Мелкий принц

Есть что-то такое (мерцающе-по-детски-трепещущее), когда читаешь про места, где сам много раз бывал-бываешь, во время обеда, например, прогуливаешься (Воронцовский парк) или просто живешь (в Беляево)... -и, что случайно-интересно: если о первой локации (Пилюгина - Воронцовский парк) речь идет здесь в начале повести, то о второй ("доехали до "Беляева") - в конце, что выглядит даже как-то символично (круг путешествий почти замкнулся... на Юго-Западе Москвы)...
При том, что Беляево у нас вообще фундаментально-постсингулярное место (силы), что есть, то есть (именно в этих местах, например, разворачиваются основные события романа "Один" Императора ВАВА -конкретизирую по секрету, ибо напрямую в самом романе об этом не говорится), ну это мы немного отвлеклись...
Так вот, возвращаясь к сборнику "Мелкий принц" - в книге первой идёт эта одноименная повесть и далее следует ещё несколько рассказов.
Текст достаточно сумбурный, но неплохой. Органичные, вроде бы вкрапление матерных слов вызывают скорее улыбку, чем подтверждение какой-то скользящей (ну не глубинной же) искренности. Как-то вы ребята, слишком быстро поверили, что "сорокинская" парадигма - это всерьез и надолго...
Мальчик Боря - герой первого произведения вызывает скорее сопереживание, чем отторжение. И постоять за себя он умеет, когда надо (московско-подмосковная школа дворово-уличных драк - она всё же бесценна, всё больше убеждаюсь, не знаю, правда, закончилась ли она в 70-х - 80-х -90-х годах прошлого века, или успешно продолжилась и в нулевые), да и соображает он, большей частью и хватает на лету, молодец, парень не пропадёт.
Рассказы... рассказы послабее, но тоже встречаются неплохие ("Лесной городок", например, есть здесь такая, как бы скользящая сексуальность, а это не так просто "выстроить"и показать)...

Продолжаю рассказ о лонге Большой книги 2024, рецензии складываю в эту подборку. Сборник Бориса Лейбова "Мелкий принц" был в планах "почитать когда-нибудь" и до попадания в номинацию. Не одной из тех книг, которых ждешь и бежишь делать предзаказ по издательскому анонсу, но и не из той части списка, о позициях которой спрашиваешь себя: "Кто все эти люди?" Середина, и это отчасти характеризует книгу в целом: не роман и не малая проза, но повесть и несколько рассказов; не ожидаемое по названию "между Сологубом и Экзюпери", скорее между Ремарком и Сэлинджером; не о детях и не о взрослых, пубертатная проза; не отечественное, не иностранное, даже не эмигрантское - про заграничную учебу; автофикшен, который не мемуаристика и не вымысел в чистом виде; моя 20/50 книг длинного списка, тоже примерно посередине.

Приметы принадлежности срединному миру можно продолжать, но это уже будет перечень ради перечня, важнее другое "посередине" не означает "посредственно", книга хороша стилистически, в ней есть внятный сюжет, "пацанские" приключения с поправкой на заграницу, первая любовь и муки взросления, когда кожа не поспевает за костями и мышцами, а мозги за телом; есть редкий в автофикшене опыт детства и юности без материальных проблем, и редчайший - прозы, проникнутой нежностью к родителям и бабушкам-дедушкам. Отчего-то у молодых русскоязычных авторов норма ненависть и презрение к тем, кто дал им, таким великолепным, жизнь.

Мальчишка из интеллигентной советской семьи (Май мазер из э тичер энд май фазер из эн инженир), умный и обладающий деловой хваткой папа которого сумел сориентироваться в начале девяностых, занялся бизнесом и оказался среди успешных людей в пору первоначального накопления. Однако десятилетие не случайно закрепилось в языке с эпитетом "лихие", граната под дверью отцовского компаньона и его погибшая от потери крови жена заставляют папу спешно отправить пятнадцатилетнего сына с мамой на безвизовый Кипр, где им предстоит прожить некоторое время, пока все успокоится. Так начинается эпопея героя с жизнью в недорогих пансионах и школьных кампусах. Потому что, в отличии от мамы, он не вернулся, продолжил учебу в разных заграницах - нормально, когда родительские средства позволяют, а мальчик показал, что может адаптироваться, что его можно оставить без присмотра, что ни в какую мерзость не вляпается.

Насчет "не вляпается" в немалой степени вопрос везения, Боря не демонстрировал чрезмерной законопослушности, и с неправильной компанией хороводил, но обошлось без последствий. Когда мозги есть, от радикальных глупостей они по большей части удерживают. Лучшие друзья, какие бывают только в ранней юности, девушки: "не та", "не та", "та самая", соперничество за ее благосклонность и как-бы победа. Каникулы в статусе заграничного студента в переменившуюся Москву, и понимание, что уже не вписываешься - снова это межеумочное состояние своего среди чужих, чужого среди своих. Первые попытки писать. Все как у всех.

Рассказы не произвели сколько-нибудь серьезного впечатления, это скорее наброски и моментальные снимки, не лишенные, впрочем поэтичности, а повесть от души понравилась. Уровень "Большой книги"? Скорее "Лицея", но туда автор не проходит по возрасту. Идеально для новой номинации Ясной поляны 2024 "Молодость".

Кроме повести — в общем-то, такой же коллекции нанизанных на одну леску новелл — в сборник входит десяток рассказов. Довольно разные интонационно, они объединены темой воспоминаний о детстве — настоящих и вымышленных. Реконструированная память как предмет писательского исследования в текстах Лейбова не выглядит препарированной. И повесть, и рассказы, написанные довольно откровенно, без ложной стыдливости, фантомных болей по тому самому пломбиру и приукрашивания заблюренной забыванием действительности, наполнены нежностью. Отчасти ностальгической — по оставленной на загородной дороге бабушке, машущей белым платком внуку, которого больше никогда не увидит, отчасти экспериментальной — стилистически восстановленной в чужих писательских экзерсисах. Эта проза похожа на краткий побег через низкое окно в большую дачную неизвестность: с ощущением, что навсегда, но на самом деле так, чтобы вернуться до того, как хватятся родители. Но теперь такое окошко выходит в увиденное так давно, что кажется придуманным: за ним озоновая свежесть только что прошедшего в Подмосковье дождя, чужие — но уже не чуждые — полифонические локации Средиземноморья, выцветающие, как старомодные фотокарточки, люди и события. Бог разберет, придуманные или проступившие в проявителе.

Рецензия полностью на сайте журнала Прочтение.