А проснулся я… от какого-то неудовольствия. Что-то холодное и мокрое тыкалось мне в щеку. Фу-ух… Продрал глаза, приподнял башку. Ничего себе! Сплю-то я, оказывается, на скамейке, на автобусной остановке. И прохладно, однако.
Народу кругом никого, а в щеку меня тыкал, по ходу, носом какой-то пес. Небольшой, лохматый, не сказать, что худой. Но без ошейника.
Я кое-как прокашлялся: «Ну… и какой манды тебе от меня надо, собакевич?» Пес мотнул пару раз хвостом, лег и отвернулся. Типа, мое дело было тебя разбудить, а так-то ты мне и на хрен не нужен.
Ну, и на том спасибо. Действительно, место для отдыха я нашел… не очень. Охая и по-тихому матерясь, кое-как сел в вертикаль. Итак. Что мы имеем?
Башка трещит, все тело болит, места – незнакомые. Ревизия карманов малость утешила – на пузырь есть. Поскрипел шеей туда-сюда. Ага, вон напротив вывеска «Продукты». С третьей попытки встал, сказал: «Бывай здоров, благодетель». А пес на меня глянул… как-то странно взглянул. Ну, думаю, Бог с тобой, своих проблем хватает.
Магазин, по счастью, был открыт. Продавщица – симпатичная мадам лет тридцати. Спросила: «Выспался, красавец?» Я так тупо на нее посмотрел, выложил свои резервы на прилавок: «Будьте добры…» Она, не глядя, протянула руку и поставила передо мной бутылку водки.
И тут начался какой-то оккультизм. Вместо того, чтобы взять бутылку и валить, я провякал: «Нет, мне чекушку. А на остальное – что-нибудь, чем можно собаку покормить. Подешевле и побольше». Продавщица с пристальным любопытством посмотрела на меня: «А ты чего, всех собак кормишь?» Я говорю: «Да нет, просто этот кореш вовремя меня разбудил». А она засмеялась: «Ну, подожди, сейчас». И ушла в подсобку. Вернулась с большой миской, полной чего-то съедобного: «На, Гавриле отнеси. Это я его так зову».
Отнес. Гаврила этот совсем не удивился, что я приперся с миской. По-быстрому, с хорошим аппетитом умял все, вылизал посуду и мотнул хвостом – типа, благодарствуем. Я только плечами пожал: «Да на здоровье…»
В магазине выяснил, что продавщицу зовут Марина, сам представился. Узнал, что Гаврила, похоже, брошенный пес. Он с утра до вечера встречает все автобусы, вроде кого-то ждет. На ночь пропадает. Марина хотела его забрать к себе – у нее свой дом – но пес не пошел. Только кормежку принимает.
А дальше… дальше оккультизм кончился, начался сплошной романтизм. Мы сидели с Гаврилой на остановке, я уже похмелился, и делился с друганом ста граммами карамели «Клюковка». Периодически орал: «Дай, Гаврила, мне на счастье лапу!» И пес от души тянул мне свою корягу.
А потом вдруг подошла Марина. Кончился у нее рабочий день. Поглядела на наше безобразие, сказала: «Сейчас менты объезд будут делать. Заберут тебя». Я махнул рукой: «Хрен с ними. Все не на улице. А до дому добираться – денег нету». Марина вздохнула: «Ладно, пошли. Я тебе в летнике постелю. Если только буянить не будешь». Встал я, отряхнулся, недопитый пузырь сунул Маринке в сумку, которую у нее забрал – и пошли мы. Вдруг она зажала себе рот ладошкой. Потом шепчет: «Боря! Гаврила с нами идет!» Я глянул – точно. Пес пристроился к нам в кильватер.
Короче, пес так и остался у Маринки. А меня через некоторое время алкогольные водовороты – дальше понесли…
Не, оно конечно. По всякому бывает. Но я все ж таки обратил внимание, что частенько встречается по жизни вот такая вот ситуевина.
Собирается компания людей, имеющих с бухлом отношения плотные и целеустремленные. Но, кроме этого основного свойства их натуры, сами по себе они, естественно, все разные. И вот в какой-то момент застолья возникает в компании этой состояние очень неустойчивого равновесия. Достаточно малейшего эмоционального толчка извне, и всю компанию разом накроет либо вселенская любовь и нежность к друг дружке и всему остальному человечеству, либо ощущение мировой несправедливости и стремление наказать всех нехороших людей руками, ногами и подручными средствами.
Было дело, шел я как-то, гулямши. Как я был весьма и весьма поддамши, настроение имел очень… игривое. И у меня еще с собой было. Душа настоятельно потребовала общения с хорошими и понимающими людьми.
За доминошным столом сидело человк пять. Бутылки, ливерная колбаса, сырки плавленые на газетках – все, как у интеллигентных людей. Я обрадовался и, чтобы сразу показать свою коммуникабельность и знание обхождения, громко заявил: «Все вы – жалкие и ничтожные люди!» И первым захохотал, ожидая в ответ услышать что-нибудь типа – «Пилите, Шура, пилите…»
К моему удивлению, смех мой никто не поддержал. А ответили мне хоровым матом.
Кстати, долго удивляться мне не пришлось. Очнулся я в кустах за детской песочницей. Все болит, сумки с догоняловом нету. И – тишина…
Кое-как встал я, определился примерно, в какую сторону шкандыбать. Сказал сам себе: «Ну и мудак же вы, ваше благородие!» И побрел домой…
Да не, мы выпили немного. Хотя… точно я не могу сказать – сколько.
Все начиналось в Центральном Доме журналиста (один из сокурсников был членом союза и по своему удостоверению протащил нас вовнутрь). По разным причинам вся наша компания была при деньгах. И мы заказали такой стол, вроде как были непогасимыми светилами отечественной журналистики.
Быстро дойдя до соответствующей кондиции, стали изучать окружающую среду. Петя, хорошо владеющий английским, ушел долбать мозги каким-то иностранцам. Серега – который член – ходил по залу хвостом за оч-чень симпатичной официанткой. А я оказался за столом у знакомого по газете «Правда» журналиста-международника, который занимался Латинской Америкой.
То, что мы уходили сами из ЦДЖ – этот точно. Типа, нас не выгоняли (в смысле, нас с Петей, потому как Серегу-члена где-то затырила официантка). Наверное, местные вышибалы постеснялись иностранцев-журналистов, с которыми подружился Петя, и которые, как оказалось, пригласили нас всех в гости.
А дальше… дальше все вспоминается… как-то эпизодически.
Эти буржуазные гиены и акробаты пера привезли нас в какую-то квартиру. Комнат там было много, помню, каждый раз, возвращаясь из туалета, я попадал куда-то в новое место. Гремела иностранная музыка, чего-то мы пили, кого-то я тискал, опять чего-то пили, опять… меня кто-то тискал…
Ну, просыпаюсь. По пояс голый, но в джинсах и в боксерках. Лежу на просторной кровати. Рядом – дама сидит голышом, газету читает. Век воли не видать – иностранную газету. Я на всякий случай просипел: «Кес ке се?» Дама повернула головку и презрительно меня оглядела: «Говно это, Василий Иваныч». Ни хрена себе, думаю, иностранка.
Кое-как поднялся я, спрашиваю: «А Петя где?» Дама отшвырнула газету: «Какая вам еще Петя! Ах, Петер! Вот он, в отличие от вас, вел себя прилично и сейчас отдыхает заслуженно в соседней комнате». Ох… Напялил я свою водолазку и пошел искать корефана. Лучше бы не ходил. Потому, как пришлось Петю тащить на себе. Он висел на мне, как старый пиджак, и бормотал: «Брось меня… мля… пристрели меня… мля…»
А у подъезда меня с грузом ласково встретили суровые дядьки. И в черной «Волге» куда-то отвезли.
Оказалось, что я опять подрывал устои социалистического государства и продавал Родину оптом и в розницу за капиталистические подачки. Ну, что я мог им ответить, когда в голове билась только одна мысль: «Выпить бы счас…»
Кончилось все тем, что позвонили моему папане, он их всех послал и сказал, чтобы делали со мной все, что полагается делать с врагами народа. Обескураженные дядьки совсем растерялись и в конце концов сказали: «Забирай свою дохлятину и вали отсюда. Враг народа, мля…»
Долго мы с Петей пивом отпивались…
Ранняя весна была для меня хреновым временем. От прошлогодних буровых заработков оставались крохи, до начала следующего сезона надо было ждать еще месяц с лишним. Вот и сидел я на диете – ни толком выпить, ни… насчет клубнички порысачить. Да еще погода совершенно… мерзопакостная.
И возвращался как-то домой из похода в магазин. Раньше я в нем, было дело, работал. Поэтому не отказался от угощения корешей-грузчиков. Так, пару стаканов водки. Потом купил хлеба, несколько пакетов-супчиков и две сиротских бутылки пива.
Захожу в подъезд. Твою же мать! На ступеньке лежит дохлый котенок. Маленький, грязный, как не знаю, кто. Ну, взял я этого жмурика двумя пальцами за хвост, хотел убрать с дороги и с глаз. А котенок на это – пискнул. Оказалось – живой. Ну, еш твою клеш-то!
Не, врать не буду. Не знаю, как бы я поступил на трезвую голову. А тут че-то сочувствие проснулось. У меня самого жизнь тоскливая, но я хоть на лестнице не валяюсь полудохлый.
Принес я этот комок грязи домой. Сказал ему: «Кореш, ты меня извини, конешно. Но я – уж никак не ветеринар. Так что попробую тебя откачать по-человечески. Ежли крякнешь – не обессудь. Судьба, стал быть, у тя такая».
Выносливый оказался котяра. Выдержал и мытье, и мое общупывание. Вроде все у него оказалось цело. В смысле костей.
В общем, сходил я в аптеку и опять в магазин. Отпоил Чучу (дал я ему имя такое – Чучело) молоком теплым, сначала из пипетки, потом из соски. Витамины, помню, еще детские подмешивал.
Дней через десять эта падла уже могла запрыгивать на кровать и ложиться спать, сука, у меня на голове. Ну, я на него ругался чисто для порядка. И заняться мне из-за него было чем, и время быстрее пошло. Да и просто в компании жить веселее.
Позвонил мне мой старший мастер из Казахстана, выяснил, что я приеду, как обычно. И сказал мне, чтобы я не дурил и не тащил с собой кота – пятидесятиградусную жару кот вряд ли выдержит долго. Да и скорпионы-фаланги опять же…
Пришлось мне обращаться к соседке этажом ниже – ради которой я с балкона летал. Ну, Чуча своей симпатичностью и дурацким характером Ираиде очень понравился. Договорились мы с ней – за полгода содержания домашнего животного я буду ей должен кило черной икры. На том мы с Чучей и расстались.
Отработал я свое в пустыне, вернулся благополучно. Сразу пошел к Ираиде за своим корешем. Боже ж ты мой! Он отожрался до такой степени, что и на кота-то перестал быть похожим. И на мое появление вообще не прореагировал. Ираида, глядя в потолок, сказала: «Боря, если хочешь – Жан может еще у меня пожить». Жан, мля!
Вечером Иродиада пришла ко мне за икрой, и я до утра мстил этой женщине за то, что я опять в жизни разочаровался.
Не. Хочешь, чтобы тебя и твое добро не забывали – дружись с собаками.
Студенческое общежитие – это вещь в себе. Сиречь – непознаваемая. Днем оно ничем не отличается от обычного жилого дома с коммунальными квартирами. А вот ночью… ночью вступают в силу какие-то оккультические законы. Начинаются всякие страсти-мордасти, в рассказы о которых днем никто не верит.
В нашей общаге туалет был в конце коридора, в котором, кстати, свет гасился на ночь – для конспирации. И, выныривая из пучины разврата, приходилось что-то на себя накидывать – типа простыни – и долго шлепать босыми ногами по липкому линолеуму. Если сталкивался в темноте с кем-то в коридоре, то оба персонажа молча делали вид, что они – привидения.
Подружка моя второкурсница филфака Таня была девочкой очень энергичной. Кроме изучения филологии, она еще постоянно прыгала в длину, и допрыгалась до кандидата в мастера спорта. Короче, здоровье у Тани было, как у лосихи, и в койке она мне не давала ни минуты покоя. Меня это не особенно смущало, но все же, когда она отправилась насчет пописать, я с удовольствием вытянулся на постели и блаженно закрыл глаза. Мне было очень хорошо, я даже вроде прикемарил.
Очнулся от звука закрываемой двери – Танюшка вернулась. Я встрепенулся и раскрыл объятья. А она почему-то полазила в темноте по комнате, хватаясь за вторую кровать (соседка Танина была в отъезде). Потом добралась до меня и рухнула сверху. Мне шибанул в нос острый запах какой-то конюшни. Или тесного спортзала в разгар тренировки. Я не успел ничего сообразить, как меня Таня поцеловала. И я с диким ужасом определил, что, пока она ходила в туалет, у нее выросли усы!
Что значит – экстремальная ситуация. Руки и ноги у меня сработали с такой силой, что это усатое непонятное высоко взлетело и с грохотом рухнуло на пол. Сам я в два прыжка оказался у двери и зажег свет. На полу валялся в полубеспамятстве мой знакомый грузин Вахтанг.
А потом пришла настоящая Таня. Сначала долго разбирались. Ваха объяснял мне, что с устатку попутал комнаты. Я объяснял Таньке, что у меня нет склонности к педерастизьму. А она нам обоим втолковывала, какие мы идиоты. Ну, а потом стали все вместе ржать.
Кончилось все тем, что Вахтанг закутался в свою простыню и ушел. Минут через десять вернулся со своей подружкой и с сумкой. В сумке была литровая бутылка убойной чачи и всякие грузинские штучки, типа чурчхелы и сулугуни. И нажрались мы все от нервного потрясения до поросячего визга…
Странная это была история. Честно сказать, много уже лет прошло, а я так и не определился – как ко всему этому относиться.
А дело было так. Отвез меня Вадик-эксплуататор в дачное товарищество. Он там скупил десяток участков, на которых выращивал картошку. А один участок возле речки выбрал для постройки дачного дома и бани – возжелал иметь место для культурного пьянства и разврата. Шашлыки-машлыки, голых девочек из бани в речку выкидывать, и тому подобное. Завез Вадик туда море стройматериала и меня.
Ну, мне не привыкать. Работаю и работаю. А, пока баню строил, познакомился с соседями. С одной стороны жила семейная пара пенсионеров. У них был теплый дом с солярочным отопительным котлом и электрогенератором. В этом доме супруги после развала Союза спрятались от социальных катаклизьмов. Солярку и продукты им привозили взрослые дети.
А с другой от меня стороны жил Ахмед. Он, вообще-то, был русским Серегой. Вояка-майор, везде полазил на своем танке, где стреляли. Потом устал головой, все бросил. Жена от него ушла, пока он в Чечне пластался, детей не было. Чтобы унять душевный разброд, как я понимаю, Серега стал искать утешения в поисках Бога. Попробовал православную церковь, баптистов – не ужился ни там, ни сям. А вот ислам ему пришелся по душе, и стал он обрезанным Ахмедом.
О проекте
О подписке