Чрезвычайно глубокий по своему значению этап в развитии Российской нации-государства – взятие Казани и вовлечение средневолжских татар в орбиту русской истории – принято рассматривать обычно, как блестящий, но обособленный эпизод. У изучавших отечественное прошлое в дореволюционные годы создавалось впечатление, что казанская победа не служила базой для целого ряда дальнейших событий, но была связана лишь с предшествовавшими ей, была ответом окрепшей России на татарское иго, своеобразной исторической местью бывшего угнетенного бывшему угнетателю, бывшего раба бывшему поработителю и, следовательно, имела своей конечной целью порабощение татарского народа.
Взгляд этот глубоко ошибочен. Казанский поход 1554 г. ни в какой мере не являлся актом мести, т. к. к тому времени отношения между русскими и татарами проэволюционировали и по своему характеру были чрезвычайно далеки от психологической ситуации периода, предшествовавшего Куликовской битве. Победа на Куликовом поле вырвала с корнем из русского народного сердца страх перед татарами, а вместе с ним и ненависть к бывшим поработителям. Об этом свидетельствует начавшаяся еще при Василии Темном и развившаяся при Иоанне Третьем иммиграция татар на Русь. Эти иммигранты, устремлявшиеся под высокую руку Великого князя Московского, были принимаемы в Москве не только с радостью и открытым сердцем, но с вполне реально выраженным дружеством. Мирзы и уланы, не говоря уже о татарских царевичах, получали поместья и целые города «на кормление», высокие должности при великокняжеском дворе и в армии. Так, например, активный татарский руссофил, дважды поставленный от Москвы Казанским царем, Шиг-Алей, командовал довольно долгое время всей русской армией в Ливонии, а татарскому царевичу Касиму с его ордой была пожалована Василием Темным целая область вокруг Мещерского Городка Рязанского княжества в качестве самостоятельного (автономного) удела. Она носила даже громкое имя «царства» Касимовского. Ее правители имели собственную армию, входившую отдельным корпусом в русское ополчение. Самостоятельность Касимовского «царства» русский посол при дворе Сулеймана Великолепного Новосильцев характеризует так: «Государь наш посадил в Касимове царевича Саиб-Булата, мечети велел устраивать, как ведется в басурманском законе, и ни в чем у него воли Государь наш не отнял». Полное отсутствие элемента мести в дальнейшем, после взятия Казани, подтверждается и наставлением митрополита Макария, посланным им туда православным иерархам, в котором он, митрополит, категорически запрещает им применять какого-либо вида репрессии по отношению к мусульманам и ни в коем случае не принуждать их к переходу в христианство. В каком государстве Европы того времени жесточайших религиозных войн мы можем увидеть что-либо подобное?
Историки прошлого столетия, а в особенности составители популярных учебников, полностью игнорируют и общеполитическую обстановку того времени, в частности военную экспансию находившейся тогда в зените своего могущества Турции Сулеймана Великолепного. Экспансия этого молодого, крепкого и жадного государственного организма была направлена не только на запад – в Средиземное море и на Дунай, – но и на север. Крымское ханство уже входило, как вассал, в состав Отоманской Империи, пребывавшее в полуфеодальной зависимости Астраханское (Ногайское) ханство было всецело подчинено турецкому влиянию, и овладение всей линией Волги, следовательно Казанью, было не скрытым, но явным стремлением турецкой внешней политики. Турецкое влияние и даже турецкая военная сила энергично продвигались на северо-восток: в Крыму содержался постоянный гарнизон янычар, а казанская крепостная артиллерия была доставлена туда из Турции через Кафу. Следовательно, казанский поход не был локальным историческим эпизодом, но в международном плане был началом трехвековой упорной борьбы России с Турцией.
Те же либеральные историки приписывают казанскую победу всецело удачному взрыву казанских крепостных стен, произведенному иностранным саперным инженером, игнорируя тем деятельность московского «генерального штаба» того времени, как будто подобного мозга русской армии в то время вообще не существовало. Между тем, углубленное изучение источников совершенно ясно показывает нам, что орган, подобный теперешним Генеральным Штабам, существовал в правительстве молодого царя Иоанна IV, и что план похода и организация его были блестяще разработаны и осуществлены штабом. Во главе его стоял молодой тридцатипятилетний полководец князь Михаил Иванович Воротынский, получивший за свою деятельность в казанской операции высшее звание «слуги государева», специально учрежденное царем Иоанном. «Муж крепкий и мужественный, в полкоустроениях зело искусный», сообщает о нем летописец. Ближайшими к нему были князь Андрей Курбский, тогда еще двадцатичетырехлетний, блестящий кавалерист, как покажет дальнейшее, князь Петр Щенятьев. Значительную роль играл также неудачный правитель, но опытный полководец, свергнутый казанский царь Шиг-Алей.
Стратегическая подготовка казанской операции была начата за год до нее, в 1551 г., постройкой на правом берегу Волги укрепленного городка Свияжска – военно-продовольственной базы. Этапные базы меньшего размера между Москвой и Свияжском были созданы и снабжены по двум линиям – южной, через рязанскую окраину, и более короткой – северной через Владимир-Муром-Алатырь. Эти «станы» позволили московскому командованию впервые в русской истории взять всю экспедиционную армию полностью на государственное снабжение продовольствием.
Впервые в казанской операции было введено в бой и только что организованное воинство, первое русское регулярное воинство – стрельцы, прикрывавшие огневой завесой при обложении Казани установку русской артиллерии и осадных машин. Техника этих машин также заслуживает большого внимания. Летописец сообщает, например, об осадной башне высотой в шесть сажен, вооруженной десятью пушками и, что интереснее всего, сооруженной русским инженером Иваном Выродковым, который привез ее под Казань в разобранном виде и под прикрытием стрельцов собрал и установил в нескольких десятках саженей от главных ворот казанской крепости. Огонь этой башни, по словам того же летописца, вынудил казанцев отойти от основной линии обороны (главных стен) и построить сзади них вторичные, временные, конечно, менее сильные укрепления. Следует отметить также, что летописец упоминает лишь об одном иностранном «розмысле» – инженере, но перечисляет многих его русских «учеников». Говорит он также о том, что русская артиллерия действовала под Казанью очень хорошо, стреляли метко, в то время как необученные казанцы не умели пользоваться турецкими пушками: «Худо бияху и ничтоже сотвориша». Организовывал и командовал артиллерией боярин Михаил Яковлевич Морозов. Им, очевидно, и были подготовлены кадры хорошо обученных московских артиллеристов.
Первым вопросом, вставшим перед штабом при подготовке похода, было его время. Проводить операцию зимой было бы значительно легче в отношении преодоления переправ, бездорожья и трудностей доставки снаряжения, но зимнее время не позволило бы применить во всей полноте московскую военную технику: земляные работы были бы невозможны. Мнения разделились, как мы знаем теперь: Воротынский стоял за лето, Шиг-Алей за зиму. Победило мнение Воротынского. Вопреки утверждениям историков, сообщающих, что под Казань была погнана ополченческая толпа в сто пятьдесят тысяч человек, сам Иоанн IV напишет позже Курбскому, что под Казанью у него было не более пятидесяти тысяч, считая сюда и касимовских татар и татар-иммигрантов бывшего царя Шиг-Алея. Следовательно, можем предположить, что юный царь Иоанн повел под Казань не всеобщее ополчение, но отборное, обученное и снабженное высокой по тому времени военной техникой войско.
Вторая, также ускользнувшая от либеральных историков, военная проблема похода носила внешнеполитический характер. Штаб царя Московского вполне обоснованно предполагал, что Турция ни в коем случае не упустит из поля своего зрения казанский поход и, пользуясь крымцами и ногайцами, атакует с фланга экспедиционную армию. Для отражения этой атаки была заранее подготовлена сильная кавалерийская группа под командованием князя Петра Щенятьева. Предположения оправдались: 16 июня 1552 г. главные силы Москвы, во главе с царем Иваном Васильевичем, выступили в поход, а уже на следующий день было получено сообщение о том, что крымско-ногайско-турецкая армия перешла Донец и продвигается к Туле. Русская кавалерийская группа была тотчас же выслана для ее отражения и значение ее подчеркнуто тем, что командующим был назначен высший в армии – сам князь М. И. Воротынский. Татаро-турецкая армия достигла Тулы, осадила ее, и летописец сообщает, что первыми на штурм были двинуты турецкие янычары, но были отбиты тульским воеводой князем Темкиным. Получив сведения о приближении конницы князя Воротынского, турко-татары сняли осаду Гулы и бежали. Но князь Петр Щенятьев настиг их и уничтожил тридцатитысячный арьергард, что говорит о весьма значительных силах, предназначенных для флангового удара по русской армии.
Сам взрыв стен, для которого было использовано пятьсот пудов пороху, конечно, произвел очень сильное впечатление, как на татар, так и на русских, но далеко еще не решил исход штурма. Резня продолжалась еще пять часов в самом городе, сопротивление татар было отчаянное, и победа беспрерывно склонялась то на ту, то на другую сторону, требуя от русских крайнего напряжения. Это подтверждается тем, что царь Иоанн был вынужден двинуть в город свой последний резерв – личную охрану. Следует отметить и здесь, что техника взрыва (свечка, поставленная в бочку с порохом) вряд ли требовала особых знаний от инженера. Не только иностранцы, но и русские уже применяли ее. Зажигательный же шнур применен не был, а рытье подземной галереи проходило, очевидно, под непосредственным руководством того же князя Воротынского, который, установив контрподкоп со стороны города, доложил царю о необходимости немедленного взрыва: «Невозможно-де и до третьего часа мешкати».
Все это вместе взятое дает нам чрезвычайно яркую картину, характеризующую высокий уровень военной мысли Московской Руси, ее самостоятельности и независимости от иностранных наемников, которые выполняли лишь второстепенные технически функции, и то далеко не всегда добросовестно и удачно. Московскими полководцами была выработана не только соответствующая русской психике тактика, но и основы стратегии.
Дальнейшие события говорят нам о широчайшем размахе этого стратегического мышления правительства царей Московских и о его глубокой народности в смысле связи военных действий с общенациональной, уже назревшей в народной душе идеей, получившей в дальнейшее имя Восточной Программы, идеи, принятой к осуществлению первым царем Иоанном IV и доведенной до конечного результата последним Императором Николаем II. Завершению ее помешала революция.
Рассмотрим стратегическую обстановку, создавшуюся после взятия Казани. Вся средняя Волга, от Нижнего до Самары, перешла во владение Московского царства. Этот факт сделал неизбежным овладение и южной Волгой – Астраханью, столицей ногайской орды. Правый южный фланг широкого продвижения на восток был обеспечен. Но это продвижение намечалось не по южному пути, а по северному, пользуясь водной магистралью Кама-Чусовая. Переход Казани в русские руки открывал и эту дорогу, защищая ее от неизбежных фланговых ударов со стороны самой Казани и подчиненных ей финских племен среднего и северного Урала.
Это продвижение было начато походом Ермака, организованным и финансированным не самим московским правительством, но крупнейшими промышленниками того времени, именитыми людьми Строгановыми. Факт, тоже заслуживающий большего внимания. Анализируя его, мы видим, что стимулы движения Руси на восток, за Каменный Пояс (Урал), были вызваны к жизни не хищнической завоевательной политикой верхов русского правительства, но стремлением самого народа на восток. Движение, подобное великому переселению народов с востока на запад. В данном случае застрельщиками этого движения, его авангардом стали русские промышленники, народившиеся и крепнувшие русские капиталисты, но не служилый военно-дворянский слой. Эти промышленники и вольные исследователи новых земель, получившие имя землепроходцев, по собственной инициативе шли впереди государственной администрации и сопутствовавших ей военных сил. Именно они рубили и ставили новые города и городки, после чего центральное правительство посылало туда воевод и гарнизоны стрельцов и служилого казачества.
Продвижение на восток шло в необычайно быстром темпе, что также доказывает его глубокую народность гармонию государственных и народных интересов, вернее учет государством потребностей народа, т. е. осуществление им национальной задачи, национальной проблемы, национальной идеи, уже вызревшей в массах.
Первого сентября 1582 г., всего через тридцать лет после взятия Казани, отряд Ермака выступил в поход, В 1586 г. была уже основана Тюмень. В 1587 – заложен Тобольск. В 1592 – Березов и Обдорск, почти на берегах Ледовитого океана. В 1604 – Томск, а через неполных два десятилетия мы видим русских землепроходцев уже на Амуре и на берегах Тихого океана. Это были вольные люди, действовавшие по своей собственной инициативе и побуждаемые к совершенным ими подвигам стимулами, выношенными в народной душе! Цари Московские сумели понять это, организовать хаотический порыв и укрепить его в русле, окончательный фарватер которого представлял законченный Государем Императором Николаем Вторым Великий Сибирский путь, прокладка которого прошла почти незамеченной в среде тогдашнего русского либерального общества, о чем свидетельствует в своей прекрасной книге «То, чего больше не будет» честная А. В. Тыркова-Вильямс. Огромные пространства Сибири с легкой руки спекулянта на поэзии Н. А. Некрасова были представлены русской интеллигенции, как гиблое место, царство кнута и произвола, как сплошная каторга.
Этим ошибочным, лживым взглядам мы обязаны непопулярностью русско-японской войны в широких массах, ее неудачам и вытекшей из них революции 1905 г., «генеральной репетиции» Октября, как говорят большевики.
Но подлинный дух народа во много раз мощнее мелочных душонок хаятелей своего отечества, а ход истории принимает иногда неожиданные парадоксальные формы. Страна кнута и произвола, место каторги и ссылки концентрирует в себе теперь усилия и надежды тех, кто был туда некогда сослан и их ближайших потомков.
Коммунистическая клика варварским, бесчеловечным способом, но все же активно разрабатывает богатства Сибири, национальные богатства России, заселяет ее необозримые площади. Что скрыто в сердцевине этого факта? Не победа ли духа народа, его исторических стремлений над чужеродными убогими мыслишками прогрессивных пошляков? Не подтверждение ли глубокой национальности Восточной Программы, последовательно осуществлявшейся всероссийскими царями и императорами, к продолжению которой вынуждены прибегнуть их враги, подчиняясь давлению изнутри, из массы народной? На этот вопрос нам ответит история и, быть может, в недалеком уже будущем.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 18 октября 1956 г.,
№ 352, с. 4–5.
О проекте
О подписке