Литва, страна печалующегося Христа,
подпирающего деревянной ладонью деревянную щеку,
все, как положено – терновый венец, сомкнутые уста,
вторая рука на колене – что нужно еще человеку,
дошедшему до перекрестка, не знающему, куда свернуть,
как долго идти до намеченной ложной цели,
нет ни камня, ни стрелки, указующей верный путь,
лишь деревянный Христос – изваяли его, как умели.
Изваяли сидящим, печальным, в терновом венце,
сработанным грубо, как, впрочем, и все мирозданье,
размышляющим о неизбежном, с такою мукой в лице,
что стыдно жить, не зная, что такое страданье.
Размноженный в тысяче копий, он сидит взаперти
в каждой витрине, в любой сувенирной лавке.
Он так одинок, что стыдно в толпе себя не найти,
уцелеть в миру и не быть растоптанным в давке.
22 июня 2015
то ли ночь темна то ли земля черна
то ли нет в земле ни корня ни крота ни зерна
то ли нет на земле ни города ни села
то ли тело Христово судорога свела
депрессия лучшее логово для зверя твоей души
пошел бы в кабак да на какие шиши
написал бы другу письмо да хрен прочтет
какова молодым дорога таков старикам почет
того что лезет в руки само не удержать в руках
в омуте памяти плавает радость да не поймать никак
затопил бы печь да выйдет тепло в трубу
вот и лежу отвернувшись к стене закусив губу
25 июня 2015
посмотришь ордер на обыск приглядишься так на арест
на допрос по морде на теплушку на двести мест
как палка высохнешь мама а в школе дразнили жиртрест
дразнили жиртресткомбинат ты не мог залезть на канат
военрук был садист мама а физрук психопат
директор был трезв и строен но лучше бы был пьян и горбат
жизнь была застенок и на каждой стене дуплет
портреты ленина-сталина и карты иных планет
вор лезет в карман хулигану а там кастет
а там кастет ударишь и кость хрустит пополам
по рельсам гремит трамвай пассажиры спешат по делам
урчат трактора как вши ползут по колхозным полям
снаружи внешний враг и внутренний враг внутри
эй вратарь готовься к бою все мы твари тут вратари
граница на карте не нравится резинкой ее сотри
говорят что сосед по коммуне работает палачом
во всем виноват судья а он палач ни при чем
это мать революция со своим кумачом расскажет нам что почем
это срок как школьный урок от звонка до звонка
это треск ночного мотора черного воронка
и хочется жить но выжить мама кишка тонка
тянутся зимние ночи а дни твои сочтены
дуэт дуплет ленинсталин глядит на тебя со стены
кому повезет доживет до начала великой войны
28 июня 2015
вздорный характер спорная территория
был бы товарищ ленин найдется и броневик
так пробудившись с похмелья являет свой лик история
разматывает клубок раскручивает маховик
где вращение там повторение где движение там инерция
где волнения там полиция где хор неизбежен разброд
все эта херня не стоит и ломаного сестерция
как говорил Юлий Цезарь, собираясь в последний поход
1 июля 2015
Очаровательные деревянные куклы святых,
нарядные, расписные, не хуже наших матрешек.
Сторонники Реформации в щепы рубили их,
а если бы кто купил – продали б за медный грошик.
Протестантизм – последнее прибежище торгашей,
так учил нас товарищ Вебер, а ему, конечно, виднее.
Капитализм с улыбкою до ушей, хоть веревки пришей,
не любит Церкви и всего, что связано с нею.
Взять хоть этих кукол, румяных, попирающих грех и гнев,
василиска и аспида, разумеется – льва и дракона,
этих смиренных воинов, этих бесполых дев
(вроде как статуя, а на деле – плоская, как икона),
этих грустных хранителей границ между злом и добром,
этих злобных демонов, корчащихся под каблуками.
Что вырезано резцом, легко изрубить топором,
легко истребить за час все то, что хранилось веками.
Херувим, который мог бы при случае стать мотыльком
и летать с цветка на цветок, питаясь чистым нектаром,
глядит на буржуазию, с набитым ее кошельком,
со спросом и предложением, никому не нужным и даром.
2 июля 2015
колодец во дворе и двухэтажный флигель
дым из печной трубы жар пышет от плиты
инфаркт или инсульт или иная гибель
твои расчеты здесь как дважды два просты
под слоем облаков небесное светило
движение свое скрывает от очей
как город постарел и как его скрутило
явился казнокрад считай что казначей
так кашкою дитя мамашу кормит с ложки
так продавец живет не зная что почем
ковры подметены на скатерти ни крошки
прижмись ко мне плечом прижмись ко мне плечом
заезжий пастернак с заезженным булатом
все что осталось нам от позапрошлых лет
весенний первый гром живет своим накатом
и всемогущий Бог летит среди планет
обломки чьих-то строк набор простых мелодий
из телика кричат одесская хатынь
поет псалмы кирилл ему вторит мефодий
старославянский гул бессмертен как латынь
я был мальчишкой тут носил костюм на вырост
слабеющий режим при встрече брал в зажим
кружилось все вокруг и вдруг остановилось
и странно всем чужим что мы еще кружим
3 июля 2015
мы шли на еврейское кладбище после рабочего дня.
у входа в больницу отец поджидал меня
веник, ведро и тряпка, докторский дипломат,
папа выбрит, а я – бородат. папа стрижен, а я – патлат.
мы выбирали прохладный, погожий осенний денек,
добирались пешком, не спеша, благо, путь недалек.
по пути говорили о жизни, о больных, о домашних делах,
о политике, но не о смерти и не о иных мирах.
мы шли по центральной аллее. с черных гранитных плит
на нас глядели евреи, у которых душа не болит,
щебетали птицы, сияли солнечные лучи,
на могилах только цветы – ни камушка, ни свечи.
мы сворачивали на тропинку между чугунных оград,
папа о чем-то спрашивал. я отвечал невпопад.
вот мраморный обелиск – здесь похоронен дед.
возвращались. и целое кладбище молча глядело нам вслед.
8 июля 2015
роем траншеи а вдруг начнется война
строим убежища вдруг прилетят бомбить
производим оружие больше чем дохрена
проводим мобилизацию враг не любит шутить
а мы не прочь пошутить изображаем врага
лилипутом что великану грозит смешным кулаком,
мы песни поем что на нашу землю нога
вражья не ступит что мы его ракетою и штыком
мы смышленый смешливый народ мы врагу не чета
мы имеем право на отдых и водку с двух до семи
мы любим правительство мы оплачиваем счета
дай нам в руки ружье и хлебом нас не корми
хлебом нас не корми масло на хлеб не мажь
сверху ломоть колбасы с горчицею не клади
кашку свари уж если на ум пришла подобная блажь
а где что плохо лежит не стесняйся молча кради
и вот война началась нас бомбят еженощно, но
убежища нас не спасают и враг уже виден вдали
одно утешение мы знали это давно
предвидели все и готовились как могли
10 июля 2015
В жизни все получается как всегда:
веселые села, угрюмые города,
на пасмурном небе грозовых облаков гряда.
Приезжает высокий чин – город весь перекрыт.
Сотня старух сидит у сотни разбитых корыт.
У обелиска горит вечный огонь стыда.
Заведенный порядок. Низкий гудок заводской
наполняет душу промышленной смертной тоской.
Училка с указкой стоит перед черной школьной доской.
Принимаешь решение – задача или пример.
«Жизнь! Только выкрестами жива – иудами вер»
Из подворотни аккорды гитары мотив воровской.
А села веселые – так Шевченко писал:
садок вишневий, зачинена церква, ныне – спортзал.
Ходит мальчик голубоглазый – слабоумен и шестипал.
Дайте ему копеечку, динарий или обол.
На пустыре кто поумнее играют в футбол.
Когда-то мы наступали, а враг отступал.
Когда-то Елена Прекрасная обнимала меня.
Когда-то троянцы в пролом тащили коня.
Когда-то Ахилла оплакивала родня.
Ахилла похоронили – торчит из-под плиты
пята, и стрела торчит из пяты.
Казак в вышиванке целует девушку у плетня.
11 июля 2015
Отдайте кесарю – кесарево, а Богу – Богово,
а в свое вцепитесь зубами и быстро тащите в логово,
где самка в звериной шкуре третью ночь стережет костер,
где дети с рычанием ползают на карачках,
где старцы не думают о похоронных заначках,
где братцы в охотку под себя подминают сестер.
Этот мир не скверный, нет, он просто пещерный,
ему неведом ход времени равномерный,
и даже восход светила – большой сюрприз.
Вокруг ходят мамонты и шерстистые носороги,
эти звери в принципе – невинные недотроги,
не то саблезубые тигры – не поймешь, кто кого загрыз.
И кто б человечество сдвинул с гиблого места,
поставил бы под ружье, отучил-отлучил от инцеста,
рассказал бы про вечную жизнь, которая там, в земле
не копошенье червей и хрустящих личинок,
а та, за которую в келье молится инок,
и та, что нетленной звездою горит во мгле.
И кто б объяснил, что вера – игра без правил,
Господь вопрошает Себя: за что Ты Меня оставил,
и самозабвенный художник сам себя позабыл.
И самозабвенные воины – пика да алебарда,
и самозабвенен бросок безумного авангарда,
что рвется вперед, врагу открывая тыл.
13 июля 2015
В этом краю за битого двух небитых дают, а то и трех,
а после бьют небитых, чтоб они поднялись в цене.
А на троне сидит там царь Стручковый Горох,
а в стручке царевны-горошинки сидят рядком в глубине.
И хорошо человеку жить при Горохе-царе,
правда, пучит живот и трещишь, а если не бит, то бьют,
потому что пучит всех верноподданных об этой поре,
потому что за битого двух или трех небитых дают.
И в каждой хате зыбка цепная подвешена к потолку,
и рыбка златая в каждом колодце живет,
а в каждой зыбке – жирный младенец, прибыль в нашем полку,
и у младенца тоже с гороха пучит живот.
И высокоудойная мамка песню поет сынку
о царе-Горохе, от которого мальчика понесла,
и мальчик вырастет крепким и обрадуется пинку,
потому что после пинка цена его возросла.
И поведет его, возросшего, постаревшая мать
на невольничий рынок, под стеклянными крышами корпуса,
будет битого сына на двух небитых менять,
а из глаз ее бабья слеза – Божья роса.
16 июля 2015
О проекте
О подписке