белые люди были не склонны заниматься тяжелым ручным трудом в тропиках. Но отчасти это объяснялось тем, что индейцы, еще не испорченные контактом с европейцами, были в отличной физической форме. Они производили впечатление людей сильных и выносливых, которых можно использовать в качестве рабочей силы. Я уже упоминал о распространенном среди колонистов убеждении, что индейцы в привычной для себя среде способны прожить до очень преклонного возраста. И представление португальцев той эпохи об их физических способностях отражено в записях иезуита падре Симана де Вашконселуш: