Глава 14

Семь лет назад…

Чеда встала на колени под окошком на втором этаже аптеки и осторожно выглянула между ставнями. Внизу прошли, весело болтая, три женщины в ярких галабиях: изумрудной, шафранной и желтой, как золотарник.

Они приходили каждую неделю, якобы за притираниями для кожи, а на самом деле за раль шанадом, «летним огнем», – вызывавшим видения наркотиком из редкого кундунского цветка.

За четыре года жизни с Дардзадой Чеда повидала в его аптеке много «лекарств», больше того – сама готовила их, долго и нудно. Может, рецепт придумал Дардазада, но своими грезами эти женщины были обязаны ее тяжелому труду.

Из переулка напротив высунулся Эмре, пристроился за ними, вышагивая на полусогнутых ногах, задрав нос и глупо размахивая руками.

Чеда хихикнула, но замерла от страха, когда Эмре дошел до аптеки. Он перестал кривляться, и все же увидь его Дардзада, сразу понял бы, что Чеда что-то задумала.

Она прислушалась. Вот открылась дверь, скрипнула половица – Дардзада вышел из мастерской, и одна из женщин немедленно вывалила на него историю о прекрасной лошади, которую выбрала к двенадцатому дню рождения дочери… Голоса постепенно смолкли – значит, Дардзада отвел постоянных покупательниц в сад на задах аптеки, выпить чашку чая.

Чеда распахнула ставни, выскользнула на карниз, а потом, сделав сальто, приземлилась в уличную пыль так тихо, как смогла. Мгновение, и они с Эмре припустили вниз по улице.

На бегу Чеда отвесила другу подзатыльник.

– Ай! Это за что?

– За то, что ты дурак. Я же сказала не дразнить Дардзаду!

– Я не его дразнил, а тех дамочек. Видела, как они вышагивали? Будто им вся улица кланяться должна!

– Может, и должна.

– Да я не про то! – Эмре отвесил ей подзатыльник в ответ и рванул вперед. Чеда легко догнала его, ущипнула за ухо, и вдвоем, хохоча, они сбежали по каменной лестнице на берег Хадды.

В Шарахай пришла весна, и река набухла во все русло. Если дожди продолжатся, будет много рыбы. Старый Ибрагим сказал, что Хадда даже может выйти из берегов.

«Все на то указывает, – сказал он как-то, рыбача на старом мосту. – Вот увидишь! Ибрагим все помнит!»

Он постучал пальцем по своей широкополой шляпе, пятнистой от пота.

«Ибрагим ведает знаки».

«Какие знаки?» – спросила Чеда, но Ибрагим только поморщился, будто съел маласанский лимон. «Лучше тебе не знать, девонька, лучше не знать».

Они побежали дальше, вдоль берега. В самом центре города река текла среди камней канала, богатые шарахани гуляли по мощеным тротуарам, потягивая розовый лимонад, глядя с мостиков в чистую воду.

Серебряные копья проводили двух несущихся куда-то чумазых детей подозрительными взглядами. Эти взгляды преследовали Чеду с Эмре до самого Горбуна, старинного моста, широкого и короткого. Странно, но шум Желоба, проходившего совсем рядом, сюда едва доносился.

Вскоре высокие дома в четыре-пять этажей уступили место мазанкам и бедняцким лачугам Отмелей.

У реки было шумно: жители облепили берега, стирая белье, на мелководье плескались дети. Цапли вышагивали среди тростника, выискивая илистых прыгунов. Десяток уличных мальчишек и девчонок по щиколотку в воде отрабатывали тал селеш, танец с мечами. Завидев чужаков, они опустили деревяшки, некоторые даже двинулись в сторону берега, но Чеда с Эмре показали на ножи у пояса и промчались мимо, на северо-запад, сквозь весенние крики птиц и всплеск рыбы, выпрыгивающей из воды, сквозь гудение насекомых: все незнакомое для детей, выросших в городе, что пересыхает на десять месяцев в году, будто чужая страна. Похоже ли это на Маласан, где только плюнь – обязательно в какую-нибудь реку попадешь, или на Мирею, где каждую неделю дожди?

Чеде никто не верил, но на самом деле она не хотела бы там жить. Пустыня в ее крови. Ей смешно было даже подумать о том, чтоб уехать.

– Чего? – спросил Эмре, глядя на нее, как на чокнутую.

– Чего?

– Ты сейчас начала смеяться просто так.

– Ну и что? – ответила она, улыбаясь. – А ты на бычью задницу похож, но я же ничего не говорю!

Эмре попытался ткнуть ее в плечо, но Чеда увернулась и ускакала от него. Так, крича и пытаясь достать друг друга, мешая рыбакам, они вырвались на окраину.

– Вон там! – прошептал Эмре, показывая пальцем на кусты с яркими оранжевыми цветами.

Несколько дней назад они спрятали там туго набитые сумки и заложили их пирамидкой из камней.

Накинув свою сумку, Чеда почувствовала, как предвкушение щекочет внутри. Они набрали припасов на несколько дней, хотя собирались вернуться к утру.

На краю пустыни Эмре спросил:

– Ты точно уверена?

Чеда прищурилась на солнце, на сверкающую реку.

– Конечно, уверена.

– Зачем твоя мама ходила к цветущим садам?

Эмре хитрил. Он давно хотел узнать, но дождался, пока они не оказались на полпути к садам. Это сработало – теперь нечестно было бы молчать.

– За цветами.

– Это я знаю. Но почему?

Чеда не удивилась, что он догадался про цветы. Зачем еще туда ходить? Но ей стало стыдно, что она так мало знает про маму.

Конечно, однажды Айя рассказала бы ей и про лепестки, и зачем она их собирала, просто ее поймали раньше. Несколько месяцев назад Чеда спросила Дардзаду.

Это была ошибка.

Он начал орать, стоило ей заикнуться об этом, а когда она спросила снова, побил ее и запер в комнате, чтоб подумала о своем поведении. Держал взаперти до следующего вечера, на хлебе и воде, ворча, что если Короли поймают, то Чеде и этого не видать.

После такого она зареклась спрашивать, но «воспитание» Дардзады не могло затушить пылающий внутри огонь. Наоборот.

Она слишком долго тянула.

Несколько недель они с Эмре планировали эту вылазку: как незаметно сбежать из дома, что взять с собой. Только одно Чеда не продумала: что скажет Дардзаде, когда вернется. Она знала – он разозлится, будет просто вне себя, но ей ведь уже тринадцать. Она докажет ему, что принадлежит сама себе – он не сможет больше прятать ее от мира. И мир от нее.

– Иногда она давала мне лепестки, – сказала Чеда, прыгая по круглым речным камням. – И ела сама.

Эмре попытался прыгнуть за ней, но поскользнулся и шлепнулся в воду, подвернув ногу.

– Когда? – спросил он, шипя и хромая, но делая вид, что ничего не случилось.

– На праздники. Но не те, что заставляют праздновать Короли, а дни богов, которые отмечают кочевники.

– Но зачем давать тебе то, что Короли любят больше всего на свете? – Эмре догнал Чеду на камнях у изгиба реки, где у скалистого берега грустила, как надгробный камень, одинокая, всеми забытая башня. – Зачем вы ели цветы? Их же едят только Девы.

На этот вопрос Чеда пыталась ответить себе давно, еще до маминой смерти. Но мама никогда не рассказывала.

– Наверное, она собирала их и давала мне, потому что Короли запретили так делать. Она всю жизнь делала то, что запрещали Короли.

– Она была из Воинства?

– Нет, – быстро сказала. Чеда. – Она говорила, что Воинство слишком жестокое. Ей было с ними не по пути.

– Но если она хотела убить Королей…

– Я не знаю, что она хотела с ними сделать.

– Но если они убили ее…

– Знаю. Но, может, она попалась им случайно. Может, она хотела что-то у них украсть.

Эмре нахмурился.

– Ты сама-то в это веришь?

– Не особенно, но правды я не знаю. И, наверное, никогда не узнаю.

Эмре помедлил.

– Тогда… – начал он тихо, но уверенно. – Почему ты не перестанешь?

Чеда взглянула на него, как на сумасшедшего.

– Потому что они убили ее.

– Я знаю. Но люди каждый день умирают.

Чеда остановилась как вкопанная, глядя ему в лицо.

– Уходи. Мне не нужна твоя помощь, сама справлюсь.

– Нет, – ответил он. – Я хочу с тобой.

– Ты же сказал, чтоб я перестала!

– Нет, не сказал. – Эмре посмотрел на нее удивленно и напуганно. – Просто…

– Просто что?

Эмре не ответил, глядя куда-то за ее плечо, дернул подбородком, мол, «там».

Чеда обернулась и увидела над краем берега любопытную волчью морду. Волчонок подошел ближе, настороженно глядя на них, и – Риа милостивая! – он был белый. С серой мордочкой и серыми пятнами на холке, но – белый. Чеда никогда раньше не видела таких волков.

Конец ознакомительного фрагмента.