Цитаты из книги «Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях»

В сравнении с началом 1960-х шел несомненный и очень серьезный внутренний рост, прорабатывание

Самиздат никогда не был явлением замкнутым (таким его можно только представлять в идеальном виде, для исследовательских целей). Больше того, он не обладал автономной движущей силой, способностью саморазвития. Это была именно субкультура, а не изолированная и независимая культурная сфера. Поэтому самиздатские тексты непрерывно вступали в диалог с профессиональными занятиями и интересами интеллигенции.

Увеличивался разрыв между интеллектуальным и нравственным уровнем мыслящей элиты и прочим составом общества, оставшегося без органов самосознания, осмысления различных проблем – от экономических до мировоззренческих.

Во-первых, внимание людей «второй культуры» концентрировалось на самом факте получения знаний и впечатлений, их осмыслении, безопасности каналов получения информации и ее передачи. Во-вторых, такие вещи, как последствия чьего-то выбора или каких-то поступков для всего социального целого, вообще не могли приниматься во внимание в обществе остановившегося времени. Жизнь была словно помещена в стекло, застыла в прозрачной неподвижности. Каковы же были следствия?

Так или иначе, жизнь собиралась воедино в индивиде, собирающем этим самого себя. Так роману, отметим, возвращалась его изначальная в европейской культуре биографическая мера, о катастрофической гибели которой писал в 1922 году О. Мандельштам («Конец романа»). Но как раз эта непрерывная работа самоопределения и начинала пробуксовывать в изолированном пространстве «второй культуры». Начинаясь как поиск себя, роман все острей свидетельствовал о невозможности становления – мир распадался, рассогласовывались стрелки часов, дурная бесконечность длящегося по инерции кошмара затягивала героев А. Битова и А. Зиновьева, А. Терца и Вен. Ерофеева.

Тамиздатский (и вообще зарубежный) журнал превращался в этих условиях в книгу или, точнее, в альманах, лишенный периодичности и регулярности. Номер его означал не отметку времени, а принадлежность к серии, собранию. Можно сказать, что и в данной сфере социального бытия и культурного общения время останавливалось.

А это значит, что оценка ее во многом предрешалась заранее – самим каналом поступления, средой приобщенных, их кружковым образом жизни.

Дальше простиралась ничейная земля массового чтения. Сюда входили практически лишенные авторских примет «историческая» экзотика (именем-символом здесь был В. Пикуль); остросюжетная проза (ее «крестным отцом» выступал Ю. Семенов); редкие журнальные бестселлеры года – приметы городской цивилизации эпохи массового образования (напомним «Универмаг» и «Змеелова», «Таксопарк» и «Альтиста Данилова»); переводная проза для периферийной интеллигенции в «Иностранной литературе», монополизировавшей пять частей света (как периферийные журналы по-пиратски владели зарубежным детективом) и т. д.

Другие имена печатавшихся «со скрипом» объединяли интеллигенцию в целом, тогда как у наиболее узких и замкнутых групп авангарда могли вызывать даже отчуждение.

Друг от друга они отличались степенью доступности читателю, величиной объединяемого ими сообщества единомышленников – огрубленно говоря, наличием экземпляров, обращавшихся в публике более или менее одновременно.