За моим креслом, чуть поодаль от него, стоял высокий инкрустированный шкафчик. Его стеклянная дверца была разбита.

– Вы стреляли в эту сторону в первый раз или во второй? – спросил я.

Ответ прозвучал тотчас же:

– Во второй. Первый выстрел я произвел вон туда!

Он указал чуть левее, на стену, у которой стоял большой сейф. Проследовав туда, я подошел к столику, где среди прочих диковинных предметов покоилась кошачья мумия, приводившая Сильвио в ярость. Взяв свечу, я сразу обнаружил след, оставленный пулей. Она разбила стеклянную вазочку и чашу из черного базальта с изящно выгравированными на ней иероглифами – линии гравировки были заполнены зеленоватым известковым веществом и гладко заполированы вровень с поверхностью сосуда. Сама пуля при ударе о стену сплющилась и теперь лежала здесь же на столике.

Я вернулся к шкафчику с разбитой дверцей. Очевидно, он служил хранилищем для более ценных предметов: в нем находились золотые фигурки скарабеев и различные безделки из агата, зеленой яшмы, аметиста, лазурита, опала, гранита и сине-зеленого фарфора. Ни одна из них, по счастью, не пострадала. Пуля пробила заднюю стенку шкафчика, но никакого иного ущерба, помимо разбитого стекла, не причинила. Я не мог не заметить, сколь странно расположены вещицы на полке. Скарабеи, браслеты, амулеты и прочее были разложены неровным овалом вокруг золотой статуэтки тонкого литья, которая изображала божество с соколиной головой, увенчанной диском и двойным султаном. Подробно все рассматривать я не стал, потому что сейчас моего внимания требовали более насущные дела, но решил при первой же возможности тщательно исследовать содержимое шкафчика. Эти древности тоже источали странный египетский аромат: от них сквозь расколотое стекло тянуло запахом пряностей, камеди и битума – тянуло даже сильнее, чем от других предметов в комнате.

На все наши следственные действия ушло не более пяти минут, и я немало удивился, увидев в зазорах между оконными рамами и темными шторами бледный свет занимавшегося утра. Когда я сменил миссис Грант у дивана, та подошла ко всем окнам поочередно и подняла шторы.

Трудно вообразить себе картину более безотрадную, чем являла собою та комната в призрачном предутреннем свете. Так как окна выходили на север, проникавший в них свет был равномерно серым, без малейшего намека на розовый оттенок зари, брезжившей на востоке. Электрические лампы казались одновременно тусклыми и ослепительными; тени были резкими и глубокими. Ни утренней свежести, ни ночной мягкости не ощущалось здесь: все дышало холодной суровостью и невыразимым унынием. Лицо мужчины, лежавшего без чувств на диване, было мертвенно-желтым, а лицо сиделки, освещенное лампой с зеленым абажуром, приобрело зеленоватый оттенок. Только лицо мисс Трелони оставалось белее мела – таким бескровно-бледным, что у меня сердце разрывалось при виде ее. Казалось, ничто на божьем свете уже никогда не сможет вернуть этому лицу краски жизни и счастья.

Мы все вздохнули с облегчением, когда в комнату вошел запыхавшийся от бега доктор Винчестер. Он задал лишь один вопрос:

– Кто-нибудь знает, как и чем нанесена рана?

Окинув нас взглядом и увидев, что все качают головой, молодой медик без дальнейших слов занялся пострадавшим. Немного погодя он вскинул глаза на застывшую в кресле сиделку, но тотчас же, хмуро сдвинув брови, вернулся к своей хирургической работе. Только когда порванные артерии были сшиты и раны аккуратно перебинтованы, доктор заговорил снова (если не считать, конечно, двух-трех раз, когда он коротко просил что-нибудь подать или как-либо пособить ему).

– Что стряслось с сестрой Кеннеди? – осведомился он, обращаясь к мисс Трелони.

– Понятия не имею, – быстро отозвалась девушка. – Когда я вошла в комнату в половине третьего, она сидела неподвижно, в точности так, как сейчас. Мы к ней не прикасались и позы ее не меняли. С тех пор она ни на миг не приходила в сознание. Даже выстрелы сержанта Доу никак на нее не подействовали.

– Выстрелы? Стало быть, вы обнаружили виновника этого нового преступления?

Все молчали, а потому ответил я:

– Увы, мы ничего не обнаружили. Я находился в комнате вместе с сиделкой. Еще накануне вечером я предположил, что запах мумий вгоняет меня в сон, а потому сходил в аптекарскую лавку за респиратором. Заступив на дежурство, я тотчас же надел маску, но она не помогла: я все равно заснул. По пробуждении я увидел, что в комнате полно народу: тут были мисс Трелони, сержант Доу и слуги. Сиделка застыла в кресле в той же позе, в какой я видел ее прежде. Сержант спросонья – и вдобавок под остаточным действием того же запаха или еще чего-то, что одурманило нас с сиделкой, – вообразил вдруг, будто видит в полутьме комнаты какое-то движение, и дважды выстрелил. Когда я встал с кресла, с респиратором на лице, сержант принял меня за виновника всех несчастий и, вполне естественно, уже собрался нажать на спусковой крючок еще раз, но я, к счастью, успел вовремя сорвать респиратор. Мистер Трелони лежал на полу возле сейфа, там же, где и прошлой ночью, и истекал кровью, хлеставшей из новой раны на запястье. Мы перенесли его на диван и наложили на руку турникет. Вот, собственно, и все, что нам известно. Нож мы не трогали – вон он валяется рядом с кровавой лужей. – Я подошел к сейфу и поднял нож с пола. – Смотрите! На острие запекшаяся кровь.

Какое-то время доктор Винчестер стоял неподвижно и молчал, потом наконец произнес:

– Выходит, события сегодняшней ночи столь же таинственны, как и вчерашние?

– Именно так! – подтвердил я.

Ничего не сказав мне в ответ, доктор повернулся к мисс Трелони.

– Нам лучше перенести сиделку Кеннеди в другую комнату. Полагаю, это не вызовет затруднений?

– Ни малейших! Прошу вас, миссис Грант, позаботьтесь, чтобы комнату сиделки Кеннеди приготовили должным образом, и велите двум слугам перенести ее туда.

Домоправительница быстро удалилась и довольно скоро вернулась.

– Комната готова, и слуги здесь, – доложила она.

Два лакея, вошедших по ее зову, подняли с кресла одеревенелое тело сиделки Кеннеди и под наблюдением доктора вынесли прочь. Мисс Трелони осталась со мной возле больного, а миссис Грант проследовала за доктором в комнату сиделки.

Когда мы оказались наедине, девушка подошла ко мне и, взяв за обе руки, промолвила:

– Надеюсь, вы забудете мои резкие слова. Я не хотела вас обидеть: просто не помнила себя от смятения и тревоги.

Вместо ответа я сжал ее руки и поцеловал, одну и другую. Целовать женщине руки можно по-разному. Сейчас я хотел выразить исключительно свое глубокое почтение к мисс Трелони, и она приняла мой жест с благородным достоинством, коим всегда были исполнены ее манеры и каждое движение. Я подошел к дивану и посмотрел на бесчувственного мужчину. За последние несколько минут заря окончательно вступила в свои права, и в воздухе уже появился первый намек на дневной свет. Глядя на суровое холодное лицо, белое как мрамор в бледных сумерках, я опять невольно проникся ощущением, что за событиями минувших двадцати шести часов стоит какая-то глубокая тайна. За этими нависшими бровями, за этим высоким широким лбом скрывалась некая продуманная идея величайшей важности, некий грандиозный замысел, и тяжелый квадратный подбородок выражал решимость осуществить его. Я смотрел на мистера Трелони и терялся в догадках, и мало-помалу мысли мои начали блуждать, разбредаться – прошлой ночью подобная рассеянность ума предшествовала погружению в сон. Я противился дремоте, изо всех сил цепляясь за явь, и сделать это стало значительно легче, когда мисс Трелони подошла, склонила голову мне на плечо и беззвучно заплакала. Все мужские качества разом пробудились во мне и сосредоточились на единственной цели. Говорить что-либо не имело смысла, ибо наши чувства нельзя было передать словами. Но мы ясно поняли друг друга, и она не отстранилась, когда я, словно защищая, обнял ее за плечи, как в далеком прошлом обнимал маленькую сестренку, в детских своих горестях приходившую за утешением к старшему брату. Сам этот покровительственный жест, самое поза еще больше утвердили меня в намерении оберегать девушку и, казалось, вернули к действительности мой праздно блуждавший ум. Однако, движимый тем же инстинктом защитника, я быстро убрал руку с плеча мисс Трелони, когда за дверью послышались шаги доктора.

Войдя в комнату и подступив к кровати, он долго и пристально вглядывался в пациента: брови хмуро сдвинуты, плотно сжатые губы превратились в тонкую линию.

– В бессознательном состоянии вашего отца и сестры Кеннеди много общего, – наконец заговорил он. – Чем бы оно ни было вызвано, в обоих случаях наблюдаются схожие признаки. Но у сиделки ступор не столь глубокий. Полагаю, ей мы сумеем помочь успешнее и быстрее, чем этому нашему пациенту, так как в ее случае руки у нас ничем не связаны. Я поместил сестру Кеннеди на сквозняке, и у нее уже проявляются – хотя и очень слабо – признаки, характерные для обычного обморока. Одеревенелость конечностей понемногу проходит, кожа стала более чувствительной – или, точнее сказать, менее нечувствительной – к болевым раздражителям.

– Но почему же тело мистера Трелони, давно уже пребывающего в бессознательном состоянии, совершенно не утратило гибкости? – спросил я.

– На этот вопрос у меня нет ответа. Возможно, все прояснится буквально через несколько часов, а возможно, лишь через несколько дней. Но этот урок диагностики будет чрезвычайно полезен для современной медицины, а может статься, и для медицины будущего, как знать! – закончил доктор с пылом человека, страстно увлеченного своим делом.

Все утро доктор сновал из одной комнаты в другую, взволнованно наблюдая за обоими пациентами. Он велел миссис Грант неотлучно находиться при сиделке, а у постели раненого постоянно дежурили либо миссис Трелони, либо я, а чаще всего мы вдвоем. Тем не менее и ей, и мне все же удалось выкроить время, чтобы помыться и переодеться, а пока мы завтракали, за мистером Трелони присматривали доктор и домоправительница.

Сержант Доу отправился сначала в Скотленд-Ярд с докладом о событиях минувшей ночи, а затем в местный участок, чтобы вызвать к нам своего товарища Райта согласно договоренности со старшим офицером Доланом. Когда он вернулся, я невольно предположил, что бедняге крепко досталось от начальства за стрельбу в комнате больного или просто за стрельбу без законных оснований. Замечание, которое обронил сержант, несколько прояснило для меня дело:

– Что бы там ни говорили, сэр, а хорошая репутация чего-то да стоит. Видите? У меня даже не отобрали револьвер.

Тот день был долгим и беспокойным. Ближе к вечеру состояние сиделки Кеннеди заметно улучшилось: одеревенелость конечностей прошла полностью. Женщина по-прежнему дышала тихо и ровно, но лицевые мышцы ее расслабились, веки сомкнулись, и теперь она больше походила на человека, спящего обычным глубоким сном. Тогда же доктор Винчестер привел еще двух сиделок – одной предстояло приглядывать за сестрой Кеннеди, а другой – при необходимости подменять миссис Трелони, которая твердо положила остаться с отцом на всю ночь. Чтобы набраться сил перед ночным бдением, девушка поспала несколько часов днем. Посовещавшись, мы установили такой распорядок дежурств: миссис Грант останется у постели нашего подопечного до полуночи, потом ее сменит мисс Трелони. Новая сиделка будет бодрствовать в комнате последней и каждые четверть часа заглядывать к больному. Доктор будет дежурить до двенадцати, а затем на пост заступлю я. Либо один, либо другой детектив всю ночь будет находиться в пределах слышимости из комнаты и также наведываться туда время от времени. Таким образом, сами наблюдатели тоже будут под наблюдением, что исключит вероятность трагических событий, какие произошли прошлой ночью, когда сразу обоих дежурных одолел сон.

После захода солнца всеми нами овладело странное, мрачное беспокойство, и каждый из нас по-своему приготовился к бодрствованию. Доктор Винчестер, памятуя о моем респираторе, решил сходить за таким же средством защиты для себя. На самом деле он столь высоко оценил мою идею, что я убедил мисс Трелони тоже приобрести респиратор.

И вот наступила ночь.