Бывают в городе богемные пьянки, дай только повод – юбилей заслуженного актера, закрытие или открытие местного фестиваля, день театра или культурного работника, да что угодно, – все служащие Мельпомены собираются в ресторане «Театро». До этого большинство культработников ручаются, что не пойдут, мол, скинешься помногу, а дадут помалу, да и с этим, с тем, с ним за одним столом сидеть не хочу. Да и снова сэкономят – водку «гаражную» купят. Но, как бы там ни было, все без исключения собираются на банкете, самые громкие «диссиденты» приходят раньше других, улыбаются, без предупреждения начинают говорить, заваливая тебя еще прошлогодними творческими планами по созданию шедевра. Зал делится на два ряда столов – за одним актеры, помрежи, световики, звуковики, монтировщики, за другим – режиссеры, начальство, чиновники и избранные гости. Я долго пытался отговорить Ленку не посещать подобные паноптикумы – зачем быть с теми, кто тебя не любит? Но она все-таки убедила меня, что на подобных вечерах надо появляться назло… Нарядиться как можно краше, сесть рядом с врагами и козырять своими достижениями… Назло злопыхателям излучать счастье и успешность.
– Здравствуйте, – говорю я директрисе своего бывшего театра.
– И вам не хворать. – Она садится неподалеку, веселье уже в полном разгаре.
Ленка звезда, все так и пытаются с ней заговорить, нахваливают ее спектакли. Женщина-режиссер, да еще и красавица. Для нашего города – это новость – это нонсенс. Художественный руководитель областного театра с прической «одуванчик», я его зову Француз – похож, целует руку моей жене, разговаривают. В городе два театра: мой бывший – городской и областной. Начальство их враждует, так и пытаются друг друга уколоть. Помню, как директриса при мне пересчитывала купленные в спорттоварах статуэтки регионального фестиваля, после чего с гордостью заявила: «А у нас на две больше, чем у этих, видел? „Лучший спектакль“, „Лучшая мужская“, „Лучшая женская“ и „Лучшая работа со светом“»… А вот она и сама, совсем рядом.
– И чем же ты сейчас занимаешься?
– Пишу.
– Пишешь, значит…
– Значит, пишу.
Расходимся в разные стороны, вот и поговорили.
Актеры достаточно запьянели, шумно переговариваются за столом, выбегают покурить каждые пять минут. Я следую на улицу. С возвышенности город сверкает крышами домов. Весеннее настроение.
Актеры театров смешались – среди них вражды нет, воюют верха. Вражда, конечно, есть, но она происходит по другим причинам, не по принципу «Ты из какого театра?».
– Привет. – Подходит Левик – один из актеров областного, статный, большой, громкий, созданный играть военных и всяких там комиссаров.
– Привет. – Я закуриваю.
– Я тут это, – смущаясь, говорит он. – Пьесу написал, хотел тебе дать почитать.
– Конечно, на почту высылай, знаешь адрес?
– Оставишь?
– Без проблем.
Откуда-то, видимо, он слышал наш разговор, появляется кудрявый парень в сером свитере, нагло хлопает меня по плечу:
– Говно. Не читай. – И чуть пошатываясь, уходит за веранду ресторана.
– Кто это? – кошусь я в его сторону.
– Серега Швейцер.
– Швейцер, – ухмыляюсь я. – Еврей?
Серега, услышав мой вопрос, возвращается.
– Да, еврей, но в меру.
Ко мне подходит Данила – актер из бывшего моего театра, как обычно, берет все внимание на себя. Год его не видел, а он совсем не изменился – худощав, моложав и груб.
– Ты бы хоть дал свой роман почитать.
– Книга выйдет, конечно, дам.
– О, книга, – повышает голос Данила, щурится.
– И, правда, если несложно, скинь мне. – Левик, заметив, что я докурил, услужливо протягивает мне новую сигарету. – А то все пишут и пишут про твой «Нацбест», только читать успеваешь, каждый день какая-нибудь заметка выходит.
– Платончик. – Данила нарочно коверкает мое имя, чувствую чертов суффикс уменьшительно-ласкательный, мог бы и без него обойтись. – Хорошо пристроился, год в театре поработал и, хоп, роман написал. Да и назвал еще как – «Завлит» – в честь себя. Надо и нам всем с начальством поругаться и роман написать – помреж, монтер, завтруппой. Все на этом, как его…
– «Нацбесте», – дополняет Левик.
– Да, на этом «нацбесте» будем.
После увольнения из театра я сочинил роман «Завлит» про свою театрально-криминальную жизнь – про парня, который днем работал в театре, а ночами воровал металл с поездов. На удивление, он, даже не будучи издан, рукописью попал в самую престижную литературную премию «Национальный бестселлер».
– Не напишете, – говорю я мягко, не желая конфликтов.
– Какой, на хрен, бестселлер? – не выдерживает этот Швейцер. – Кто тебя читал, бестселлер, блин? «Гарри Поттер», «Властелин Колец» – вот бестселлер.
– Что тебе надо? – Я гляжу на неугомонного и явно перепившего «в меру еврея».
– Просто чушь собачья этот твой «бестселлер».
– Может быть, ты и прав, а может быть, нет…
Я не гордый, но нет ничего глупее и унизительнее, чем в споре отстаивать свою значимость. Я отхожу в сторону, чем вызываю лишь большее раздражение.
Появляется Вера Ляпина – наша писательница, уже лет десять преуспевающая на поприще женских романов, любительница театра, не пропускающая ни одной премьеры. Женщина фигуристая и статная – выше меня на голову. Волосы густые, без всякого признака седины, свободно расправленные для мужских взглядов и комплиментов.
– Платон. – Она меня обнимает, целует в щеку. Оценивающий взгляд скользит по мне с ног до головы. – Я думала, ты с женой в Москву перебрался.
Слово «жена» она выделяет жесткими интонациями – будто бы оно в предложении лишнее.
– Я и не собирался. Это Ленка все рвется… Все что-то хочет доказать.
– Пусть для начала у нас докажет.
И что на Верку нашло, когда-то ей Ленкины спектакли нравились. Сама же в свое время «Кармен» нахваливала, мол, для нашей дыры – это прорыв. Статью даже про постановку в московский театральный журнал написала. Да такую, что, прочитав ее, прослезился бы и сам Станиславский.
– Что не отвечал?
Теряюсь от вопроса – подбираю оправдания, чтобы не обидеть. Нет вариантов, поэтому отмалчиваюсь.
– Знаешь? – Она наклоняется ко мне, ее обветренные губы почти касаются моего уха. – Тебе валить отсюда надо, в этом болоте делать нечего, – отстраняется, переходит на деловой тон. – Там для тебя все возможности открыты.
– Спасибо. – Я растерян – и приятно, и понимаю, что на хрен я кому в Москве сдался, да даже дело не в этом… Ленка тоже Москвой грезит. Спектакли она там ставит, конечно, а неделю назад, как с цепи сорвалась, заладила, мол, там все – культура, жизнь, слава, а здесь скукота дремучая и актеры запойные. Отчасти я ее понимаю, все, что можно в нашем городе было достичь, она и так достигла.
– Ты молодой, талантливый, что тебе здесь делать?
Актеры косятся на нас.
Данила разбавляет наше импровизированное уединение.
– Платончик, – с еще большим садизмом коверкает он мое имя, – где свою Елену Иосифовну потерял?
Он чувствует, что нам на него плевать, от этого начинает говорить еще громче. Слов его не разбираем.
– Я подумаю. – От неловкости опускаю глаза, хотя знаю, что тут думать нечего – в своем городе я останусь при любых обстоятельствах.
Видимо, я рожден увечным, с патологической любовью к уходящим на юг поездам, кирпичным домам, покосившимся крышам, уездному тщеславию коллег и мировому простодушию случайных знакомых.
– Ты подумай, подумай.
С фужером томатного сока выходит Ленка. Француз следует за ней, любуясь моей женой со спины. Вроде уже возраст, а все туда же, пялится, как юный школьник на молодую практикантку из педа. Хотя Ленкины бедра в обтягивающем платье – загляденье.
– О, вот где мой муж. – Она обозначает поцелуй в губы. – Ты куда ушел?
– Покурить.
– Ты много куришь.
Вера с недовольным видом отходит в сторону.
– Знакомьтесь. – Ленка стремительной паузой сводит нас с худруком областного театра.
– Александр.
– Платон.
Жмем руки.
– Наслышан, очень приятно.
– Спасибо.
Против Француза ничего не имею, думаю, он тоже. Для него главный враг – моя Ленка… Они худруки конкурирующих театров, приговоренные историей нашего города к вечной борьбе за зрителя – но режиссеры в этом не виноваты, это перешло к ним от их предшественников, а к тем от предыдущих – ныне давно покойников. Сегодня начальство областного и городского театров вдоволь наулыбаются, а завтра разойдутся по кабинетам и будут думать о том, как превзойти друг друга в следующей премьере.
Выходит директриса муниципального театра, кажется, что так и хочет специально попасться мне на глаза. При уличном свете замечаю, что лицо ее заметно обвисло. А я видел Елену Ивановну еще в форме. Особенно помнится, как разгладились все ее морщины, когда она протянула мне документы, где, ссылаясь на трудовой кодекс, были обозначены все причины моего увольнения по статье.
Разговоры умолкают, актеры столпились рядом с нами. Швейцер отвел меня в сторонку:
– Платон, кажется?
– Да.
Протянул мне открытую ладонь.
– Серега.
– Хорошо.
– Ничего хорошего не вижу.
– Что тебе надо? – Я малость завожусь.
– Пошли, выпьем.
– Пошли.
Заходим в ресторан. Еще недавно пышущая эстетизмом закуска померкла, объедки разбросаны по белой скатерти. С первого попавшегося стола Швейцер берет нетронутую сырную тарелку. Забиваемся в угол. Музыки там почти не слышно. За квадратной колонной танцуют актрисы. Замечаю Таньку – театральный секс-символ нашего города, вечно одинокая, вечно молодая, ее призвание – играть роковых женщин. Я с ней работал в одном театре. Она неплохо исполняет роль в моем «Муагиле», только слишком много своей героине добавляет эротизма, который явно там ни к селу, ни к городу.
– Водку, вино, коньяк? – спрашивает Серега.
– Водку.
– Не советовал бы, «гаражная».
– Коньяк я тоже не люблю.
– А ладно, водку так водку. – Швейцер наполняет рюмки. – Извини, я погорячился.
– Да ладно.
– А пьеса, – говорит тише, – и впрямь говно, не читай, не трать время.
– Я разберусь.
– Давай.
– Давай.
Чокаемся, выпиваем, закусываем сыром и размякшим на каемке тарелки укропом. Водка противная, но что делать? Коньяк и вино я не переношу всей душой.
– Ты актер? – интересуюсь я.
– Актер. А ты что, спектакли со мной не видел?
– Да вроде нет.
Звон разбитых тарелок, склонившаяся над столом девушка всей своей полнотой подпирает стол, ее руки шарят по столу в поисках вибрирующего сотового.
– Вот, Олеська, как обычно.
– А что с ней?
– А ты как думаешь? – Серега снова наполняет рюмки. – Перепила. Что непонятного? Наша завтруппой.
– Ладно. – Снова стук рюмок, Серега выпивает не морщась. – Тебе все это нравится?
– Нет. Я тут из-за жены, она попросила.
– А кто твоя жена?
– Ленка…
– Ммм.
– Елена Иосифовна.
– Фейгус?
– Да.
– Бездарный режиссер, хорошо, что я в другом театре.
– Эй, потише вообще-то.
– Понял-понял. – Серега снова потянулся к бутылке.
– Ваш-то тоже не лучше, уже который год ни одного кассового спектакля сделать не может.
– Алло, – раздается крик в телефон. Олеська… Все-таки дотянулась… – Не кричи на меня, сказала же, вечером приеду.
– А она еще меня жизни учит, тоже мне, учительница, – умышленно кричит он в сторону бормочущей в телефон завтруппой. – Со своей разберись. А то все мне советует пить меньше…
– Я сказала же, – Олеську заедает. – Вечером.
– Эх, – заводится Серега, наскоро выпитая водка его значительно поднакрыла. – Я не так представлял театр, учился, там…
– Где?
– Не важно, в другом городе, далеко… Сюда позвали, приехал, роли дали главные, молодым, перспективным и талантливым обозвали. Толку? Перебрался я в ваш город, а тут… Вот. – Серега размашисто указывает в сторону вернувшегося с улицы веселья.
Начинаются танцы и объятия; водка вливается в актеров легко и просто. Высокосветское начальство потягивает вино и шампанское, ведет разговоры о грядущих перспективах.
– Сплошной пир. Словно все только в театр и пошли лишь для того, чтобы потом на пьянку продефилировать, друг перед другом мудями потрясти – кто звонче, помериться… Думаешь, они от творческих мук страдают? А ни хрена, от похмелья по утрам они страдают. Так и живем, провинциальная богема, мать их, вечный антракт, действа, боюсь, не дождаться.
– Хорошо сказано, – замечаю я. – Возьму фразу на заметку.
– А, ты же писатель, драматург, точно.
– А ты что, нашу «Дуэль» не глядел, ну, что по Чехову. Или «Квадратуру круга»?
– Смотрел, конечно.
– Ну. – Серега разводит ладони в сторону, по-солдатски вытягивается.
– Постой-постой, это ты, что ли, Батюшку играл?
– А кто же? – не без гордости заявляет актер.
– И ты Абрама играл?
– Я.
– Не, ну, не узнал, извини… Слишком ты отличаешься в жизни от тех героев, что на сцене.
Теперь все сошлось – я пью, по моим же собственным словам, как я кому-то сказал, с лучшим актером города. Все спектакли с ним видел, правда, фамилию не запомнил… Вот, теперь знаю. Да, перевоплощается он, что надо, в жизни другой человек.
– И хорошо, что отличаюсь, потому что актер.
– Давай, не заводись, наполняй лучше, – советую я.
Серега доливает с горочкой остатки водки, с угрюмой гримасой оценивает пустую бутылку и ставит ее под стол.
– Сейчас, гляди. – Водка в его рюмке волнуется – касается краев, вот-вот выплеснется. – Все подпили, через стакан-другой начнется правда.
Пытаюсь перебить раздухарившегося актера, бесполезно, он всем своим возмущением нависает надо мной, брызжет слюной. Остатки водки в его рюмке продолжают бушевать, словно море в непогоду. Половина пролилась.
– А еще меня все алкоголиком называют… Евреем. Да, еврей, но вы, – Серега начинает привлекать внимание, – все трезвенники, да-да, трезвенники… До первой халявной рюмки. А потом все приставать друг к другу начнут, ага-ага, не раз видел. Семьянины да праведники. Нормально – потом хоть будет, что обсудить, у кого с кем там отношения, не театр, а «Дом-2» какой-то. А начальство уедет. Все сразу на него жаловаться начнем. Лучше всего мы умеем возмущаться! Если бы мы так возмущались на сцене, как возмущаемся в курилке, давно бы революция случилась.
– Так, тихо-тихо. – Я дергаю за рукав возмутителя спокойствия. – Давай, выпьем и покурим лучше.
– А давай. – Серега ловко осушает рюмку.
– Закуси хоть, – протягиваю ему ломтик сыра.
– Потом. Пошли. – Актер шатаясь пробирается между столами, рукой сбивает бокал, тот катится по скатерти, оставляя красные следы вина.
На выходе мне снова попадается Вера.
– Ты куда?
– Курить.
– Может, потанцуем?
– Вер, с удовольствием, только попозже, хорошо?
– Ловлю на слове. – Верины морщины разглаживаются от улыбки.
Она большой мастер своего дела, главное – добрая, может, не со всеми, но со мной точно. Большинство моих художественных достижений – ее заслуга, она редактировала мои тексты днями и ночами, в том числе и роман «Завлит», просыпала планерки в институте, отпрашивалась, притворялась больной – все силы тратила на меня. Пробивала по своим связям для меня лучшие журналы, премии… Да, без нее вряд ли бы у меня что-то получилось. Если бы не Верка… И будь она лет на пять младше… Хотя для своих тридцати восьми она выглядит классно – стройная, длинноногая, легкая во флирте, обаятельная, любой своей студентке с филфака фору даст. Представляю, как ученики-парни во время лекций на нее пялятся, особенно, когда она в строгой, заманчиво обтягивающей юбке. Вера Степановна поворачивается спиной к аудитории, чтобы написать на доске какой-нибудь тезис. И тогда студентам явно становится не до какого-нибудь там Вампилова или Шукшина.
Круговерть из рюмок и перекуров надоедает. Ленка занята беседами с высшими чинами.
– Но я тебе вышлю? – Незаметно появляется Левик.
– Да, конечно… На почту кидай или можешь просто «ВКонтакте».
– Хорошо… Скину «ВКонтакте».
– А вот и я. – Из кустов, застегивая ширинку, выбирается Сыч – самый маргинальный актер города – главный Есенин ближайших кабаков и пивных. Как его не выгнали еще из областного – никто не знает. Будь я директором, уволил бы в первую очередь, а на следующий день снова принял бы обратно – если его оголтелую дурь направить в нужное русло, то эффект будет точно – не факт, что спектакль с ним станет шедевром, но скучным уж не будет точно.
Мишка и Сашка – артисты муниципального театра с подозрением на него косятся. Отходят в сторону.
– Слушай, – обращается к нему Серега. – Шел бы ты лучше домой, начальство еще тут.
– Вот это прекрасно. – Сыч снимает очки, слепо щурится и тревожно задумывается. Его нескладное, высокое и худое тело безмятежно покачивается на стремительных сквозняках городской возвышенности.
– И правда, домой тебе лучше… – начинаю я.
– О, – Сыч надевает очки, приглядывается ко мне. – Епт, драматург, уже классик, а еще в здравии. Сейчас исправим. – Актер разминает шею.
– Да тише, – улыбаюсь я…
– Да что там драматург. – Он наклоняется к нам ближе, точнее, пошатывается в нашу сторону. – Ладно пьесы, мы смирились, но пришла беда откуда не ждали – начал романы писать.
– Спасибо, конечно, но тебе и впрямь домой лучше.
– Э-э-э, следи за мной – потом новый роман напишешь…
– Про что?
– Про то, как главный герой, – Сыч раскрытыми ладонями обозначает себя, – то есть я, посылает свое начальство на хуй…
Он хочет рвануться в ресторан, мы его удерживаем…
– Стоп, – Серега говорит как можно тише, чтобы не привлечь внимания. Даже он, еще недавно бушующий, на фоне Сыча кажется паинькой.
О проекте
О подписке
Другие проекты