Глава 2
Со страниц древних книг

В одном из древнейших памятников письменности, в вавилонском «Эпосе о Гильгамеше» III тысячелетия до н. э. (истоки которого восходят к IV тысячелетию до н. э.) мы находим описание странного человекоподобного существа, которое затем претерпевает чисто сказочное превращение из животного в человека и даже в друга царя Гильгамеша. Можно различить две независимые сюжетные линии, которые когда-то сплелись воедино, образовав причудливый миф. Одна линия – это повествование о бывшем рабе царя Гильгамеша по имени Энкиду, который во главе жителей Урука, возмутившихся против чего-то вроде «права первой ночи», присвоенного Гильгамешем, одолел последнего в единоборстве, стал его соправителем и принудил его обратить свою энергию на походы и подвиги. Вторая линия – это история о человекоподобном животном «Эа-бани» («дикий»), о хитроумном приручении его охотником и пастухами, об использовании его сначала для охраны стад, в качестве сторожевого животного, а затем и в качестве охотничьего животного – при походе Гильгамеша в кедровые леса Ливанских гор для истребления подобных ему человекоподобных животных. В окончательной версии одиозная фигура раба Энкиду исчезает, а другом Гильгамеша оказывается чудесно обретший человеческий разум и красоту человекообразный зверь, на которого перенесено имя Энкиду.

Дело начинается с того, что некий пастух-охотник в долине Евфрата обнаруживает многократное появление на зверином водопое пришедшего в эти освоенные людьми места из степей и гор дикого человекоподобного животного: «Богиня Аруру создала Эа-бани… он не имеет одежды, все его тело покрыто волосами, что же до волос на голове, то они подобны женским, пряди их подобны снопам колосьев». Этот пришелец не общается с людьми, не имеет местожительства в этих краях. Вместе с газелями он питается растениями, вместе с животными он приходит на водопой. Из дальнейшего текста мы узнаем, что этот человеко-зверь вообще живет в каком-то тесном симбиозе со стадами диких травоядных: он сосет их молоко, бродит с ними по степям и горам, он умеет охранять их от львов, леопардов и волков, сражаясь с одними, укрощая других, то есть хорошо зная и умея использовать повадки хищников, наконец, он охраняет их и от человека – «я вырою ямы – он их засыплет, я поставляю ловушки – он их вырвет, из рук моих уводит зверье и тварь степную, – он мне не дает в степи трудиться!», жалуется своему отцу пастух-охотник. Этот «дикий человек» с волосатым телом не знает ничего человеческого: он никогда не стриг распущенные волосы и не облачался в одежды, он не умел есть хлеб и пить пиво, не имел человеческого разума и «понимания» (речи). Зато он несравним с человеком по быстроте бега, «крепче костью», чем сам легендарный Гильгамеш, физическая сила его огромна. Неоднократно подчеркивается, что он вырос и развился среди зверей.

Для «экологии» этого существа важно многократное упоминание, что он явился «из гор», «порожден в горах», хотя встречаются также формулы вроде «он в степи родился, его горы взрастили», а также просто «порождение степи (пустыни)». Перечень окружавшей его фауны находим в стенаниях Гильгамеша по поводу его смерти: антилопа и онагр его воспитали, животные в степи и на дальних пастбищах; «да плачут медведи, гиены, барсы и тигры, козероги и рыси, львы и туры, олени и серны, скот и зверье степное… младший мой брат, гонитель онагров горных, пантер пустыни!» Из дальнейшего развития сюжета можно заключить, что Эа-бани (Энкиду) – выходец из «гор Ливана», то есть из гор восточного Средиземноморья, проведший жизнь в этих горах и в Сирийской пустыне, прежде чем оказаться на берегах среднего или нижнего течения Евфрата.

Пастух-охотник, обнаруживший «дикого» (Эа-бани), пригнал домой свой скот – устрашенный, онемевший, лицом подобный мертвецу. Он рассказал отцу об этом существе, к которому даже «приближаться не смеет». Умудренный опытом отец решил оторвать Эа-бани от зверья и приручить его с помощью женщины-блудницы. Очевидно, здесь учитывался и давний отрыв «дикого человека» от себе подобных, оставшихся в горах, и шанс направить его половой инстинкт на эволюционно близкое существо. После долгого подкарауливания у водопоя план был успешно осуществлен. Согласно эпосу, достаточно было семи суток пребывания с блудницей, чтобы произошло магическое превращение животного в человека. Но некоторые дальнейшие фрагменты, представляющиеся особенно древними, позволяют допустить, что некогда рассказывалось о долгом постепенном приручении. Его приучают к человеческой пище, он становится подобием сторожевой собаки при стадах пастухов: они могут спокойно спать, так как он способен не спать ночью и отгонять хищников. Долго ли пребывал он в этом положении – неизвестно. Дальнейшее поддающееся реконструкции реальное звено в эпосе – использование его царем Гильгамешем в походе в горы Ливана для истребления живущего там в кедровых лесах Хувавы (Хумбабы), рисующегося таким же самым человекоподобным животным. Подчеркивается, между прочим, необычайно громкий крик Хувавы в горах. Тут попутно мы и узнаем, что Энкиду (бывший «дикий человек») как у себя дома в лесах, обитаемых Хувавой. Старейшины напутствуют Гильгамеша: «Пускай идет пред тобою Энкиду, ходивший теми стезями и путями: знает он лесные проходы, все повадки Хувавы знает». И в уста самого Энкиду эпос вкладывает слова: «Ведомо, друг мой, в горах мне было, когда бродил со зверьем я вместе… Дороги не бойся, на меня положися, хорошо мне известно его жилище, и пути, по которым бродит Хувава». Хувава – это, конечно, собирательный, персонифицированный образ. Герои похода убили не только Хуваву, но и «семь страхов», подобных или подчиненных ему, водившихся в том же лесу. Только благодаря одному прирученному индивиду удалось шумерским воинам разыскать в непроходимых лесах Ливанских гор несколько человекоподобных ужасных существ, истребление которых представлялось им священным долгом (Наряду с другими переводами, использованными нами, см.: Эпос о Гильгамеше. Перевод с аккадского И.М. Дьяконова, М. – Л., 1961.).

Таковы древнейшие сохранившиеся в памяти человечества и сросшиеся с мифами известия о волосатых людях-животных. Заметим пока лишь попутно, что эти известия указывают как раз на те горные районы Восточного Средиземноморья, где произведено столько важных палеоантропологических открытий, где найдены останки многих переходных форм от обезьянолюдей к людям современного физического типа, где ученые готовы видеть центр области превращения неандертальца в «человека разумного».

Не только описание, но и название Эа-бани привлекает внимание исследователя проблемы «снежного человека». Его название – в сущности то же самое, которое мы и сейчас, пять тысяч лет спустя, слышим у ирано-язычных народов, например, таджиков, для наименования существ, описываемых сходным образом: «биабани», «явони», «явои» и т. п.; тот же термин в разных вариантах (например, «биабан-гули», «гулэйбани») мы находим и у азербайджанцев.

Другая книга, принадлежащая к числу древнейших книг человечества, Библия, тоже содержит полустертые следы указаний на такие существа. Мы не будем приводить подробных цитат и комментариев, которые читатель может найти в специальной небольшой сводке ученого гебраиста раввина Йонах ибн Аарона, включеннной в упоминавшуюся уже книгу Айвена Сэндерсона. Эти существа выступают под названиями «гиборим», «сеирим», «шейдим», «некие волосатые», «разрушители», «могучие существа охоты» и др. Они отличаются от человека рыжим волосяным покровом тела, запахом, голосом. По словам Йонах ибн Аарона, составленный им физиологический образ этих «волосатых» свидетельствует, что это были гоминиды и, следовательно, они были способны к скрещиванию с людьми современного физического типа в случае достаточно близкого общения с ними. Как плоды такого скрещивания филологический анализ позволяет толковать, например, Исава и его сыновей. Вот сводное описание библейских «волосатых»: они имели длинные руки; их тело покрывали рыжие волосы, более темные на голове, чем ниже; ростом достигали 4,5 фута; ноги имели коротковатые, но вполне прямые; их локти, шея, ступня отличались необычной для человека шириной. Область их обитания была ограничена Синайским полуостровом, а также югом Египта. Во время пребывания евреев в Египте «волосатые» оказались каким-то образом тесно связанными с ними (вроде прирученных охотничьих животных?), при этом похищая их детей, нападая на них, так что евреям приходилось от их обстрела швыряемыми камнями укрываться в ямы, прикрытые ветвями, или скрывать свое местожительство листьями и песком. Выселившись из Египта, евреи, по Библии, перешли к новому обращению, к расправе с «волосатыми». Йонах ибн Аарон убедительно доказывает, что в описание обряда принесения в жертву двух козлов, из которых один подлежал закланию, а другой – отпущению в пустыню, вкралось текстологическое и смысловое искажение: слово «сеирим» (наименование описываемых существ) было заменено словами «сеирей изим» (волосатые козлы), хотя домашний козел, конечно, не обитает в пустыне и не уйдет туда, сколько его ни отпускай с людскими грехами (Sanderson I.T. Oр. сit., р. 378–382; Сандерсон А. Т. Oр. сit., с. 429.).

Древнегреческий автор Ктесий, бывший врачом при дворе персидского царя Артаксеркса (V в. до н. э.), в сочинении об Индии писал, что в горной части этой страны, следовательно, в Гималаях обитают человекоподобные дикие животные. От Ктесия это сообщение заимствовали другие античные натуралисты, а затем и позднейшие европейские авторы. Не интересно ли опять-таки, что сейчас, две с половиной тысячи лет спустя, именно в тех местах, в Гималайских горах идут поиски «йе-ти» – «снежного человека»? Видимо, не только от Ктесия знали античные натуралисты о подобных существах. На подиуме амфитеатра в Помпее нарисовано пять сцен боев диких зверей и в том числе – тигра с обезьяноподобным и в то же время человекоподобным существом; предполагают, что это горилла, но высказывается и сомнение в возможности для обезьяны выдержать бой на арене цирка с тигром, в то время как остальные изображенные пары в этом смысле вполне ясны. Так или иначе, Плинию и некоторым другим античным писателям были известны сведения о каких-то человекоподобных животных, водящихся в горах Азии, которые едва ли могут быть отнесены к известным человекообразным обезьянам.

Некоторые представления античных авторов любопытным образом резюмированы в попавшейся нам на глаза статье о диких и одичавших людях, опубликованной в 1731 году в «Исторических, генеалогических и географических примечаниях к Санкт-Петербургским Ведомостям». Там говорилось, что «прежде верили, будто кроме обыкновенных людей еще иной род диких людей имеется, которые по лесам бегают, сие свидетельствуют языческие басни о сатирах и сильванах. Древние оных почти так изображали, как нынешние живописцы дьявола малюют… Сии сатиры, как сказывают, больше в ямах и иных потаенных местах живут, а когда какую женщину поймают, оную, не сотворив с ней блуда, не отпустят (Гераклит Тирский). Равным же образом они и во всех их телесных движениях, а особливо в плясании, зело бесчинно поступают; но ничего не говорят. Из сих сатиров, как сказывают, многие находятся в Индии (Плиний)… Как Сулла с войны возвратился, которую он с Митридатом имел, то привезли к нему такого же сатира, который близ Диррахма пойман был (Дополнения к Титу Ливию)».

У средневековых европейских путешественников по Азии имеется несколько упоминаний, то более фантастических, то вполне реалистических, о «диких людях», человекоподобных животных, обитающих в горах и нагорных пустынях. Так, Джиовани дель Плано Карпини, ездивший в середине XIII в. к монголам по поручению папы Иннокентия IV, в своей «Истории монголов» писал: «К югу от города Ханыла (видимо, современный Имиль, несколько к западу от оз. Кизилбаш) лежит большая пустыня, в которой, как утверждают, живут дикие (лесные) люди; они совсем не обладают никакой речью». Далее Плано Карпини передает неправдоподобные слухи об отсутствии суставов на ногах этих существ, умеющих однако очень быстро убегать, когда татары преследуют их, и якобы прижимающих к ранам траву, когда татары ранят их стрелами (ИМ, I, № 1).

Около 1396 г. немец (баварец) Иоганн Шильтбергер попал в плен к туркам, затем к Тимуру и проскитался в Азии свыше 30 лет, в том числе был подарен главе Золотой Орды хану Едигею, который находился в Монголии и Сибири. Это путешествие Штильбергер совершил состоя при претенденте на ханский престол в Золотой Орде Чекре, который после смерти Тимура (1405) скрывался временно при дворе персидского шаха Мирана, а затем отправился к хану Едигею. Наблюдения Шильтбергера о ставке Едигея относятся, примерно, к 1410 г. «В стране этой и при всем этом я был сам и все видел собственными глазами, когда находился при вышеупомянутом ханском сыне по имени Чекра», – пишет Шильтбергер.

Вернувшись в Баварию в 1427 г., Шильтбергер написал свою известную «Книгу путешествий». Нас интересует в ней то место, где говорится о некоторых наблюдениях в «стране Сибирь», под которой, впрочем, может быть, Шильтбергер разумеет и Монголию. Дело в том, что, по его словам, «в стране этой находится гора, называемая Арбусс, простирающаяся на 32 дня ходьбы»; горы под таким же названием сейчас известны среди монголов у границ Юго-западной Гоби, но, может быть, речь идет, о Монгольском Алтае, «Живущие там люди считают, что за горой этой находится пустыня (очевидно, Гоби. – Б.П.), доходящая до оконечности света; никто не может также пройти через эту пустыню и жить в ней из-за обитающих там диких зверей и гадов. На вышеупомянутой горе живут дикие люди, не имеющие постоянных жилищ; тело же у них, за исключением рук и лица, покрыто волосами; подобно другим животным, они скитаются в горах, питаясь листьями, и травой, и всем, чем придется. Владетель упомянутой страны подарил Едигею двух диких людей – мужчину и женщину, которых поймали на горе, а также трех диких лошадей, которых там также словили; лошади же, живущие в этих горах, величиною с осла; водится там также много животных, которые в немецких землях не попадаются и которых я не могу назвать по имени…» (ИМ, I, № 2.).

Очень важным контрольным моментом в этом рассказе служит упоминание о поимке диких лошадей, отличающихся небольшим размером. По-видимому, перед нами первое упоминание в европейской литературе о так называемой лошади Пржевальского. Достоверность существования этого животного как бы косвенно подтверждает и сообщение об обитающих в горах и лично виденных Шильтбергером в качестве подарков, поднесенных хану Едигею, диких волосатых человекоподобных животных.

В Центральной Азии, действительно, народная молва с древней поры хранит уверенность в существовании там «диких людей, наряду с такими не вызывающими у зоологов сомнения животными, как дикие лошади или дикие верблюды. Об этом мы узнаем, например, из текста киргизского народного эпоса «Манас», сложенного в середине IX в. и бережно передававшегося из уст в уста несчетными поколениями. Согласно эпосу войска Манаса вышли из Минусинских степей, переправились через реки Орхон и Иртыш и направились в Китай. Интересно отметить, что в северной части Синьцзяна ныне есть река и город, которые носят название Манас. Так вот, в пути Манас обращается к своим дружинникам со словами:

 
А известно ли вам, что есть
Чудеса, которых не счесть,
На том великом пути,
Что нам еще предстоит?…
Кто о диком верблюде слыхал?
Кто о том, что есть дикие люди, слыхал?
 

(Перевод С. Липкина; ИМ, III, № 76)

Не только устное творчество, но и многочисленные памятники письменности в Китае и Монголии, как и у других народов Азии, содержат древние сведения о человекообразных диких существах. Работа по собиранию этих сведений едва только начата. Мы располагаем пока разрозненными указаниями, например, знатоков древнекитайских сочинений и хроник. Так, в статье китайских ученых Пэй Вэнь-чуна, У Лю-кана и Чжо Мин-цына «Загадка снежного человека», которая была опубликована в феврале 1958 г. в газете «Гуанминь жибао», авторы сообщали, что в китайских народных рассказах, восходящих к глубокой древности, говорилось об обитании на юге Китая существа, похожего на «снежного человека». В нескольких древнекитайских книгах, цитируемых авторами, рассказывается о «диком человеке». Хотя авторы высказывают предположение, не имеется ли здесь в виду горилла, они приводят из этих древних книг не только такие черты, как лицо и форма тела, похожие на человека, длинный разрез рта, наличие на теле темной шерсти, но и совсем неожиданную деталь, повторяемую в нескольких древних свидетельствах: при встрече с человеком эти существа якобы, закрывая глаза, улыбаются или даже смеются. Они предпочитают горные ущелья, где иногда переворачивают камни, под которыми находятся крабы.