Дома по улице все белые, как на Украине. Только крыши не соломенные, а из камыша. И заборов нет. Возле каждого дома печка на улице, с большим котлом. Проходя по улице, Борька ощущал на себе любопытные взгляды женщин, с накрученными на головах платками и, от этих взглядов, становилось неловко. Когда шли назад, их настигла ватага «Чертенят». Мальчишки, лет по пять. Обстриженные «наголо», загорелые до черноты, босиком, в грязных майках, под которыми не видно было трусов. Мальчуганы настигли Борьку с Валеркой. Но подходить близко не решались. Минут пять, молча, шли поодаль, но осмелев, стали заходить по сторонам. Стало очень жарко. Борька с братишкой стали обмахиваться панамками, чтобы пот не щипал и не затекал в глаза. И тут началось!

– Ақ бас! Қара бас! Ақ бас, қара бас! – «чертенята» начали плясать и кидаться комками глины с песком, – Орыс, орыс, ақ бас! Орыс, орыс, қара бас!

– Борька! Мне страшно, побежали домой! Чего они от нас хотят?

– Не бойся. Это такая же мелюзга, как и ты. Дразнятся они, а подходить боятся.

До самого клуба ребята шли в окружении местной ватаги.

– Я так и знала! – мать вскинула руки, увидев запыхавшихся детей, – вы що, траншеи копали? Ци немцы на вас напали? Это ж ухитриться надо за час всю одёжу перемазать! Гриш? Глянь на цих шахтёров! И здесь пылюку знайшли. А ты «Хай погуляють! Хай свежим воздухом подышуть!». Ну-ка скидайте всё, Горюшко вы мое!

– Говорил я Борьке, что бежать надо. А он: «Це мелюзга! Це мелюзга!», а они глиной в нас начали кидаться.

– Я шо, трус, чи шо? Просто я по ихнему говорить не могу. Я бы сказал!

– Ишь ты, який герой! А, хто майку стирать буде?

– А, шо они: «Акбас, карабас» на нас дразнили. Я знаю того Карабаса! Он в книжке про золотой ключик над артистами издевался. Страшный такой. Неужели и мы страшные?

– Как, говорите, они вас дразнили? – отец перестал возиться с форточкой, – Акбас, Карабас? Ну, вы меня рассмешили. Вот ты, Борька, у нас белобрысый? Значит, белая голова. А по – казахски переводится как «Ақ бас». Валерка у нас черноволосый. По – казахски «Қара бас». Это они вас называли по своему: черная голова и белая голова. А вы Карабас, Карабас. Ничего, скоро научитесь говорить и по-казахски. И никто дразнить не будет.

– А ты, откуда по-ихнему гутарить умеешь, – Феня с удивлением посмотрела на мужа, – ты же по – своему никогда не говорил?

– Не говорил, а помню. У нас в татарском языке, многие слова похожие, вот я и понимаю. Вот, например, Борька, следующий раз подойдут ребята, а ты им «Сәлем». Это «Привет» значит. Или «Жақсы», что означает «Хорошо».

– Не, я так не смогу. Сәлем, сәлем! Сәлем, Сәлем! Чудно, как-то.

– Сәлем! – вдруг выдала Любочка, – сәлем, сәлем, – и убежала в свой «домик» под столом.

– Вот, правильно, дочка. Одна казашка у нас уже есть!

До вечера Борька с Валеркой просидели дома: «Хватит грязи на сегодня». И только, когда спала жара, решились выйти из комнаты.

– Борис! Там тебя какие-то мальчишки зовут. Или ты опять трусишь? – Радис, с ехидной улыбкой, потрепал Борьку за вихры.

– Ещё чего. Сам ты трусишь. Пошли, Валерка. Кто нас там зовет?

Выйдя на улицу, ребята увидели у скамейки трёх мальчишек. Они были постарше тех, что увязались за ними, днём. Постриженные, но с чёлками. И в длинных разноцветных трусах. Но такие – же загорелые, как негры на картинке.

– Сәлем! – вдруг выпалил Борька, чем привел гостей в замешательство.

– Сәлем! – со скамьи спрыгнул худощавый мальчик и протянул Борьке руку, – давайте знакомиться. Я видел, как вы вчера приехали. Сказали, что с самой Украины. Это где?

– Не знаю. На Донбассе, наверное. У нас папка на шахте работал. А меня Борька зовут!

– Борка? Жақсы. Бауржаном будешь. А братишку как зовут? Валера? Понятно. Валиханом будет! Да вы не бойтесь, пацаны у нас хорошие, зря не обидят. Меня Талгатом зовут. А его вот Булатом. А этого Сериком.

– Серик! – прыснул от смеха Валерка, за что тут же получил подзатыльник от Борьки.

– Жақсы! – вдруг опять выпалил Борька, – а мы думали, что по – русски никто здесь не разговаривает.

– Это малышня не разговаривает. У нас в посёлке русская школа. И казаков много. Вот ты, в каком классе будешь учиться? Во-втором? Да и я во-втором. И Талгат во-втором. Серик в первый класс только пойдет. А Валихан в каком классе будет учиться?

– Какой Валихан? А, Валерка, что-ли? Так ему только шесть лет осенью будет.

– А давайте на наше место пойдем. Здесь рядом, у колодца. Там хорошо, прохладно. Мы там, в «пятнашки» играем. И лянгу бьём.

Действительно, у колодца было прохладно. Три больших, толстых вяза, своей листвой, закрывали целую полянку, образовав зелёный большой шатёр. Играющие на полянке мальчики, по очереди подходили к Борьке и называли своё имя. Борька ни одного имени не запомнил. Да и то, что говорили друг другу мальчишки, тоже ничего не понимал.

– Как они знают, о чём говорят, – пытал Валерка, когда они возвращались домой, – и почему они меня Валиханом называют? Это так дразнют, чи шо?

– Это они тебя зауважали! Ты же на них похож. Такой же Карабас! Теперь ханом будешь. Ладно, я шучу. Будем учить казахский язык. Меньше дразнить будут. А мне этот Талгат понравился. Я, наверное, с ним дружить буду. А тебе кто понравился?

– А мне Серик, – Валерка опять вспрыснул от смеха.

Так и закончился первый целинный день. Солнечный, жаркий, но наполненный новыми впечатлениями. Первый день в Казахстане! «Что ещё впереди будет?» – уже засыпая, думал Борька…

…Машино – тракторная станция встретила Гришу и Ивана гулом тракторов и запахом дыма. Со стороны казалось, что люди беспорядочно мечутся между машинами. Сталкиваются, матерятся, передают друг другу бачки и вёдра, замасленные верёвки. То там, то здесь, с грохотом вылетают клубы чёрного дыма, через секунду превращаясь в голубое, а затем белое, облачко.

– Салават! Ты оглох что – ли, – из-за второго ряда тракторов выскочила дивчина в клетчатой рубашке и листком в руке, – кричу, кричу. Ваше звено на четвёртое поле! Причем здесь кривая балка? Там Елисеевская бригада ещё вчера заступила. Михалыч сказал четвёртое поле, значит четвёртое. Все претензии к Михалычу. Что Шура? Я уже тридцать лет, как Шура!

– Шура! Четвёртое поле короткое, мы больше крутиться будем, чем пахать, – круглолицый крепыш всё никак не соглашался расписываться в листке, – Михалыч обещал, или кривую балку, или шестое. Там гон два километра! У нас же трактора новые, им крутиться никак нельзя. Крутиться с девушками на танцах в клубе можно. Я бы с тобой покрутился! Эх, Шурочка, не понимаешь ты душу резвого коня! Ему простор нужен!

– Это ты, что ли конь? – Шура насильно вставила карандаш в руку Салавата, – или подписывай разнарядку, или не мешай. У меня ещё три бригады, – Шура заметила незнакомых людей, с удовольствием следивших за её перепалкой со звеньевым, – а вы кто? А вы к кому?

– Нас Алибек Таукенович должен был встретить. Мы новенькие.

– Это с Украины? Алибек Таукенович срочно вернулся в Фурманово. Я вас к Якову Михайловичу сейчас проведу.

Из небольшой конторки, куда диспетчер привела Гришу и Ивана, навстречу вышел высокий, спортивного вида, мужчина.

– Сафин? Пилипенко? – мужчина протянул свою крепкую руку, – Степанков Яков Михайлович, заведующий Курманским отделением МТС. Алибека Таукеновича срочно вызвали в район, и он просил извиниться перед вами. Вы проходите, присаживайтесь. Я сейчас разведу бригады по полям, и мы поговорим. Заведующий убежал, оставив друзей один на один с репродуктором.

– Слухай, Гриша. Яка песня! Не слухав я её, – Иван ближе придвинулся к поющей на стене тарелке.

– Тише ты! Я тоже её не слышал. Видать местная песня:

 
…Выходил на поля
Молодой агроном,
Говорил, что земля
Вся в наряде цветном.
Хороша земля,
Мой край дорогой,
Люблю тебя
Всей русской душой…
 

– Ох и гарно спивают! Нужно слова записать.

 
Он не спал допоздна,
На рассвете вставал,
Чтобы больше зерна
Каждый колос давал.
Ветер кудри трепал,
Золотистый ленок.
Агроном напевал
У колхозных дорог.
Молодой агроном
Не уходит с полей.
Он приходит сюда,
Как к невесте своей.
 

– Тихо ты! Сейчас скажут, кто поёт, – Гриша приподнял с ушей фуражку.

– Вы прослушали новую песню «Молодой агроном» в исполнении Оренбургского народного хора, – динамик «хрюкнул» и затих…

– Ещё раз прошу меня извинить, хлопцы. Присаживайтесь поближе, будем знакомиться, – Яков Михайлович отодвинул стол и сел.

«Какого же он роста?» – Гриша с изумлением глядел на заведующего: «Как же он в трактор помещается? Ну, прямо дядя Степа – милиционер!»

– Вы, наверное, думаете: «И как он в трактор помещался?», – Яков Михайлович рассмеялся, – угадал? Все так думают. А я отвечаю: «Да никак!». Я и не пытаюсь. Всегда работал на С-4. В народе «Сталинец» называли. Открытый и мощный. Колёсные трактора МТЗ-2 тоже открытые – хоть небо подпирай. Много землицы я на них перевернул. А когда поступили гусеничные ДТ-54 и колесные МТЗ-5, МТЗ-50, всё – кончилось моё время! Потому, что все трактора начали поступать с кабиной, а я в них никак не умещаюсь. Так и стал, вот, начальником поневоле. Если только на комбайн пригожусь. Что-то мы отвлеклись. Давайте документы. Прикинем: что и как.

Яков Михайлович минут десять перебирал документы из рук в руки. Уже через пять минут Гриша понял, что заведующий в замешательстве и, никак не может принять решение. Ему знаком был этот пустой взгляд в бумаги. Делаешь вид, что изучаешь, а сам думаешь, думаешь…

– Ну, что ж, – заведующий выпрямился на стуле, от чего стал ещё выше, – я понимаю, что с войны вы видели комбайны только угольные. А трактора встречали только на улице. Не спорю, права у вас есть, но довоенные. Значит навыки подзабылись. А, сразу, посадить на новую технику я не могу. И себя погубите, и технику покалечите. Но, с другой стороны, вы теперь целинники! Как и мы здесь все. И каждый должен найти своё место. Правильно я говорю?

– Може и правильно, но я четыре года скакав по тим оврагам на своём боевом Т-34, – Иван придвинулся, со стулом, ближе к заведующему, – да я на этих «тарахтелках» враз всю степь «обгуляю». И Гришу научу!

– Ишь ты «Обгуляю». Да у меня половина танкистов! А когда жара за сорок, не выдерживают, прямо на ходу в обморок падают. Ну, хорошо. Принимаю такое решение: Завтра выходите в поле подсменными. Неделя стажировки, а там посмотрим. Сегодня оформляйтесь и садитесь изучать материальную часть тракторов. Вечером я проведу небольшой экзамен. Если наставники скажут добро, определю вас на самостоятельную смену. Шура, мой диспетчер, проводит вас на инструктаж по технике безопасности и, с богом! Да, Глимхан Мусалимович! Правильно я называю? Сдайте документы секретарю партячейки для партийного учёта. У нас ячейка небольшая, семь коммунистов, но партийная дисциплина крепкая.

– Яков Михайлович! Называйте меня Григорий Михайлович, чтобы язык не ломать. Я уже привык.

– Хорошо. Вы моложе меня, поэтому буду называть Иваном и Гришей. Договорились? Вот и ладненько. А Михалычем, как кличут меня мужики, буду я. Шура! Ты, где там застряла? Покажи новичкам всё, что нужно. До вечера.

Через неделю, Михалыч пожимал руки Ивану и Грише.

– Не ожидал! Столько лет не работали на технике, а получили отличную оценку от наставников. Я уже распорядился закрепить вас за тракторами. Завтра выходите на самостоятельную смену. В третью бригаду. У нас осталось одно поле. Шестое. Это будет ваше первое поле на целине.

Первое поле на целине! Гриша был ошеломлён увиденным. Ровная, бесконечная скатерть, расчерченная чёрными полосками пашни, сливалась с небом у горизонта. Ковыль уже выбросила свои белоснежные, сверкающие на солнце, метелки. Легкие порывы ветерка приводили их движение и, о чудо! Белая скатерть превращалась в море с бесконечно набегающими ковыльными волнами, а трактор в корабль, плывущий по этим волнам. Гриша вдруг почувствовал себя капитаном, которому подвластны эти бесконечные просторы. Где-то впереди Иван, на своём тракторе, приветствовал лёгким шлейфом пыли. Сзади, трёхкорпусной плуг, оставлял ровную, чёрную полосу перевёрнутой земли. С каждым кругом эта полоса расширялась, превращаясь в чёрное поле, готовое принять неизведанные ему семена, которые люди зовут хлебом. Что-то в этом было загадочное, выплывающее из старины, связывающее в сознании невидимые ниточки с дедами и прадедами. Гриша вспомнил слова отца, когда он брал его в поле: «Глимхан! Никогда не ругай землю, без надобности не ковыряй её и не жги. Наши предки веками отвоёвывали её у леса. Она кормит и поит нас. Она даёт нам жизнь!». Правильно тогда Гриша принял решение: – Окончить курсы трактористов перед войной. И даже успел в 41-м поработать в колхозе. Правда, трактор был другой – американский. Не то, что этот. Пятьдесят четыре лошади! Видел бы отец, как его сын покоряет это, волнующееся ковылью, поле. Не увидит. Убили его кулаки в 40-м! Убили, как председателя колхоза, как верного борца за Советскую власть. А может всё-таки видит? Из-за белых облаков, плывущих по голубому небу. Из-за колыхающего горизонта этих бескрайних степей. Наполнив «гордостью» своё сердце, Гриша вдруг запел:

 
На горе колхоз, под горой совхоз.
А мне миленький задавал вопрос
 

Дальше Гриша слов не знал, но мотив навязчиво заставлял повторять эти слова снова и снова:

 
На горе колхоз, под горой совхоз.
А мне миленький задавал вопрос
 

Стараясь отвлечься от навязчивой мелодии, Гриша решил перебить её, другой, услышанной недавно песней:

 
Едем мы, друзья,
В дальние края,
Станем новоселами.
И ты, и я!
 

«Вот, это другое дело, – Гриша улыбнулся самому себе, – а, то «Миленький задавал вопрос» – работать надо, а не вопросы задавать! – Гриша заметил впереди трактор Ивана и остановился.

– Всё, шабаш! Обед, – Иван подошёл с узелком, – давай, Гриша, у тенёчек. Трошки отдохнём. Бежит мой конь, як той жеребец необъезженный! Я за ним не поспеваю. На таких тракторах мы Гриша с тобой скоро стахановцами станем.

– Да. Алексей Григорьевич сейчас бы порадовался за нас. Пятнадцать лет землю снизу «чесали», теперь сверху «гладим». Землеробы! А, что? Мне нравится. Смотри, как степь ковыльная волнуется? Радуется! Когда девушка женщиной становится, она рожать начинает. Род продолжает! Так и земля. Погладили мы эту землю своими плугами, глядишь, и родит она к осени добрый хлеб. Была целина, стала полем-матерью! – Гриша развязал свой узелок.

– Вот тоби и матери! – Иван облизал деревянную ложку, – Так це каша из одной кастрюли. Фенька варила, а Валюха в чашки насыпала. Молодцы наши бабы, свой колхоз создали, голодными не будем. Эх! Сейчас бы ту горилку из ресторана, що в Сталино подавали. Помнишь, Гриша, як мы телевизоры покупали? Так, через ту горилку, тильки на радиолу и наскребли. Ничого! Тий «Рекорд» буде наш, як мы здесь поставим рекорд. Шо я сказав? Я, и сам не поняв. Я говорю, що заработаем и на телевизор, и на пальто кожаное. На таких-то конях! Завтра пять лемехов попрошу! Михалыч мужик добрый!

…Июнь пролетел незаметно. Боронование. Посев. Вот и поля оделись в зелёный наряд. Дожди порадовали землю. Быть урожаю! Весь июль Гриша провёл в мастерской – готовили технику к передаче в совхоз. В первых числах августа собрались механизаторы на собрание в красном уголке МТС.