– А что я тебе могу рассказать? Могу рассказать только про себя и то только про тех, кто был рядом со мной. Мы ведь пришли на перекрёсток, уже в два часа ночи с остатками колонны. Только там расположились, практически в тридцати метрах от перекрёстка, как нас Кутупов, замполит полка, сразу же послал по позициям пехоты. Я не знаю чья это пехота была, какого батальона, но когда лазил в темноте – пехота была на позициях и выкопала совсем мелкие, одиночные ячейки, чтобы уже днём их углубить и соединить траншеями. После чего вернулся к своему БРДМу, где уже был Вадим и наши бойцы. Быстро перекусили сухим пайком, залезли во внутрь машины и легли спать. Ничего не слышал, но проснулся от того, что как будто, кто-то сильно камушками кидает в броню. Щелчки такие резкие и багровые отблески через триплексы пробиваются. Что за чёрт, смотрю в командирский прибор, а в тридцати метрах от нас на перекрёстке ярко горит танк. Доворачиваю прибор влево, а там всё горит и взрывается, и главное почти ничего не слышно. И уже достаточно светло. Ещё засёк, откуда пулемёт духовский стреляет. Растолкал всех и в башню к пулемётам, пока заряжал, пока наводил: Вадим разобрался в обстановке и кричит: – Не стреляй, мы сейчас единственная броня на перекрёстке – сразу же спалят. Давайте выбираемся на улицу с огнемётами и оттуда будем гасить духов.

Открываем люк, а вылезти не можем: пули стучат по люкам и нам не дают выйти. Но всё-таки изловчились и удачно выскочили, да ещё несколько огнемётов с собой вытащили, а в это время на перекрёсток, рыча двигателем, медленно выезжает танк, останавливается и давай крутить во все стороны башней, но ни хрена не стреляет. А чеченский пулемёт «поливает» от него всего в ста пятидесяти метрах. Мы по нему дали несколько очередей, а он по нам как врежет и давай нас мочить. Мы минут семь, уткнувшись головами в землю лежали, так он плотно нас обрабатывал. Потом всё-таки я сумел к танку подскочить, и как раз в это время командир танка открыл люк: я ему ору: – Ты чего, гад, не стреляешь по пулемёту? Гаси его, – и показал, куда надо стрелять. Тот чётко навёл, бабахнул, – больше пулемёт не стрелял. В принципе, больше и рассказывать нечего.

– Честно говоря – это был наш первый серьёзный бой, да ещё такие понесли потери. Но чисто психологически мы сумели переломить себя, не упали духом и не стали разбираться кто виноват, а сумели извлечь из этого боя выводы. Поняли, что в бою не надо ждать команды от какого-то начальства, а нужно действовать самостоятельно: увидел противника – уничтожь его, не жди когда тебе прикажут его уничтожить. Вот я уверен: если бы не приказал стрелять танкисту по пулемёту, так он и не выстрелил бы, пока его не сожгли….

– Ты про развед. роту слыхал, как Олег Холмов роту под миномётным обстрелом построил и ругал их? – Я отрицательно качнул головой, а Акулов довольный рассмеялся, – когда отряд обеспечение движения прошёл через дачи, там ещё поле здоровенное перед Пригородным, так разведчики залегли под огнём боевиков и не идут вперёд. И никто их не может поднять, ни командир взвода, ни командир роты и огонь то не особо сильный. Тогда начальник разведки берёт с собой троих человек, пересекает поле и занимает перекрёсток дорог. Когда туда подтянулась остальная рота без потерь, взбешённый Холмов строит роту на дороге, сам по стойке «Смирно» стоит и давай их ругать, типа: – Я не позволю, чтобы в развед. роте были трусы. Мне согласно боевого устава положено идти сзади подразделения и я буду идти: и кто струсит получит от меня пулю. – А боевики вокруг них мины кладут, и ты представляешь, ни одна в них не попала. Зато рота потом попёрла до самого перекрёстка, да ещё в пешем порядке.

….В течение нескольких дней полк перетянул все подразделения, которые оставались около станции Примыкание в свой район. Сзади нас на поле встали два дивизиона: дивизион Климца, который был нам придан и наш дивизион – Князева. Слева от позиций второго взвода и дальше встала восьмая рота Толика Соболева. Остальные подразделения третьего батальона пододвинулись к Чечен-Аулу ещё на четыреста метров вперёд и уплотнили свои боевые порядки. Прибыл и мой третий взвод, но без происшествий здесь не обошлось. Командир взвода лейтенант Мишкин, когда мы ушли на новое место, нашёл где-то спиртное, здорово выпил. Сел за руль и пьяный стал гонять по полю, в результате чего запорол двигатель на машине Снытко и её притащили на буксире. Автомобилисты посмотрели движок и решили отправить в ремонт, в какой-то прибывший ремонтный батальон. А так стало веселей. Начали подходить и другие части. С развёрнутым флагом мимо нас с «помпой» проехал «разбитый» 245 полк и ушёл на Урус-Мартан. Зашла мотострелковая бригада с московского округа и встала за нами фронтом на Новые Промыслы. Я как раз оказался на стыке нашего полка и бригады. Правда, туда потом поставили один взвод восьмой роты и теперь стало поспокойнее за свой тыл.

Так как вдоль моего расположения по асфальту проносились на большой скорости машины, я решил снизить их скорость, а то не дай бог собьют кого-нибудь из моих солдат или влетят на полной скорости в расположение командного пункта батареи. Вокруг перекрёстка было много брошенных легковых автомобилей, причём большинство из них иномарки. Зацепив за УРАЛом, стащил легковушки на дорогу и выстроил из них примитивный «ментовский лабиринт». Теперь машины, подъезжая к моему расположению, снижали скорость и медленно проезжали вдоль моего командного пункта. А я хвастался и гордился, показывая своим гостям коллекцию иномарок. Но продолжалось это всего три дня. В одну из ночей по всей моей коллекции проехали напрямую три танка и расплющили автомобили. Теперь на дороге громоздились куча автомобильного хлама и хвастаться было нечем. Жизнь в полку тоже постепенно налаживалась и как-то успокаивалась, что здорово расслабляло. Чеченцы прекратили активные боевые действия на нашем участке и действовали больше исподтишка. В основном работали снайпера и каждый день наши потери составляли 1-2 человека убитыми и человек пять ранеными. Я первые несколько дней очень возмущался тем, что как только выйду на насыпь у арыка, так сразу же начинают посвистывать вокруг меня пули. Пехота от безделья на переднем крае изголялась. Выставляли банки, бутылки и целыми днями стреляли и я считал, что это пехота начинает стрелять к нам в тыл. Но оказывается, это были чеченские снайпера. Зашёл как-то в девятую роту, когда они перемещались на триста метров вперёд. БМП зацепила вагончик, в котором проживали офицеры роты и потащила его на новое место. На крыше вагончика в это время молодцевато стоял под солнцем голый по пояс солдат, уткнув руки в пояс. Внезапно он резко согнулся, схватился руками за живот и как в замедленной съёмке упал с крыши на землю. Когда мы подбежали к нему, то оказалось, что ему в живот попала пуля.

Из-за безделья и в поисках новых острых впечатлений солдаты стали разбредаться по округе, шариться по деревням и у нас появились первые без вести пропавшие. Как правило, их вылавливали, оставшиеся местные жители в деревнях при мародёрстве и зверски казнили тут же на месте. Потом изуродованные трупы мародёров мы часто находили в зелёнках. В третьем батальоне солдат и сержант ушли на мародёрку в Чечен-Аул, были отловлены боевиками и когда стали их допрашивать, то солдат раскололся быстро и стал отвечать на все вопросы чеченцев, а сержант отказался. Его очень сильно и изощрённо пытали, но не смогли сломить. После пыток его прибили к дверям дома и стали в него метать ножи, пока не убили. Потом собрали иностранных журналистов и, оставшийся в живых запуганный солдат, стал рассказывать о том, как русские убивали мирных жителей. Как офицеры заставляли насиловать перед строем чеченских женщин и девочек. Короче, спасая свою шкуру, говорил журналистам всё, что ему приказали говорить, а после этой импровизированной пресс-конференции его обменяли в нашем полку на несколько трупов убитых боевиков.

Видел в нашем расположении и офицера другой части, которого боевики тоже обменяли на своих. В первые дни штурма Грозного взвод этого лейтенанта зажали в депо в районе железнодорожного вокзала. В результате многочасового боя, боевики сумели вытеснить взвод с первого на второй этаж. Вызвали на переговоры командира взвода и предложили ему сдаться: мотивируя тем, что они окружены и помощи ждать неоткуда, а боевики хотят спасти жизни молодым парням. Дали на раздумье тридцать минут, предупредив, если не сдадутся, то всех уничтожат. Лейтенант поднялся к своим и предложил сдаться, но этому воспротивился заместитель командира взвода и отказался сдаваться. Порешили так – кто хочет сдаваться, пусть идёт с лейтенантом, а кто хочет драться до конца – остаётся с сержантом. Через двадцать минут лейтенант и ещё восемь солдат сдались. А через три часа сержант организовал контратаку и сумел выбить боевиков из здания депо. В течение трёх суток они бились в окружении, потеряв ещё троих человек убитыми, пока к ним не пробились наши. Лейтенант судьбу остальных солдат, кто сдался с ним в плен не знал и сейчас слонялся по расположению полка в старом женском пальто, ожидая, когда его переправят в штаб группировки. Уже гораздо позднее, я узнал дальнейшую судьбу этого лейтенанта. После нашего полка его отправили в пункт постоянной дислокации, где он был помещён в госпиталь, но после излечения был отдан под суд военного трибунала за добровольную сдачу в плен.

Начиналась опасная расслабуха и я как мог у себя старался занять бойцов и пока держал их в узде. Но солдаты, видя кругом бардак, тоже постепенно начинали хаметь. Чтобы как-то усилить своё влияние на них я устроил «карусель». Каждые три дня менял взвода на позициях. Так чтобы один из взводов постоянно жил со мной в землянке и был всегда под моими глазами, и моим контролем. Через несколько дней, как мы закрепились на перекрёстке, решил повторить попытку организовать баню для солдат своими силами. Заставил старшину вытащить на берег арыка две ёмкости по двести пятьдесят литров нагреть в них воду и в палатке помыть солдат, а потом самим помыться.

Я прогуливался не спеша по насыпи, наблюдая за своими солдатами, которые занимались повседневными делами. Несколько водителей собрались около двух УРАЛов и вместе с Карпуком бурно обсуждали, как поменять бочата на двигателе. Первый взвод, который в тот момент проживал со мной, занимался обслуживанием своей техники, а остальные взвода на позициях заканчивали инженерное оборудование окопов для пусковых установок. То, что все были заняты делами, радовало меня, но группа солдат и сержантов восьмой роты, которая бесцельно слонялись недалеко от моего расположения раздражала и злила.

– Куда, Толик, смотрит? Не может, что ли озадачить своих солдат? Что они там маются от безделья? – Возмущение и раздражение распирало меня и когда солдаты после небольшого колебания свернули в мою сторону, чтобы через командный пункт батареи пройти в третий батальон, я ещё больше разозлился и решил их поучить.

– Товарищ сержант, – подозвал к себе высокого бойца, который щеголял в богатой норковой шапке и явно ею гордился, – подойдите ко мне.

Сержант подошёл ко мне с видимым пренебрежением, чувствуя на себе поддерживающие взгляды своих товарищей и любопытные моих солдат. Остановился, независимо отставив ногу в сторону: типа – Ну.., что ты мне майор скажешь? Я, едва сдерживая бешенство, протянул руку и жёстко потребовал: – Шапку мне, сержант, сюда….

– Эту шапку мне наш прапорщик подарил, – попробовал с апломбом заявить боец, но шапку всё-таки послушно снял и протянул. Дальше всё пошло автоматически: я выхватил из подсумка гранату, сунул в шапку, выдернул кольцо и отпустил спусковой рычаг. Щёлкнул гранатный запал и мгновенный испуг плеснулся в глазах у сержанта, видя, что я медлю с броском гранаты.

– Двадцать два, двадцать два, – отсчитал про себя две секунды и резким движением метнул гранату в сторону арыка. Расчёт оказался верным: шапка с гранатой внутри, описав красивый полукруг, взорвалась в воздухе, эффектно раскидав в разные стороны остатки меха и ваты.

– Сержант. Да эту шапку твой прапор из мирного дома украл. Смародёрничал, а ты тут, герой, в ней красуешься. Пошёл вон отсюда, чтобы я тебя не видел, но только сейчас идёшь обратно в свою роту. Тебе ясно?

– Майор, ты тут особо не дёргайся, а то мы тебе …, – что он хотел пообещать я так и не узнал. Даже не раздумывая, резко развернулся и заехал ему в челюсть, а затем пинками погнал его в сторону моста и восьмой роты. Остальные его товарищи не стали дожидаться аналогичной участи, под свист и улюлюканье моих солдат, припустили в ту же сторону.

Вернувшись на своё место, с удовлетворением осмотрел ошмётья от шапки на берегу арыка и снова стал прогуливаться по насыпи.

– Товарищ майор, – ко мне подошёл сержант Торбан, – я всё удивляюсь тому, как вы легко обращаетесь с гранатами, а я вот до ужаса боюсь их.

Надо сказать, что санинструктор Торбан по характеру был сугубо гражданским человеком, отчего у него были всегда нелады с оружием. Плохо стрелял, гранаты метал, даже не прицелившись, лишь бы бросить, а куда она упала: не важно. Чувствовал себя в боевой обстановке неуверенно, поэтому я всегда и дежурил с ним, чтобы рядом со мной он набирался уверенности и пообтёрся.

– Торбан, да ведь это же так легко, – я обнял сержанта за плечи и достал из подсумка ещё одну гранату, – если правильно с ней обращаться, то ничего страшного не произойдёт. Вот смотри. Разгибаю усики, пальцами руки прижимаем этот рычаг к корпусу гранаты. Дёргай теперь кольцо.

Торбан дёрнулся из моих объятий, пытаясь вырваться от меня, но я его держал крепко и с металлом в голосе произнёс: – Дёргай, товарищ сержант, за кольцо – это приказ. – Сержант просунул дрожащий палец в кольцо и дёрнул. Глаза его расширились от ужаса, когда он увидел в своей руке кольцо.

– Торбан, спокойно…, не бойся. Пока этот рычаг прижат к корпусу – взрыва не будет. Смотри, гранату можно засунуть к тебе за пазуху, а можно сунуть и под яйца – видишь всё же на месте…, не оторвало. – Я сунул руку с гранатой за пазуху к сержанту, а потом под яйца. Бледный сержант, помертвевший от страха, побелевшими глазами наблюдал за моими манипуляциями. Попытался опять вырваться, но не получилось. Он уже ничего не соображал. Пока я всё это демонстрировал Торбану, мы не спеша подошли вплотную к ёмкостям с водой, у которых на корточках сидел старшина и, подкидывая под них дрова, с любопытством наблюдал за нами.

– Торбан, смотри. Я сейчас отпущу рычаг и сработает гранатный запал, после этого у нас будет ЦЕЛЫХ четыре секунды, чтобы убежать или залечь. Да за эти 4 секунды старшина успеет спрятаться и мы с тобой далеко отойдём.

Я разжал пальцы над горловиной бака, щёлкнул запал и граната булькнула, уходя в воду. Старшина, какую-то секунду медлил, не веря тому, что граната упала к нему в ёмкость и сейчас взорвётся. Потом резко выпрямившись, неожиданно совершил кувырок через голову прямо в арык. Я же быстро развернул Торбана и, вжимая голову в плечи, успел с ним отойти на четыре шага от бака, когда раздался гулкий взрыв. Мы с Торбаном одновременно обернулись и увидели, что бак от взрыва гранаты разворотило по сварочному шву и вся горячая вода вылилась и теперь парила на земле, а из арыка весь мокрый и возмущённый, вылезал бледный старшина.

– Пономарёв, один – один. Ты меня чуть с автомата не застрелил, а я тебя чуть гранатой не взорвал. Так что, на сегодня баня отменяется, – я засмеялся. Нервно засмеялся и старшина, разглядывая, как с него стекают ручейки воды. – Торбан, иди и ты отдохни немного. Можешь в туалет зайти.

Новый взрыв хохота потряс командный пункт батарее.

После обеда ко мне подошёл Кирьянов, который вернулся от замполитов: – Борис Геннадьевич, я тут после своих зашёл на склад РАВ, так там можно взять в батарею радиолокационную станцию разведки – СБР. Она, правда, без аккумуляторов, но узнал, что её можно подсоединить к аккумулятору от УРАЛа. Давайте возьмём её себе?

Мне уже начинала не нравиться манера Алексея Ивановича всё тащить в батарею. Два дня назад притащил десять огнемётов «Шмель», несколько штук раздал во взвода, а остальные сейчас валяются по всему расположению батарее. Вчера был небольшой, но сильный дождь. И они, «Шмели», оказались в луже. Теперь у меня сильное сомнение, насчёт их исправности и готовности к применению.

– Кирьянов, ты побалуешься пару ночей и бросишь эту станцию, будет она валяться, как огнемёты пока кто-нибудь не раздавит её машиной или не раскурочит.

Но мой заместитель горячо заверил, что ничего подобного не произойдёт. Пришлось сдаться и разрешить ему получить станцию. Вечером развернули и попробовали прослушивать, но ничего от этой затеи не получилось. Мы слышали всю нашу пехоту, но только не боевиков. Надо ведь станцию выставлять в передовом окопе, тогда она эффективна, а впереди нас стоял третий батальон, который и создавал весь этот шумовой фон. На этом у Кирьянова «энтуазизм» и закончился, теперь станция сиротливо торчала, брошенной на берегу арыка. А вскоре я получил ночной бинокль и сразу же оценил его достоинства. Ночью в него отлично было видно на пару километров во все стороны. А при освещение местности луной и ещё дальше. Чувствительность ночного прибора была очень велика. Ночью посмотрел на звёздное небо и обалдел от того, как в бинокль увидел десятки тысяч звёзд, хотя учёные говорят, что мы не вооружённым глазом наблюдаем только три-четыре тысячи звёзд. А когда поглядел на позиции взводов в поле, то ещё больше удивился. Смотрю – Что за ерунда? Почти каждый солдат ходит с фонариком, нагло нарушая светомаскировку. Опускаю бинокль – всё нормально, ничего не видно. Смотрю в бинокль – опять с фонариками ходят. Только посередине ночи разобрался, что в ночник наблюдал за солдатами, которые или курили, или передвигались с сигаретами по позициям. Вообще, классная вещь – ночник.