Цитаты из книги «Аномалии личности. Психологический подход»

мы еще будем рассматривать некоторые варианты преломлений внутренних противоречий, приводящих к отклонениям личности, а пока, в качестве предварительного общего примера, оттолкнемся от хрестоматийного «в моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне».

свойство человека (о чем уже говорилось в гл. I, § 2), другое дело, что путь к этому обретению, как правило, драматичен и при жизни принципиально незавершен. Он не дан, а задан. В этом плане предельный смысл всегда субъективно открывается не полностью, а с ощущением остатка чего-то, причем очень важного (может быть – самого важного), но недовыраженного, недопонятого, недопережитого, словно остающегося еще запечатанным, сокровенным, закрытым. Это «не-до», что не ухватывается, не дается («не-до-дается») до конца в руки, – феноменальное проявление самой ненасыщаемой из потребностей – потребности в осмысленности своего бытия, в обретении его общего высшего смысла[140]. Не деятельности только, которой я увлечен, не действия только, в завершении которого я столь заинтересован, но всей моей жизни в целом, в отношении ее к прошлому, настоящему, будущему, к самой вечности, без чего и смыслы конкретные, казалось бы – столь насущные, начинают блекнуть, вянуть, опадать. Причем раскрытие, ухватывание этого неухватываемого возможно, о чем говорилось неоднократно, только через внутреннюю работу самого человека, его переживания, уяснения, понимания. Смысл не есть внешняя вещь, которую надобно выбрать среди других. Он – еще раз – не дан, а задан как чаемое раскрытие связи жизненных отношений к вещам, миру и людям. Задача эта обращена к каждому из нас, ко мне лично, и никем иным, кроме как мной (с Божьей помощью – добавит верующий), выполнена, решена быть не может.

К возможным уровням смысловой сферы мы подойдем вскоре, а пока, в самом первом приближении, так соединим эти подходы: действительность в постоянно меняющейся сложной среде с ее противоречиями, проблемами, конфликтами, борьбой за осуществление мотивов и целей, конечно же, порождает отчетливые и жизненно важные для нас смысловые образования, их системы с внутренними иерархиями и переходами. Но если мы видим (осмысливаем) себя лишь в свете этого рода образований, то можно ли (дается ли возможность) понять себя не как только делателя, борца, победителя, побежденного, преодолевающего (что, безусловно, очень важно), но и как человека, имеющего неразменную цену вне зависимости от решенных и не решенных им проблем, его побед и поражений? Этот вопрос (могущий быть по-своему преломленным в душе каждого) порождает предельную форму «задачи на личностный смысл» – жажду сквозь привычную, пусть даже приносящую удовольствие и успех деятельность или – напротив – сквозь неудачи, тяготы, страдания, болезни обнаружить такой смысл, который обнимет происходящее, соединит части в целое не в масштабе отдельных, пусть крайне насущных деятельностей, а в масштабе всего пространства жизни и смерти. Не смиряясь с неотвратимостью конечного, человек ищет бесконечного, или иначе – ищет (жаждет) смысла жизни, неуничтожимого фактом смерти, или еще иначе – жизни, не обессмысливаемой смертью. Само стремление к обретению такого рода смысла – вполне нормальное, более того – сущностное

предложить иное видение, при котором определенные формы смысла одновременно находятся как бы «над» деятельностью, являясь не ее тенью, а светом, в котором она получает свою личностную оценку. И в этом – втором – случае смысл остается, по природе, отражением, точнее, образованием, – отражающим, являющим, устанавливающим некое отношение, на этот раз между деятельностной активностью как таковой и тем, что ее превосходит, точнее, вмещает – бытием, временем, историей, вечностью[139]. Совместимы ли эти два («деятельностное» и «наддеятельностное») понимания?

наряду с пониманием смысла как производного от предметной деятельности, как порожденного конкретными мотивами, целями, их соотношениями и перипетиями, можно

важный момент. Поскольку уяснение смысла (особенно в его предельных формах) не дается человеку прямо и непосредственно, то это уяснение (обнаружение) требует, во-первых, постановки специальной задачи – по точному выражению А. Н. Леонтьева, «задачи на личностный смысл»[137] – и, во-вторых, внутренней активности, направленной на решение задачи смыслооткрытия, смыслообнаружения, смыслопостроения. Это, кстати, еще раз показывает, что смысл не всегда (не во всех своих явлениях, ипостасях) лишь тень от мотива, послушно меняющая в зависимости от него свои очертания и конфигурацию (что следует из леонтьевской формулы «каков мотив, таков и смысл»). Возможно иное понимание и даже оборачивание этой формулы, когда именно смысл задает конкретную конфигурацию мотивов (или, по крайней мере, ее оценку, отношение к ней), порождая при этом, в частности, и особую деятельность (особый строй деятельности), предметом которой становится решение «задачи на смысл», то есть выявление, осознавание личностного смысла происходящего. Обнаруживая себя в реальности, смысл всегда, по словам К. Г. Юнга, «свидетельствует из себя самого»[138]. Другое дело, что это свидетельство должно быть «запеленговано» и «расшифровано», что и требует от человека постоянного внимания, чувствительности к происходящему, словом, специальной активности смыслообнаружения

Франкла[136], который с особой убедительностью показал, что общие вершинные смыслы (он говорил в этом случае о «сверхсмыслах») есть основная подъемная сила, удерживающая человека как в повседневности, так и перед лицом тяжких испытаний и даже самой смерти. Вне этой постоянной работы личности, единственно способной (призванной) создавать и удерживать смысловое целое, не сводящееся к частям, отдельным действиям и поступкам, – человек не может стать свободным и нравственным существом.

известен так называемый экзистенциальный невроз – человек все может делать вполне успешно, но жизнь вдруг лишается смысла, и он бессильно повисает (обвисает), как марионетка, которую уже никто не держит. Классические подтверждения этому можно найти в работах Виктора

Следующий аспект, который необходимо зафиксировать. Смысл не однороден, не одноплоскостен, а всегда иерархичен, встроен в общую смысловую вертикаль личности (о ее уровнях мы будем говорить ниже). Однако, поскольку смысл по сути своей не жестко заданный предмет, вещь или действие, а вариативная связь между предметами, вещами, действиями, точнее – вырабатываемый личностный принцип связи, соединения, то иерархия эта не есть прямой диктат от высшего к низшему, а скорее передача по цепи некоторых самых общих принципов, секретов, рисунков соединения, способных проявлять, впечатывать, оттискивать себя на самом разнообразном конкретном житейском материале. Если продолжить образ непрерывно ткущейся ткани жизни, то конкретный смысловой рисунок на ней образуется не ситуативно, лишь здесь и теперь возникающим увязыванием событий и действий, но постоянно соотнесен, созвучен с неким общим замыслом, причем нередко даже тогда, когда внезапность или чрезвычайность обстоятельств спутывает все нити бытия. В каждой такой реалии (пусть даже не всегда осознанно) присутствует, резонирует (или диссонирует, что обычно тоже форма согляда, присутствия) весь смысловой строй, вся смысловая вертикаль (иерархия) данного человека. В нашей иллюстрации, например, качество, особенность слушания и конспектирования лекции определяется не только ближайшим (непосредственным) смыслом данной ситуации (скажем, необходимостью успешной сдачи экзамена как условия получения стипендии), но всей невидимо надстраивающейся над этим смысловой иерархии, вплоть до понимания данным человеком смысла его жизни[135]. Разрушение (деформация) этой иерархии означало бы разрушение (деформацию) главного стержня, на котором держится данная конкретная деятельность, в результате чего она с неизбежностью начала бы внутренне меняться, обесцениваться, обесцвечиваться, опадать, терять самый вкус бытия.

сопоставления самих по себе речевых знаков, опросов исследуемого человека (в особенности если мы имеем дело с аномалиями, где диссоциация осознаваемого и реального часто весьма очевидна). Решение этой задачи возможно лишь при обращении к анализу самой жизни человека, ее особой индивидуальной истории (судьбы), приведшей именно к такому, а не иному способу смыслового опосредствования душевного бытия. Личностный смысл, тем самым, не закреплен жестко за мотивом (предметом) деятельности, и в этом плане он не предметен (как считал, например, А. Н. Леонтьев и многие его последователи), а скорее «межпредметен». Одним из возможных синонимов может быть в этом плане «связь», или, точнее, – «субъективная связь», или, если полнее, – субъективно усматриваемая и личностно переживаемая связь между людьми, предметами и явлениями, окружающими человека в пространстве и времени как текущих, так и бывших и предполагаемых будущих событий. Смысл действительно увязывает, связует, вяжет, причем иногда неожиданным образом, составляя из узлов и узелков разные узоры на непрерывно ткущейся материи душевной жизни. Высвободи, распусти эти узелки – распадется и вся ткань на нити отдельных психических способностей (память, восприятие, внимание, мышление и т. п.), каждая из которых может остаться крепкой и сохранной, но не будет малого – ради чего запоминать, воспринимать, внимать и мыслить. Мы видим ситуации, действия, окружающие нас предметы, а что их соотносит и животворит, остается в тени. Сошлемся еще раз на П. В. Флоренского, который писал, что творчество человеческого разума распадается на производство вещей, смысл которых не нагляден, и производство смыслов, реальность которых не очевидна. Необходимо поэтому доказывать осмысленность вещей и вещность смысла. Это двойное доказательство – предельная задача психологии личности как знания не о том, что может заметить любой внимательный наблюдатель, а о том, что скрыто от наблюдателя, что составляет внутренние причины внешних проявлений душевной жизни.