Похоже, его рассудок уже давно оставлял желать лучшего. Он писал что-то о чудовищах (да, чудовищах!), спящих в больших пещерах под землей и, в особенности, под морями, которые ждут шанса завладеть миром на поверхности. Он утверждал, что каменные предметы в форме звезды – печати или барьеры, которые удерживают эти существа («богов», как он их называл) в плену, что эти боги могут в определенной степени управлять погодой, даже влиять на поведение низших существ – рыб, а иногда и людей – и что, по его мнению, один из них лежит под морским дном рядом с тем местом, где мы ведем буровые работы. Джо боялся, что мы «выпустим это существо на свободу»! Единственное, что удержало его от дальнейших разговоров на эту тему, когда речь зашла о первой «звезде», – это то, что все мы считаем его сумасшедшим, как он полагал! Однако, в конце концов, особенно после истории с рыбой, он все же вынужден был меня предупредить. Как он написал: «Если что-то случится, я никогда не смогу себе простить, что не пытался хоть что-то сделать».

Как я уже говорил, письмо Боршовского выглядело путаным и бессвязным, но написано оно было достаточно убедительно, чего вряд ли можно было ожидать от настоящего сумасшедшего. Он приводил цитаты из Библии (в частности, Исход 20:4)^[11], в очередной раз подчеркивая, что звездообразные предметы – не что иное, как доисторические пентакли (пентаграммы?), наложенные некоей великой расой внеземных ученых много миллионов лет тому назад. Он напомнил мне о необычных густых туманах и о странном поведении пойманной Ником Адамсом трески. Он даже снова поднял вопрос о сбоях подводных датчиков и компьютера, в итоге дав весьма тревожную оценку последних событий на «Русалке» в свете своих странных фантазий.

В тот же день я проверил кое-какие факты из биографии Джо и обнаружил, что в юности он совершал дальние путешествия, а также в свое время занимался кое-какими научными исследованиями. Кроме того, каждый раз, когда туман становился гуще обычного, он крестил левую сторону груди неким символом. Это видели многие, и все рассказывали одно и то же: одна точка наверху, две ниже по сторонам, две еще ниже и ближе друг к другу; да, его символом была пятиконечная звезда!

Письмо Боршовского настолько меня обеспокоило, что я продолжал думать о нем и вечером, когда мы закончили работу. Вот почему я оказался на главной палубе, собираясь покурить трубку – сам знаешь, это помогает мне сосредоточиться. Прошло всего несколько минут после захода солнца, когда это случилось.

Дэвис, ремонтный рабочий, был наверху, затягивая несколько ослабших гаек на верхушке платформы. Не спрашивай меня, откуда пришел туман – не знаю, но он появился внезапно, поднявшись из моря, словно толстое серое одеяло, сократившее видимость до нескольких футов. Я уже собирался крикнуть Дэвису, что ему лучше было бы спуститься, когда услышал его крик и увидел мелькнувший в серой пелене свет его фонаря. Свет исчез в открытом люке, а секунду спустя за ним последовал сам Дэвис. Он упал прямо в люк, лишь чудом не задев его краев, а затем раздался плеск о воду – фонаря, а потом и человека. Еще через мгновение Дэвис уже барахтался внизу в тумане, вопя что есть мочи, из чего я и другие, прибежавшие на мой зов из кают-компании, сделали вывод, что он не особо пострадал. Мы сразу же спустили плот с двумя людьми, и ни у кого даже не возникло мысли, что Дэвиса не удастся вытащить. В конце концов, он превосходно умел плавать. Собственно, парням на плоту весь этот эпизод казался крайне забавным до тех пор, пока Дэвис не начал кричать.

Я никогда еще не слышал подобных криков, Джонни! Дэвис не тонул – он кричал вовсе не как утопающий! Но и вытащить его не удалось.

Туман рассеялся столь же быстро, как и опустился, и к тому времени, когда плот коснулся воды, видимость была обычной для ноябрьского вечера. Но несчастного рабочего и след простыл. Зато вся морская гладь была серебристой от рыб – больших и маленьких, почти всех местных разновидностей, какие только можно себе представить; увидев, что они пытаются бросаться на плот, я вынужден был приказать парням поднять его обратно на платформу, поскольку стало ясно, что Дэвиса уже не спасти. Джонни, клянусь, я никогда больше не стану есть рыбу!

В ту ночь я почти не спал. Ты знаешь, что меня нельзя назвать бесчувственным человеком, но на океанской нефтяной платформе после тяжелого трудового дня, что бы за этот день ни случилось, обычно все же удается заснуть. Однако в ту ночь уснуть я не мог, продолжая размышлять над всем случившимся на «Русалке» – о проблемах с приборами, письме Боршовского, и наконец, естественно, о странной гибели Дэвиса, пока мне не показалось, что голова моя вот-вот разорвется от диких предположений и догадок.

На следующее утро прилетел вертолет (Уэс Этли жаловался, что ему пришлось совершить два полета за два дня), доставив нам выпивку и еду для предстоящей вечеринки. Как ты знаешь, мы всегда устраиваем празднество, когда нам попадается богатое месторождение. И на этот раз мы решили поступить так же. К тому времени мы уже несколько дней сидели без спиртного (из-за плохой погоды Уэс не доставлял нам ничего тяжелее почты), и у меня основательно пересохло в горле. Ну, ты же меня знаешь, Джонни – я вернулся со всеми этими бутылками в кают-компанию и откупорил парочку. При виде зловеще-серого моря за окном мысль о том, чтобы напиться, показалась мне не такой уж и плохой.

Я накачивался уже почти час, когда позвонил из приборной Джеффрис, мой помощник, сообщив, что, по его мнению, бур через несколько минут доберется до богатого пласта. В голосе его, однако, чувствовалось явное беспокойство, но когда я спросил, в чем дело, он не смог толком ничего ответить, лишь пробормотал что-то насчет сейсмографа, в показаниях которого снова появились странные всплески, столь же регулярные, но более частые…

Примерно тогда же я впервые заметил поднимавшийся над морем густой туман, окутывавший буровую установку и превращавший людей на платформе в серые призраки. Он также заглушал звук работающего оборудования, отчего металлический лязг и стук блоков и цепей казался далеким глухим шумом, словно я находился под водой в водолазном костюме.

В задней комнате кают-компании было достаточно тепло, но, глядя на платформу и вслушиваясь в призрачные звуки, доносившиеся от окутанных туманом людей и машин, я ощутил безотчетную дрожь.

Затем поднялся ветер – сначала туман, потом ветер. Но я никогда еще не видел тумана, который хороший сильный ветер не мог бы разогнать! Да, мне доводилось видеть блуждающие штормы, Джонни, но, поверь мне, это был шторм из штормов! Он появился словно ниоткуда, не разорвав серую завесу, но гоняя ее вокруг, словно гигантский безумный призрак. Он швырял волны об опоры «Русалки», вздымая брызги до ограждения платформы и, судя по тому, что я видел из окна, вызывая всеобщий хаос. Я ошеломленно взирал на происходящее, когда раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал слегка искаженный торжествующий крик Джимми Джеффриса.

– Мы пробились, Понго! – кричал он. – Мы пробились, и нефть уже идет наверх! – Неожиданно голос его дрогнул, и возбуждение сменилось ужасом. Я почувствовал, как вся платформа пошатнулась на своих четырех огромных опорах. – Господи… что?.. – послышалось сквозь треск в трубке. – Что это, Понго? Платформа… погоди… – Я услышал стук брошенной трубки, но мгновение спустя вновь раздался голос Джимми: – Это не платформа – опоры прочно стоят на камнях – это все морское дно! Понго, что происходит? Господи!..

Телефон смолк, и платформа снова содрогнулась, подпрыгнув три или четыре раза, отчего сдвинулись со своих мест все незакрепленные предметы вокруг меня. Однако я продолжал держать трубку в руке, и через пару секунд она снова ожила. На другом конце линии что-то неразборчиво кричал Джимми. Помню, я крикнул ему, чтобы он надел спасательный жилет, что происходит что-то непонятное и нам грозит опасность, но я так и не узнал, услышал ли он меня. Платформа снова покачнулась, швырнув меня на пол среди бутылок, ящиков, банок и пакетов, а потом, скользя по накренившемуся полу, я натолкнулся на спасательный жилет. Одному богу известно, что он делал в кладовой – обычно они хранились на складе оборудования, и их доставали лишь после штормового предупреждения (которого, естественно, мы не получали), но мне каким-то образом удалось в него влезть и выбраться в кают-компанию до очередного толчка.

К этому времени сквозь рев ветра и волн снаружи (верхушки волн уже хлестали по внешним стенам кают-компании) слышался свист свободно вращающихся блоков и пронзительный вой неуправляемых машин и крики…

Охваченный паникой, я пробивался через сваленные столы и стулья к ведущей на платформу двери, когда от нового, самого сильного толчка пол накренился градусов на тридцать, избавив меня от лишних усилий. Мгновение спустя, ударившись о дверь, распахнув ее и вывалившись в шторм, я понял, что «Русалка» тонет. Прежде это было лишь предположение, безумное и невероятное, но теперь я знал наверняка. Наполовину оглушенного от удара о дверь, меня грубо швырнуло на ограждение, и я уцепился за него, пытаясь удержаться под ударами холодного, насыщенного водяными брызгами ветра.

А потом я увидел это.

Я увидел его – и, не веря собственным глазам, в одно мгновение отпустил ограждение и соскользнул прямо в глотку чудовищного шторма, который с диким воем терзал содрогающийся каркас «Русалки».

Я не успел еще коснуться воды, когда гигантская волна ударила в борт буровой установки, сломав две опоры, словно спички, а в следующий миг я был уже в море, где меня подхватила и унесла прочь та же самая волна. Я пытался разглядеть в водовороте ветра, тумана и океана «Русалку», но тщетно. Сдавшись, я вложил все оставшиеся силы в борьбу за выживание.

Я мало что помню из того, что было после, по крайней мере, пока меня не подобрали, и даже это не слишком четко. Однако я помню, что, пока я сражался с ледяной водой, меня преследовал жуткий страх, что меня съедят рыбы. Но, насколько я понял, вокруг не оказалось ни одной. Я помню также, что, когда меня втаскивали в шлюпку, море вокруг было ровным, словно блин, и спокойным, словно мельничная запруда.

Окончательно придя в себя, я обнаружил, что лежу в чистой постели в больнице в Бридлингтоне.

Но тогда я воздержался от того, чтобы рассказать самое главное – по той же самой причине, что и Джо Боршовский. Мне не хотелось, чтобы меня сочли сумасшедшим. Что ж, я не сумасшедший, Джонни, но я ни на мгновение не сомневаюсь, что вряд ли ты воспримешь мой рассказ всерьез и что «Сигассо» вряд ли откажется от своей деятельности в Северном море. Однако, по крайней мере, я буду знать, что пытался тебя предупредить.

А теперь вспомни, что говорил Боршовский об огромных неземных существах, спящих в плену под морским дном; о «богах», способных управлять поведением низших созданий, способных подчинять своей воле даже погоду, а потом попробуй объяснить, что я видел, прежде чем оказаться в безумном океане перед тем, как затонула «Русалка».

Это был всего лишь нефтяной фонтан, Джонни, но такой, какого я никогда прежде не видел за всю свою жизнь, и надеюсь, что никогда больше не увижу. Ибо, вместо того, чтобы устремиться к небу сплошной черной колонной, он пульсировал, изливаясь короткими сильными толчками с интервалом примерно в пять секунд – и это была не нефть, Джонни, господи, это была не нефть! Сколько бы я тогда ни выпил, клянусь, я не был пьян, по крайней мере, не настолько пьян, чтобы перестать различать цвета!

Как я уже говорил, старина Боршовский был прав, наверняка прав. Там, внизу, действительно обитало одно из огромных существ-богов, и наш бур вонзился прямо в него!

Чем бы оно ни было, кровь его почти не отличалась от нашей – такая же густая и красная, и сердце его было достаточно мощным, чтобы выбрасывать кровь из пробитой буром раны до самой поверхности!

Представь себе это чудовищное сердце, бьющееся среди камней в морских глубинах! Могли ли мы догадаться, что с самого начала наши приборы работали максимально эффективно и что странные регулярные всплески, которые регистрировал сейсмограф – всего лишь биение гигантского подводного сердца?

Надеюсь, все это служит достаточным обоснованием моей отставки.

Бернард «Понго» Джордан,

Бридлингтон,

Йоркшир