Глава 5

– Доброе утро, Ким – сказал я.

Под мастера валял, но голос изобразить не получилось. Тогда я взял себе стул, мастерски поддёрнул штанины, уселся и добавил, потрясая своей регистрограммой:

– Вы, я вижу, опять за старое?

Ким зачем-то глянул в окно, потом на меня – зверем. Выпустил дверную ручку, ко мне направился. Видно было – дело серьёзное, угодили Алану Киму в чувствительное место.

– Э, Кимчик, ты шуток не понимаешь?

– Шуток?! – выцедил он. – Это тебе шутки?!

Навис надо мною, как экзекутор на допросе. Руки в кулаках. Похоже, зря я к нему. Или невовремя. Почему в окно тычет?

Ким сжатым кулаком с отставленным большим пальцем указывал через плечо на виртуальное заоконье. Пейзаж как пейзаж, тот же, что и у меня.

– Был у тебя мастер? – вкрадчиво осведомился Ким.

– Был. И отбыл.

– До меня или после?

– До. А что такое?

– Откуда тогда знаешь? Про старое, – спросил он, подцепив меня за воротник указательным пальцем.

– Ничего я не знаю! Втяни коготь, псих. Пошутить нельзя?! Эм Ди со мною каждый день так здоровается.

– Да? – Ким как-то сразу обмяк, отпустил воротник, выпрямился и снова глянул в окно.

Да что там у него? Почему всё время оглядывается?

– Значит, ты так-таки ничего и не знаешь? Про тот случай.

– Ну хватит, Алан. Вообще не понимаю, о чём ты. Тебе пейзаж не нравится? Разлитие желчи на почве профессиональной деформации?

Алан наш Ким, хоть и похож на барного вышибалу, в допроектной жизни был специалистом по окружению. Энвайронмент артист, так это, кажется, раньше называлось. Вечно ему Эм Ди на групповых сессиях выговаривал за эстетство и бессодержательность. Его сны статичны и созерцательны. Я смотрел парочку расшифровок, мне понравилось. А мастер говорит, трэш и пустопорожнее любование.

– Деформация, говоришь? – с обречённым видом разглядывая сосны и можжевельник, молвил Ким.

– Мгм. Мне, например, этот пейзаж нравится. У меня сегодня такой же. В комнате.

– Да? – оживился Ким. – Мой арт. И как впечатления? Что сделать захотелось, когда увидел? Первая реакция.

– Сначала на меня снизошло умиротворение, которое в ходе визита мастера перешло в новую фазу, и я чуть было не запустил в окно стулом.

– Не советую, – помрачнев, буркнул Ким.

– Почему?

– Без толку, я пробовал.

– Серьёзно? Стул в окно швырнул? Герой. И чем кончилось?

– Финансовыми потерями. Пять монет за разбитый экран и всеобщая ржачка на групповухе. Эм Ди учинил осмеяние. Усвоил, стажёр?

– Усвоил. Пять монет за экран. Недёшево. А за стул?

– Что ему сделается, – уныло проговорил Ким. Видно было, о другом думает.

– Он наружу не вывалился?

– Куда? Там глухая стенка. Тебе что, наши не рассказывали? Достали меня подколками. А, ну да. Тебя тут ещё не было. Слушай, Шейдер, ты же новенький. Может, хоть ты помнишь?

– О чём?

Я затаил дыхание. Кажется, не нужно подталкивать. Всё-таки чему-то я научился у мастера. Сейчас Ким спросит…

– О том, что с тобой было. До того как попал в проект.

– То есть как, что было? Конечно, помню. И ты помнишь. Сам рассказывал, что был художником по окружению, но потерял работу и…

– Нет. Я не спрашиваю, кем ты работал. Знаю, что кодером.

– Не кодером, алгоритмистом. Сколько раз говорить!

– Одна фигня. Я спрашиваю: что с тобою было? Что ты помнишь о жизни? Ну, чего вылупился?

– За такие вопросы, знаешь…

– Знаю. Можешь дать в морду, но сначала ответь: помнишь или нет?

– Да. Сегодня как раз снилось.

– Везёт, – вздохнул Ким, прошёлся бесцельно по такому же, как у меня, шкурному ковру, и вполголоса продолжил:

– А мне вот сегодня снилось… Нет, не хочу об этом.

– Начал, так выкладывай. Мало ли что тебе Эм Ди навешал. Ну, оставил без зачёта, и ладно. Что приснилось?

– Что не было у меня ничего до проекта. Вообще ничего. Вся прошлая жизнь – видимость, сон Ратионис. И теперь мне кажется, что это правда. Пробовал восстановить в памяти и… не смог даже посчитать, долго ли я в проекте. А ты можешь?

Что-что, а это я о себе помню точно. Полгода моделлером, потом это мне надоело и я в мастера подался. Месяц стажировки – или уже больше? – надо проверить по выплатам, они у нас день в день, железно, раз в неделю.

– Да, могу, – ответил я.

Ким снова вздохнул, тряхнул головой, будто муха ему докучала, и бодренько так:

– А зачёт… С чего ты взял, что я опять в пролёте? Я сдал. Учись, зелень! Сон пошёл в производство.

– Поздравляю. Сон в производство, а тебя, значит, тоже. Произведут в мастера. Какого тогда ты так непочтительно с регистрограммами?

– А такого! – заорал Ким, зыркнув на бумажный ком в углу, осёкся, и прежним унылым тоном продолжил:

– Тошно стало, когда попробовал вспомнить. Самому захотелось в окошко выброситься, да вот незадача, нету окошка.

Он коротко глянул на меня – с ехидцей, как мне показалось, и спросил:

– Как ты думаешь, что там, за бортом.

– За каким ещё бортом? За стеной этой нашей башни? То же, что и было раньше, воздух. Город пятьдесят семь, европейский сектор.

– Нету там ничего, стажёр, ни воздуха, ни города, ни сектора. Представь себе, что все мы запечатаны в огромную консервную банку. Если бы ты смог башкой своей умной проклевать в стенке дырочку, выглянул бы наружу и увидел…

Он замолчал, поджал губы.

– Что увидел?

– Ничего. Шучу я. Ты пошутил, я тоже. Квиты. Хватит на сегодня, и так я наговорил на строгач со списанием.

– Комнаты не прослушиваются.

Ким кивал, глядел на меня с жалостью, бормотал: «Зелень, что с тебя взять». Ну и ладно, раз такое дело, хватит.

– Хочешь строгач, будет тебе. – сказал я. – Настучи на себя мастеру. И я тебе ещё по морде должен.

– Только попробуй. Идём-ка лучше жрать.

Лифт мы ждали молча. Не знаю, о чём думал Ким, а я безуспешно пытался настроиться на рабочий лад, сон обдумать, но вместо отрешённости и редакторского скепсиса лезли эмоции. Ничего нет: ни воздуха, ни города, ни сектора. А как же Ирка с Маришкой? Дурацкие у Кима шуточки. Я глянул на него искоса – нет, не до шуток ему, видно же. Да и не был никогда шутником, всё всерьёз, даже слишком. И чужих шуток не понимает. Вечно мастер над ним подтрунивал на групповухах, а он в ответ бычился. Эм Ди шутник тот ещё, жаль только шутки у него иногда не для средних умов. Кима почему-то обзывал ирландцем. О'Хара, говорит, иного я от вас и не ждал. Всем известно, говорит, некоторые вещи неразлучны: картофель и лук, всадник и его голова, ирландцы и беспорядки. Что тут смешного? О'Хара какой-то… Киму, кажется, тоже невдомёк.

– Воздухан заклинило на двенадцатом, – услышал я вдруг.

Оказывается, дождались мы капсулы и уже успели в неё погрузиться. Два тёмно-зелёных техника болтали о своём, о низменном.

– На каком двенадцатом? В спальнике? – спросил тощий техник, какой-то даже измождённый. Никогда раньше не приходилось видеть в проекте такого задохлика. Новобранец?

– Не, – ответил другой. – В обезьяннике на двенадцатом. Эй, сони садовые! В метро родились?

Это нам? Я воззрился на него – толстячка с яблочными щёчками – в недоумении. Тоже шутник. Сони – это про нас. Почему в метро? А! Двери же надо закрыть.

Я тронул на табло квадрат со стрелками, двери чмокнули у меня за спиной, пол ушёл из-под ног. К пневмолифту невозможно привыкнуть, жуткое изобретение. Кто его выдумал?

– В спальнике сразу бы заметили, – говорил яблочный толстячок, – обезьянник всем до лампочки. Вдруг так и задумано? Вдруг дура силиконовая постановила соням жирок трясти в субтропическом климате?

– Зарешал?

– Угу.

– Что было?

– Перепускной клапан регенератора. Я тому дегенерату, который его выдумал, инсталлировал бы эту байду прямиком в выхлопное отверстие.

– У неё нету.

– Почему у неё? А, ты про умницу силиконовую. С неё взятки гладки. Все вопросы к этим.

Он глянул на меня, спросил:

– Я извиняюсь, не вам случайно приснился перепускной клапан регенератора?

Похоже, ответа не требовалось.

У меня подогнулись колени, в капсулу хлынула разноголосица.

– Приехали, – сказал яблочный техник. – На выход, сони садовые! Кормушки ждут.

Я потащил Кима за рукав, вывел из капсулы. Что он как неживой? Честно говоря, и мне было не по себе. Болтовня техников непостижимым образом связалась с моим сном и с тем, что услышал от Алана. По мнению толстячка перепускной клапан – плод чьего-то сна, гниловатый притом, но какой приснился, такой приснился.

Техники обогнали нас; слышно было, как толстый спросил у тощего: «Фил, а что там сегодня снаружи? Ты смотрел? Какова температура забортных испарений?» – ответа я не разобрал, они смешались с пёстрой толпой в ресторанном расширителе. Сколько раз я зарекался попадать сюда в час пик! Нет бы выждать десять минут. Никакого выигрыша времени, что толку – спуститься раньше, если те же десять минут торчать в очереди к автомату-раздатчику. Кормушки ждут нас? Подождут, спешить некуда.

Время всесильно, благодаря ему движется даже очередь у раздаточного автомата. Дорвавшись до него, я искательно заглянул в лягушачий глазок камеры, был мигом опознан, получил на экран приветствие, а в лоток – яично-жёлтую коробку с персональной жратвой. Меню ресторана неисчерпаемо, одна Ратионис знает, из каких соображений и кто выбирает для меня завтраки, обеды и ужины. Каждый день что-нибудь новенькое, не было случая, чтобы мне это не понравилось. Возможно, силиконовая умница высасывает запросы из подсознания, совершенно точно известно, что ориентируется и по отзывам. Я вытащил коробку из лотка, прочёл на пористой крышке «Mark Shader» отошёл в сторону и огляделся в поисках свободного столика для нас двоих с Аланом. Не люблю подсаживаться к кому попало, пускай уж лучше кто-нибудь к нам.

– Марк! – меня кто-то окликнул. – Хватай Алана, дуйте сюда оба.

Ричи Лир. Не худшая компания. Разговорчив, но если вы спросите меня, кто лучше – тот, кто много говорит сам, или кто ждёт того же от вас, я выберу первого. Ричарду Лиру можно не отвечать, когда он спрашивает, его можно слушать, а можно игнорировать – он не обидится. Его трескотня даже приятна – не из-за особой содержательности, а просто акцент симпатичный, когда говорит по-русски, что он всегда и делает. Ричи идейный мигрант, фанат проекта. Променял ради него Южный Уэльс на наши палестины. В общем, он обаятельный, хоть и не без странностей. Единственный из моих знакомых, кому подходит выбранный в проекте ник, может, поэтому мне и хотелось бы знать его настоящую фамилию, но спрашивать о прошлой жизни не принято, запросто можно схлопотать по физиономии. Впрочем, как раз о Ричарде мне известно больше, чем о ком-либо другом; причиной тому в равной мере его разговорчивость и то, что свободное время тратит на лекции по истории киноискусства для невежественных технарей вроде меня. Не без пользы, подумал я, выбирая себе место за столиком, сегодняшний сон тому подтверждение: Хэмфри Богарт, хризалиды, Марчелло, ещё что-то, – а, ну да! – названия улиц и… о! вот что надо бы – про эвакуатор выспросить. И я сел против Ричарда, чтобы фиксировать реакцию на реплики. Алану, похоже, всё равно не до беседы – собою занят и завтраком. Кстати, о жратве. Что у меня?

Я вскрыл коробку, обнаружил там два судка, термопоилку и традиционный набор инструментов для препарирования. В первом картонном судке оказалась горячо любимая мною овсянка – мелкозернистая, с лужицей маслица, в которой плавали розовые соломинки ветчины, на этикетке второго судка были заявлены какие-то яйца «Бенедикт» – пусть меня на UV порежут, если знаю, что они такое.

– Полова, – высказался Алан.

Не про яйца «Бенедикт», разумеется, а про то, что ему подали.

– Не с той ноги встал? – поинтересовался Ричи.

– Скорее, не с той руки лёг, – ответил я за Алана.

– Что-то я не совсем понимаю.

Занятно наблюдать за бедолагой Ричардом, когда тот пытается вникнуть в суть неизвестной поговорки. До самой макушки набит русскими пословицами и поговорками, поэтому иногда несёт лютую банальщину.

– Шучу, расслабься, – успокоил я и с удовольствием принялся за овсянку. Жуя пояснил:

– Просто Ким видел сон.

– Но это же естественно? – удивился Ричи.

– Естественно. Теперь опасается, как бы не оказалось, что сон в руку.

– Типун тебе на язык! – злобно рявкнул Ким.

– О! Это я понимаю, – обрадовался Ричард. – Типун на язык, значит, ты не хочешь сделать сказку былью. Сон в руку… Боишься реализации?

Ричард с едой покончил, за поилку взялся. Самое время.

– Кстати, о реализации, – начал я, подцепив на вилку с кашей ветчинную соломку. – Хотел поблагодарить тебя за чудесное спасение.

– Меня? – изумился Ричи

– Меня, – поправил я. – Спасибо за спасение меня из-под обстрела.

– Как это понимать, из-под обстрела?

– Да так и понимать. Сегодня в меня пальнули во сне ракетой и попали бы, если б не твой эвакуатор.

– Какой эвакуатор?

– Замечательный. Аварийный. Шестимоторный. Брось, Ричи, не стесняйся авторства и похвалы не чурайся, я же видел у тебя эскиз.

– А! Совсем забыл. Так ведь я его сдал. Это было давно и…

– И неправда, – буркнул Ким.

– Почему неправда?! – обиделся Ричи.

– Не обращай внимания, – сказал я. – Он для красного словца не пожалеет никого. Поговорка такая: это было давно и неправда. Парадокс, понимаешь? Как у душки Оскара, хоть и не так изящно. Я знаю, что правда, сам видел эскиз у тебя в рабочем поле, а сегодня кто-то подбросил в сон мне…

– В сон мне жёлтые огни, – перебил Ким, – цыганочка с выходом.

– Помолчи. Так вот, кто-то подбросил в мой сон очень своевременно эвакуатор, иначе мне бы туго пришлось. Чистая правда, и что эвакуатор хорош и что было это недавно.

– Почему недавно? – снова оскорбился Ричи – Я сдал его полгода назад. Это был моделлерский минимум, а я уже полгода как…

– Мастер! – провозгласил Алан, вонзив вилку в неподатливое нечто.

– Да помолчи же! То есть как полгода? Я ведь на днях… – мямлил я. Дошло наконец, что никак не мог видеть на моделлерском стапеле Ричарда аварийный эвакуатор, поскольку Ричард не моделлер и никогда им не был. Сразу махнул в мастера. Я в замешательстве глянул на лацкан светло-салатного его одеяния, подумал, что Лир, не будучи мастером, никак не мог бы читать лекции. Нестыковка. Вот это да! Что с памятью моей? Если после того как я видел эскиз, прошло полгода, значит, сам я провёл в проекте год? Если принять во внимание, что поступил почти одновременно с Ричардом, получается… Чушь. Я стажируюсь около месяца. Куда девались ещё пять?! Это всё Ким с его дурацкими шутками. Ничего нет, ни воздуха, ни города. Цыганочка с выходом. Куда выходить, если некуда? Мой дом, Иришка с Маришкой. В сон мне жёлтые огни, и хриплю во сне я. Повремени, повре…

Я тряхнул головой. Чтобы отвлечься, взялся за второй судок. Яйца, говорите, бенедикт. Пятьдесят рецептов приготовления куриных яиц, чтобы внести разнообразие в трудовые будни. Яйца пашот, например. Их мне тут подавали, помню-помню. Помню также, что оценил высоко. Но когда это было? Труд… О! Выебудни.

В судке обнаружились слегка поджаренные хлебцы с травкой, а поверх – нечто похожее на те самые, высоко оценённые яйца пашот. Отлично. Две штуки. Всё-таки приятно, когда желания исполняются без усилий с твоей стороны. Виноват, почему же без усилий? Я самоотверженно, не жалея себя, проспал пять месяцев и получил в награду это вот. Жёлтые огни. Яйца какой-то матери дикт. О чём Ричард соловьём разливается?

Ричи оседлал любимого конька, про какой-то древний фильм рассказывал.

– … он просыпается и первым делом смотрит на календарь. Там снова второе февраля.

– Петля времени? – без особого интереса спросил Ким. – Дешёвые приёмчики.

– Дело не в приёмчиках, а в ощущении – как это называется, когда нет выхода?

– Тупик, – предложил я.

– Безысходность, – предложил Ким.

– Вот именно, – неизвестно с кем из нас согласился Ричард и опять понёс про сурка по имени Фил и какую-то женщину. Под такой аккомпанемент я живо расправился с бенедиктовыми яйцами – на отлично зашли, ничего не скажешь, – и взялся за поилку. Кофе. Чёрный, без излишеств.

– Так твой эвакуатор, значит, пошёл в производство, – сказал вдруг Алан, целясь ложечкой в Ричарда.

Перебил словоизвержение. Дешёвые приёмчики по его собственному выражению, но иногда и они работают. У Ричи глаза навыкат, губы трубочкой. С полминуты, молчал, потом ответил:

– Ну да.

– А что это вообще означает? Вот я сегодня получил зачёт, сон пошёл в производство. И что?

– Извини, но ты задаёшь странные вопросы. Тебе зачли сон? Поздравляю.

– Не с чем. И всё-таки, что с моим сном?

– Ну как что? Ты с моделлерами проработаешь детали, Ратионис включит сон в программу, и тогда можно будет им пользоваться – тому, кому Ратионис откроет доступ.

– И всё?

– А чего тебе ещё? Ты про деньги?

– Нет. Ну вот, к примеру, твой этот, как его Марк называл? Аварийный шестимоторный эвакуатор. Живьём его можно сделать? Из мяса и костей. То есть, я хочу сказать, изготовить материально.

– Зачем?

Они некоторое время смотрели друг на друга, я ждал, кто первый не выдержит.

– Я понял, – сказал в конце концов Ричи, – ты хочешь, чтобы твой сон реализовали в жизни?

– Не дай бог!

– Значит, не хочешь. Тогда можешь быть спокоен.

Тут уж я не выдержал, вмешался:

– А что если мой сон всё-таки правда?

– В каком смысле?

– В прямом. Вдруг кто-то всё-таки сделал твой эвакуатор, и вдруг я действительно когда-то попал под обстрел и…

– По-моему, это невозможно. Зелен виноград, – Отрезал Ричард. Иногда его сложно понять, поскольку сам он не всегда правильно понимает настоящий смысл поговорок.

– Не сёрбай, – попросил меня Ким.

Тут я заметил, что в поилке закончился кофе, собрал мусор в коробку, накрыл крышкой и перевернул, чтобы расставить лайки. Удивительно, сколько всякой всячины в проекте, о которой я слыхом раньше не слыхивал. Новинка на новинке. Где это видано, чтобы лайки на обыкновенной бумаге можно было ставить указательным пальцем? Или это не совсем бумага? Три блюда, три касания, три зелёных птички – секундное дело, но, по-видимому, я задумался, потому что когда оставил коробку на столике, Ким и Ричард уже поднялись и стояли друг против друга, как перед спаррингом.

– Take it easy, – сказал Ричард, похлопал Кима по плечу и направился к выходу.

– Не бери в голову, – перевёл я. – Понял, стажёр?

– Сам ты стажёр, – огрызнулся Алан. – Я уже с зачётом. Посуду кто убирать будет?

Я приложил руку к изображению пятерни на столешнице. Стол осел по центру до самого пола, свернулся, как зев плотоядного цветка, с урчанием сглотнул объедки с лайками – раз-и-два-и-три – и вот уже на месте использованной столешницы новая, девственно чистая плёнка. Интересно, что сталось бы с идиотом, который вздумал бы предложить столу вместо одноразовой посуды самого себя. Ещё одно жуткое чьё-то изобретение.

– Так будет со всяким, кто усомнится в божественной правоте Ратионис, – сказал я Алану.

– Да не сомневаюсь я, – неприятным голосом ответил он. – Нажрался? Иди теперь отрабатывай. Пора в забой.

Шуток не понимает, но в этом прав: рабочая смена мастера снов – время забойное, даже если он пока не мастер, а всего лишь стажёр.