– Какой была моя мать… Если честно – не знаю. Мы с сестрой – поздние дети, и хорошего контакта с матерью у нас так и не получилось. Вы спрашиваете, какую жизнь она прожила… – Эрика остановилась, не зная, правильно ли поняла вопрос. – Мне кажется, ей было нелегко… я имею в виду – жить. Мне она казалась очень собранной… и очень нерадостной.

Эрика лихорадочно подбирала слова, не зная, как выразить свои ощущения. Пожалуй, это верное слово – в Эльси не ощущалось никакой радости жизни. Видела ли она когда-нибудь мать веселой? Эрика не могла вспомнить ни единого случая.

– Это больно слышать. – Аксель опять поглядел в окно, словно не решаясь смотреть ей в глаза.

– А какой она была, когда вы ее знали?

– Собственно говоря, Эрик знал ее лучше. – Взгляд Акселя потеплел. – Они были однолетки. Их было водой не разлить – Эрик, Эльси, Франц и Бритта. Настоящий квартет. – Он невесело рассмеялся.

– Да… Она пишет об этом в дневнике. Вашего брата я видела, а кто такие Франц и Бритта?

– В дневнике? – Ей показалось, что Аксель вздрогнул, а может быть… Нет, скорее всего, показалось. – Франц Рингхольм и Бритта… – он щелкнул пальцами, – не могу вспомнить фамилию.

Старик помолчал немного, роясь в памяти, но попытка так и осталась безрезультатной.

– Мне кажется, она так и живет здесь, во Фьельбаке. Унее дочери, две или три, но они намного старше вас. Так и вертится на языке, а вспомнить не могу. Впрочем, она наверняка сменила фамилию, когда вышла замуж… Вспомнил! Юханссон! Ее фамилия была Юханссон, и вышла замуж она за однофамильца, тоже за Юханссона, так что ничего не изменилось.

– Тогда ее нетрудно будет найти. Но вы так и не ответили на мой вопрос – какой была мать тогда?

Аксель задумался.

– Она была спокойной, задумчивой, но не мрачной. Не такой, как вы ее описываете. В ней была, как бы сказать получше… тихая радость. Она словно светилась изнутри. Не как Бритта.

– А Бритта?

– Она мне никогда особенно не нравилась. Я не понимал, что в ней нашел брат, почему он общается с такой… пустышкой. – Аксель покачал головой. – Ваша мать была из другого теста. А Бритта… очень поверхностная, я бы даже сказал, самовлюбленная… И потом, она бегала за Францем так, что это переходило все границы приличия. Тогда девушки так себя не вели. Другое время было, знаете ли… – Он слабо улыбнулся.

Эрика так и не поняла, считает он то, другое время лучше или хуже нынешнего.

– А Франц? – спросила Эрика и так и осталась сидеть с полуоткрытым ртом.

Чем больше рассказывал Аксель, тем лучше она понимала, как мало знает о своей матери.

– И Франц… Я не особенно одобрял дружбу брата с Францем. В нем была какая-то злость, даже ненависть. Нет, это не тот человек, с кем мне хотелось бы дружить. Ни тогда, ни сейчас.

– А сейчас что он делает?

– Живет в Греббестаде. Если выразить в двух словах, мы выбрали разные дороги. – Аксель произнес эту формулу сухо, если не сказать презрительно.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что я посвятил жизнь борьбе с нацизмом, а Франц хочет повторить историю, на этот раз на шведской земле.

– Но откуда тогда взялась эта медаль? – Эрика даже наклонилась к Акселю, но на лицо старика словно упал занавес – оно сделалось строгим и непроницаемым.

– Медаль… Сейчас пойдем и попробуем ее найти.

Он встал и, не оборачиваясь, двинулся к выходу. Эрика в растерянности последовала за ним. Что она такого сказала, от чего он вдруг замкнулся?

В холле Аксель остановился у двери, которую Эрика раньше не заметила, и взялся за ручку.

– Наверное, лучше будет, если я пойду один, – сказал он дрогнувшим голосом.

Эрика поняла, куда ведет эта дверь. В библиотеку, где убили его брата.

– Может быть, в другой раз? – Ей опять стало неудобно, что она пристает к человеку в тяжелый для него момент жизни.

– Нет, лучше сразу, – жестко сказал Аксель, но тут же повторил более приветливо: – Лучше сразу. Сейчас вернусь.

Он исчез в библиотеке, тщательно прикрыв за собой дверь. Эрика осталась в холле, прислушиваясь к скрипу выдвигаемых ящиков. Хозяин вернулся буквально через две минуты.

– Вот. – С тем же непроницаемым выражением лица он протянул ей медаль.

– Спасибо, я… – Эрика запнулась. – Спасибо большое.

Сжимая в кармане медаль, она шла по той же гравиевой дорожке и чувствовала, что Аксель смотрит ей вслед. На секунду у нее возникло желание вернуться и попросить извинения за свою бестактность, но именно в это мгновение раздался звук захлопнувшейся двери. Она повернулась – на крыльце никого не было.

* * *

Фьельбака, 1943 год

– Это трудно себе представить! Как Пер Альбин Ханссон может быть таким трусом! – Вильгот Рингхольм треснул кулаком по столу так, что рюмка с коньяком задрожала.

Его раздражала медлительность жены. Вечно так с бабами – пока сам не сделаешь, не дождешься.

– Бодиль! – крикнул он, но ответа, к своему удивлению, не получил. Он вкрутил окурок в пепельницу и заорал изо всех сил: – Бодиль!!!

– Сбежала твоя половина? – хохотнул Эгон Рудгрен.

Яльмар Бенгтссон тоже засмеялся. Эта дура превращает его в посмешище! Надо что-то делать. Он уже собрался встать и навести порядок, как на пороге появилась его жена с нагруженным подносом.

– Извини, что задержалась, – сказала она, потупив глаза, и поставила поднос на стол. – Франц, ты не мог бы…

– Нет! – рявкнул отец. – Не мог! Он уже взрослый парень, нечего ему заниматься бабьими делами. Пусть побудет с нами и послушает, может, ума немного поднаберется! – Он подмигнул сидевшему напротив сыну.

Тот невольно выпрямился. Ему в первый раз позволили присутствовать на деловом обеде отца. Обычно после десерта следовало поблагодарить и выйти из-за стола. Но сегодня отец настоял, чтобы он остался. Его распирала гордость. Прекрасный вечер становился все лучше.

– Ну что, несколько капель коньяку? Что скажете, ребята? Пацану на той неделе стукнуло тринадцать, так что самое время попробовать коньячку.

– Самое время! – ухмыльнулся Яльмар. – Давно уже самое время. Мои сорванцы причащаются с одиннадцати, и, я бы сказал, только на пользу.

– Вильгот… ты и в самом деле считаешь, что… – Глаза жены расширились от ужаса.

Муж демонстративно налил большую рюмку коньяка и протянул Францу. Тот глотнул и закашлялся.

– Не торопись, паренек, коньяк надо смаковать, а не глотать, как лошадь.

– Вильгот…

– А ты что здесь делаешь? – Его глаза потемнели. – У тебя что, на кухне работы нет?

Она хотела что-то сказать, но молча посмотрела на сына. Тот победно поднял рюмку.

– За твое здоровье, мать!

Провожаемая хохотом, она вышла на кухню и закрыла за собой дверь.

– О чем мы говорили? Да, этот Пер Альбин – о чем он думает? Ясно как божий день – мы должны поддержать немцев.

Эгон и Яльмар согласно кивнули.

– Грустно это, – проникновенно сказал Яльмар. – Даже в эти тяжелые времена Швеция не может выпрямить спину и следовать шведским идеалам. Мне стыдно иногда, что я швед.

Все покачали головами и отхлебнули коньяку.

– О чем я думаю? – спохватился Вильгот. – Мы же не можем лакать коньяк под селедку! Франц, сбегай принеси холодного пива.

Через пять минут порядок был восстановлен. «Туборг» из погреба прекрасно гармонировал с бутербродами с селедкой. Франц улыбнулся от уха до уха, когда отец откупорил бутылку и протянул ему.

– Я уже внес кое-какие деньги и вам рекомендую. Как не поддержать правое дело? Гитлеру сейчас нужны хорошие люди.

– Да, дела вроде идут неплохо! – Яльмар отсалютовал бутылкой. – Мы работаем на пределе – спрос на руду как никогда. Можете говорить о войне что хотите, но как деловой проект она вне конкуренции.

– А если мы еще заодно избавимся от жидовской нечисти, лучшего и желать нельзя. – Эгон взял еще один бутерброд. Поднос пустел на глазах. Он откусил большой кусок и повернулся к Францу. – Ты должен гордиться своим отцом, парень, – сказал Эгон, продолжая жевать. – Таких, как он, не много осталось в Швеции.

Все посмотрели на Франца.

– Еще бы, – сказал он, смущаясь.

– Слушай, что отец говорит, он знает жизнь. Ты небось понимаешь – у тех, кто поливает грязью немцев, у самих нечистая кровь в жилах. Цыгане, валлоны… полно всяких. Ничего удивительного, что они ставят все с ног на голову. Но твой-то отец – человек бывалый, он знает, как мир устроен. Мы же видим, как жиды и прочие пришлые хотят все забрать в свои руки, чтобы о настоящей, чистой Швеции и памяти не осталось. Нет уж, Гитлер на верном пути! – Эгон так разгорячился, что начал брызгать слюной.

– Хорошо, господа, поговорим о делах. – Вильгот со стуком поставил бутылку на стол.

Франц слушал еще минут двадцать, потом неверной походкой поплелся в спальню и лег, не раздеваясь. Комната завертелась перед глазами. До него доносились звуки мужских голосов в гостиной. И он заснул в счастливом неведении – откуда ему было знать, каково будет наутро.

* * *

Йоста глубоко вздохнул. Наступала осень, а это означало, что гольф постепенно сходил на нет. Хотя еще довольно тепло, можно рассчитывать недели на три, в лучшем случае – на месяц. Но он знал, как это бывает осенью. Дождь – три-четыре дня долой. Гроза – пара дней пропала. И холод – то еще ничего, а то пробирает до костей. Один из недостатков Швеции. Впрочем, достоинств, которые возмещали бы эти недостатки, он тоже особо не замечал. Разве что сюрстрёминг^[8]… Да и то – ничто не мешает взять с собой две-три банки и уехать хоть в Испанию. От каждой страны надо брать лучшее.

В отделе, слава богу, было все тихо. Мельберг ушел выгуливать свою дворнягу, Мартин и Паула уехали в Гётеборг допрашивать Франца Рингхольма. Рингхольм… Йоста давно пытался вспомнить, где он слышал эту фамилию, а сейчас вспомнил. Журналист из «Бухусленца». Он потянулся за газетой на столе и на второй же странице увидел статью, подписанную именем Челль Рингхольм. Языкастый черт… как его только терпят местные политики и власти. Конечно, совпадение может быть и случайным, но фамилия не такая уж частая. Может, сын того Франца Рингхольма? Йоста на всякий случай заложил эти сведения в память – могут пригодиться.

Но сейчас он должен заняться другим. Йоста опять вздохнул. С годами он довел свои вздохи до степени высокого искусства. Может быть, дождаться Мартина? В таком случае Мартин часть работы возьмет на себя… и вообще, у него появляется свободный час, а может, и два, если Мартин с Паулой решат сначала поесть.

Какого черта, выругался Йоста про себя, и ему стало неловко. Нет, надо покончить с этим делом. Он надел куртку, сказал Аннике, где его искать в случае чего, спустился в гараж, взял машину и поехал в Фьельбаку.

Позвонил в дверь и обругал себя за глупость. Ребята же наверняка в школе, а родители на работе. Йоста повернулся и хотел уже уйти, как дверь открылась и появился Адам с красным носом и слезящимися глазами.

– Заболел?

Мальчик кивнул, в подтверждение звучно чихнул и вытер нос платком.

– Пдостудидся, – сказал он голосом, не оставляющим сомнений насчет состояния его носоглотки.

– Можно войти?

– Подалуста, если дискнете. – Он отступил немного и снова чихнул.

Йоста почувствовал на своей руке брызги кишащей вирусами слюны, но не очень огорчился. Пара дней на бюллетене не помешают. Насморк вполне можно пережить, если лежать на диване со стаканом горячего чая с медом и наслаждаться записью последнего турнира «Мастерс»^[9]. Можно посмотреть свинг Тайгера^[10] в рапиде.

– Бабы бет боба, – сообщил Адам.

Йоста посмотрел на него с недоумением, но быстро сообразил – мамы нет дома.

В голове мелькнул параграф: несовершеннолетних разрешается допрашивать только в присутствии родителей или опекунов. Мелькнул и тут же исчез. Кто придумал эти параграфы? Они только затрудняют работу. Эрнст несомненно бы его поддержал. Полицейский Эрнст, уточнил он свою мысль, а не пес Эрнст. Йоста фыркнул.

Адам посмотрел на него как на сумасшедшего.

Они присели за кухонный стол со следами завтрака – крошки, кусочек масла, пролитый «O’boy».

– Значит, так. – Йоста побарабанил пальцами по столу и тут же понял, что этого делать не следовало – пальцы мгновенно стали липкими.

Он вытер их о брюки и начал заново:

– Значит, так. Как ты все это пережил?

Вопрос прозвучал странно даже для него. Он не особенно умел разговаривать с подростками или так называемыми личностями с психической травмой. К тому же не воспринимал всю эту белиберду всерьез – подумаешь, старик же был давно мертв, когда они его нашли, так что ничего особо опасного для психики. Он немало навидался трупов за свою жизнь, и ничего. Никакой психической травмы.

Адам хлюпнул носом.

– Да ничего… Ребята вообще считают, что это круто.

– Давай начнем сначала. Как вы вообще туда попали?

– Маттиас придумал. – Адам, собственно, произнес «Баддиас», но Йоста уже настроился на синхронный перевод. – Все знают, что старики свихнулись на Второй мировой войне. Один парень рассказывал – говорит, чего у них только нет. А Маттиас говорит – давай заглянем. – Он чихнул с такой страстью, что Йоста чуть не подпрыгнул на стуле.

– Значит, взлом – это идея Маттиаса?

– Да какой взлом! – Адам завертелся на стуле. – Мы же не собирались ничего красть, просто посмотреть. И мы думали, они уехали. Старики то есть. Они бы даже не заметили, что мы там были…

– А до этого вы ни разу не… проникали в их дом?

– Нет! Честное слово, нет… – Во взгляде Адама явственно читался испуг. – Что вы! Первый раз…

– Я должен взять у тебя отпечатки пальцев. Чтобы подтвердить твои слова и чтобы исключить из списка подозреваемых. Как ты к этому относишься?

– Правда? – Глаза Адама загорелись. – Я же смотрю «CSI», так что понимаю, как это важно. Чтобы исключить невиновных… А потом пробиваете отпечатки на компе, да? И смотрите, кто еще побывал в комнате?

– Именно так. Так мы и работаем. – Йоста с трудом удержался, чтобы не засмеяться.

Как же, пробиваем отпечатки на компе. С утра до вечера сидим и пробиваем, пробиваем… Привет вашей бабушке.

Он достал из портфеля подушечку и карту с десятью полями, выложил на стол и аккуратно снял отпечатки всех десяти пальцев Адама, один за другим.

– Вот так, – произнес он с удовлетворением.

– А потом сканируете, да? Или как?

– Сканируем, – важно подтвердил Йоста. – И сравниваем с базой данных, о которой ты говорил. У нас есть база данных на всех жителей Швеции старше восемнадцати лет. И на иностранцев тоже, хотя и не всех. Ну, ты знаешь. Интерпол и все такое. Мы подключены к Интерполу. Прямой ссылкой. И к ФБР тоже. И к ЦРУ.

– Круто! – Адам смотрел на Йосту с нескрываемым восхищением.

Всю обратную дорогу в Танумсхеде Йосту то и дело обуревал смех.

Он накрыл стол очень тщательно. Желтая скатерть – Бритта ее так любила. Белый сервиз с рельефным, белым же, рисунком. Подсвечники – им подарили их на свадьбу. Цветы в вазе… Бритта всегда ставила на стол цветы, независимо от сезона. Она постоянная заказчица в цветочном магазине… была, по крайней мере, постоянной заказчицей. Теперь туда заезжал Герман. Он старался, чтобы все было как всегда. Если все останется неизменным, страшная спираль ее болезни, может быть, и не прервется, но хотя бы замедлится.

Самое худшее было вначале, еще до того как ей поставили диагноз. Она всегда была образцом организованности, и они сначала не могли понять, в чем дело: почему она не может найти ключи от машины, почему называет дочь неправильным именем, почему вдруг забывает номер телефона подруги, которой звонила по нескольку раз в день. Усталость, стресс… как только они не пытались объяснить внезапную забывчивость, пока не поняли: это что-то серьезное.

Услышав диагноз, они долго сидели, не говоря ни слова. Потом Бритта всхлипнула. Один раз всхлипнула, и все. И сжала руку Германа что есть силы. Оба понимали, что их ждет. Они прожили вместе пятьдесят пять лет, но теперь все меняется. Болезнь, постепенно разрушающая ее мозг, отнимет все, что делало Бритту Бриттой: воспоминания, привычки, радости – все. Болезнь постепенно отнимет у Бритты Бритту. Как личность она перестанет существовать. Они внезапно оказались на краю бездны.

С того жуткого дня прошел год. Светлые моменты выпадали все реже и реже. Герман попытался сложить салфетки, как всегда складывала Бритта, – веером. Руки дрожали. Он столько раз видел, как она это делает, но так и не запомнил. На четвертой попытке им овладело отчаяние, и он изорвал салфетку на куски. Сел, вытер набежавшую слезу и попробовал взять себя в руки.