Ночной пир

Девушка была худенькая. Веснушки густо обсыпали её лицо и курносый, уточкой нос. Кафе пустовало, столики стояли свободными, но рыжая подошла именно к нему.

– Можно? – спросила она. Эдвин отставил коктейль и кивнул.

– Меня зовут Ванда, – сказала девушка, садясь напротив. На ней были широкие, бесформенные джинсы и заправленная в них клетчатая рубашка. Если бы не чуть более широкие бёдра и кокетливо распахнутый ворот, Эдвин принял бы её за мальчишку лет четырнадцати.

– Паук.

– Что?! – в её зеленых глазах испуг смешался с досадой.

– Паук. Так называют меня знакомые. На самом деле я Эдвин, – сплетя вычурно кисти, он напрягся, хрустнул суставами – и по столу побежал большой паук. Повернулся к Ванде, отсалютовал передними лапами, приветливо мигнул глазками – крупным перстнем.

– О, какая прелесть, – протянула девушка, – модификация?

– Нет, что ты, – ответил Эдвин, расцепив и массируя ладони, – это годы тренировок. Что будешь пить?

Номер в старом отеле на окраине города, возле порта, Эдвин снял пару дней назад. Место было хорошо всем, если бы не портье-зануда. Он долго пыхтел и бубнил под нос, изучая документы Ванды, но сдался.

– Совершеннолетняя, – заявил с досадой, возвращая паспорт. – Проходите.

– Ты всегда носишь его с собой? – Эдвин открыл дверь номера и пропустил девушку вперёд.

– Ага, – отмахнулась Ванда, осматриваясь. – А тут миленько! Миленько, миленько, и со вку-усом, – напевала она в ванной на мотив модного шлягера.

Под шум воды Эдвин сервировал фрукты и приготовил шампанское в серебряном ведёрке.

– Это хорошо, это правильно, – сказала Ванда, выйдя из ванной в махровом халате выше колен, – но это не главное. Приходи скорее, я жду! – она вложила ему в рот дольку ананаса. Потёк едкий сок и девушка слизнула его с подбородка Эдвина. – Не задерживайся!

Когда Эдвин вернулся, она поднялась с кресла и движением плеч сбросила халат. Полуприкрыв глаза, Ванда наблюдала, как, остановившись в шаге, он смотрит на неё. Куда девалась мальчишеская угловатость! Ни капли лишнего или несоразмерного не было в её юном теле. Проведя ладонями по тонким ключицам, Эдвин поймал пальцами задорно торчащие соски маленькой груди. И сразу, будто повинуясь этому движению, груди начали расти и наливаться под пальцами.

– Прикольная модификация, правда? – промурлыкала Ванда.

– Ты чудо, – ответил Эдвин, и, ухватив девушку за плечи, притянул к себе.

Губы её были сладки и пахли фруктами.

– Я выпью тебя досуха, – пообещал он, оторвавшись.

– Сначала я, – опускаясь перед ним на колени, ответила Ванда, и рыжие волосы рассыпались по её спине.

Эдвин выдержал недолго. Подхватив девушку под бёдра, он с рычанием бросил её на упругий водяной матрац, и сам кинулся следом. Они свились странным четвероногим, четвероруким зверем, утоляя нетерпеливую страсть.

Первое соитие было коротким и бурным. Потом Ванда лежала, вытянувшись на скомканной шёлковой простыне и курила. Наркотический дымок завивался спиралью, щекотал ноздри Эдвина и рассеивался где-то под потолком. Присев рядом, Эдвин сплёл из пальцев толстого неуклюжего щенка. Пёсик начал прогулку с пяток, прошёлся, переваливаясь, вверх по длинной ноге, лизнул круглую коленку, залез выше, ткнулся носом в лоно, чихнул и уселся на плоском девичьем животе.

– Щекотно, – сказала Ванда, жмурясь.

– Правда? – щенок исчез, теперь в руках у Эдвина были бокалы с пенящимся шампанским. – Пей, тебе потребуются силы.

Второй раз Эдвин взял её сзади, властно разведя коленями бёдра и крепко держа за круглые ягодицы. Ванда покорно принимала его и едва слышно постанывала от наслаждения. Пик они встретили вместе, Эдвин ускорился и прижался грудью к вздрагивающим лопаткам. Прямо перед глазами пульсировала синяя жилка на шее, он потянулся и слегка куснул её.

– Хочу есть, – сообщила Ванда после, перевернувшись и откинувшись на подушки.

Эдвин накинул халат и позвонил, явился молодой слуга в ливрее с золотым позументом. Он быстро расставил на столике блюда, судки и приборы, стараясь не глядеть на девушку, слегка прикрывшуюся алой простынёй. Полотно совсем не скрывало изгибов тела, край простыни сбился, обнажив ногу от талии до маленьких пальчиков.

– Зачем смущаешь парня? – спросил Эдвин, когда слуга, обрадованный солидными чаевыми, закрыл за собой дверь.

– Ревнуешь? – ухватив куриную ножку, Ванда строго погрозила пальчиком.

– Завидую.

– Мм? – она вгрызлась в мясо белыми зубами и посмотрела вопросительно.

– Нам с тобой, – Эдвин улыбнулся, – еще так много предстоит этой ночью. Как не позавидовать?

– Шутник, – она хихикнула и прихватила из вазы янтарную виноградную гроздь. – Почему ты не ешь?

– Рано, – он пожал плечами. – Стану тяжёлым и неповоротливым, засну, а ты убежишь.

Запахи еды щекотали обоняние. Эдвин почувствовал, насколько он, действительно, голоден. «Ничего, – решил, – чуть позже».

– Ты так и не сказал мне, какая у тебя модификация, – Ванда села к нему на колени. – О! Ты снова почти готов. Знаешь, у меня был парень, – она стала ёрзать мягким задом, дразня и распаляя Эдвина, – он модифицировал свою штуку так, что был готов всегда. С ним, – Ванда обняла Эдвина за шею и обхватила его ногами, – можно было заниматься любовью даже когда он спал.

– Однако знакомые у тебя, – Эдвин почувствовал нарастающее возбуждение и прихватил её за талию.

– Ну и что? Можно подумать, – она засмеялась, щекоча его лицо рыжей гривой, – мы с тобой читаем Канта. И всё же, что ты модифицировал? Или ты натурал?

– Тебе будет не интересно. Так, железы, секреция, – но Ванда уже не слушала.

Закрыв глаза и погрузившись в свои ощущения, она медленно поднималась и опускалась на его бёдрах. Потом её движения ускорились, она глубоко, с присвистом задышала сквозь сжатые зубы. Груди увеличились и тяжело закачались в такт движениям. Струйка пота потекла по её лбу, повисла на кончике носа. Эдвин нагнулся и поймал эту каплю языком. Ванда застонала.

«Пора», – подумал он.

Прижав девушку к себе, он нащупал губами заветную жилку на шее, приник к ней ртом. Левый клык удлинился, превратился в тонкую иглу. Она проткнула кожу и вошла в вену. Ванда выгнулась, её начала бить дрожь оргазма. Эдвин кончил вместе с ней. На самой вершине его модифицированные слюнные железы выплеснули порцию энзимов пополам с сильным наркотиком.

– О, как хорошо, – прошептала Ванда. – Ты лучше всех…

– Отдыхай, милая, – Эдвин бережно уложил девушку на постель.

Выйдя на балкон, он раскурил толстую сигару и долго смотрел на огни ночного порта. Если город иногда затихал, устав от забот, забывшись коротким сном, то порт бодрствовал всегда. Резкие гудки буксиров, сигналы трейлеров, шум прибывающих и убывающих толп. Немного дальше загадочно мерцало в лунном свете море. Наконец, не в силах терпеть голод, он вернулся в комнату.

Ванда уже не дышала. Место укуса на шее покраснело и вспухло. Уже почти теряя сознание от голода, Эдвин вскрыл его острым ножом и начал жадно пить.

Скоро он выпил её досуха. Бережно скатал пустую шкурку, спрятал её в саквояж, оделся и вышел в ночь.

Русалка

Сквозь тёмную торфяную воду протоки безоблачное небо выглядело болотно—зелёным. Это было опасно, солнечный свет губителен, но русалка ничего не могла с собой поделать. Затаившись в камышах, жадно смотрела вверх неподвижным рыбьим взором.

Человек стоял совсем неподалёку, по колено в воде. Сквозь границу русалка видела только его голову, и эта картина смущала покой, разлитый в её холодной крови. Человека можно было бы назвать молодым темноволосым парнем, но она давно забыла слова. Стёрлись даже образы, стоявшие за словами, остались только чувства. Страх, голод, вожделение. Сейчас она чувствовала тоску по несбывшемуся. И что-то ещё, чему не всегда можно подобрать слов, даже зная их в избытке.

Взбаламутив воду, молодой человек вышел на берег и пропал из виду. Русалка сразу забыла о нём, лишь где-то в глубине осталась слабая неудовлетворённость. Наверное, это голод. Блеснула чешуёй неосторожная плотвичка. Русалка схватила её неуловимым движением и проглотила. Накатило сонное довольство. Она шевельнула хвостом и ушла на дно родного омута, спать. Только закачались потревоженные кувшинки, да вспыли серебряные блёстки, остаток трапезы.

– Ты не маленький мальчик, Антон, – повторил Семён Ильич, протирая очки чистым носовым платком. – Запрет касается всех.

У профессора всегда были свежие платки. Некоторые студентки всерьёз уверяли, что в профессорском чемоданчике, старом и облупившемся, нет вообще ничего, кроме платков. По одному на каждый день экспедиции. И столько же – на всякий случай.

– Да, Семён Ильич, – согласился Антон, – я взрослый человек. Никто не может мне запретить…

– Есть приказ ректора, – линза выпала из оправы, запрыгала по столу, Антон поймал её уже на самом краю. – Спасибо. Хочешь быть отчисленным? Её не вернёшь, а ещё один несчастный случай никому не нужен.

– Я не собираюсь топиться, – Антон встал. – Но хотя бы на берегу я могу стоять?

– Можешь, – Семён Ильич поставил стекло на место и снова взялся за платок. – Я уже жалею, что взял тебя с собой. Иди, и не делай глупостей.

– Постараюсь, – сказал Антон, выходя.

На улице было мокро. Собиравшиеся с утра тяжелые душные тучи пролились, наконец, весёлым летним ливнем. Капли колотили по дороге, сливаясь в лужи и ручейки. С козырька над крыльцом дома, где Семён Ильич каждый год снимал комнату для штаба экспедиции, лились тонкие струйки, разбиваясь в пыль об исшарканные доски.

Ольга стояла тут же. Невысокая, курносая, одна бровь чуть выше другой, одетая в джинсы и озорную рубашку с попугаями. Короткие каштановые волосы выбивались из-под развёрнутой назад бейсболки.

«Как у них это выходит? – подумал Антон. – Полдня в раскопе сидела, в тех же штанах, а они чистые, ни пылинки, ни пятнышка».

– Ругался? – спросила Ольга чуть хрипло.

– Что? Нет, – недовольно ответил Антон. – Зачем ты за мной следишь?

– Дурак! – она вспыхнула и закусила губу. – Я к профессору, мне спросить надо!

– Так иди и спрашивай!

– Грубиян! – пискнула девушка и юркнула в приоткрытые сени.

Антон остался на крыльце. Дождь ещё не кончился, хотя сквозь разрывы в облаках уже проглядывала синева. На курган идти было бесполезно, вечер, да и земля должна просохнуть сначала, раньше утра работы не начнёшь. Возвращаться в расположение, слушать унылые песни под гитару и трёп сокурсников, тоже не хотелось. «Постою пока тут», – решил Антон, приваливаясь к стене.

Шум капели начал стихать, и Антон услышал за спиной дыхание и тихие всхлипы. Ольга так и стояла за дверью и ждала. К профессору она, конечно, не пошла. «Зачем ей профессор, – подумал Антон со злостью, – не нужен ей профессор. За мной она ходит. Чего они все за мной ходят?!»

На самом деле, и Антон прекрасно это понимал, Ольга была хорошая девушка. Не избалованная жизнью и богатыми родителями, не горластая и не наглая, как некоторые первокурсницы. Не увлекающаяся яркой косметикой и духами. В автобусе, на котором они приехали в деревню, Оля сидела впереди него, и Антон зачем-то наклонился и вдохнул запах её волос. Они пахли чистотой и самую капельку цветущим лугом. Девушка завозилась в кресле, устраиваясь поудобнее, и её затылок и ухо оказались совсем близко от его лица. Потом он увидел, что она смотрит на его отражение в пыльном стекле, внимательно и серьёзно. Ему стало внезапно так неловко, что всю оставшуюся дорогу он просидел, уткнувшись в книжку и не глядя по сторонам, ругая себя за глупую выходку и боясь поймать её взгляд. И вот уже две недели Антон то и дело обнаруживал её близ себя.

На раскопе их квадраты оказались рядом. В столовой Ольга старалась сесть так, чтобы видеть его, и Антон чувствовал спиной бросаемые украдкой взгляды. От этого у него портился аппетит, и хотелось скорее доесть немудрёную снедь и уйти. Робкое это внимание тяготило его, мешало страдать и казниться.

Вот и сейчас, слушая тихое дыхание за дверью, Антон вспомнил Тамару. Он и тогда мало обращал на неё внимание, обычная девчонка в ряду прочих однокурсниц, а теперь в памяти остались только изумрудные глаза. Огромные, обрамлённые длинными чёрными ресницами, они преследовали его днём и ночью. В кошмарах, которые приходили теперь регулярно, эти глаза смотрели на него с укором и будто звали куда-то.

Их встречи во время практики даже нельзя было назвать свиданиями. Так, прогулялись несколько раз вдоль пологого речного берега. Ещё сохранилось ощущение тонкой гибкой талии под пальцами. В тот вечер студенты устроили танцы, и Антон танцевал с Тамарой белый танец. «Заколдую, мой будешь, мой», – шептала она, щекоча его шею горячим дыханием. Потом он сам приглашал кого-то, а уже ночью они все вместе, разгорячённые и радостные, отправились купаться при луне.

Упали последние капли, выглянуло солнце, подвесив радугу над дальним лесом. Снова стало душно, от дороги повеяло влажно и горячо. Антон отлепился от стены и спустился с крыльца. Перепрыгивая лужи, обходя ручейки, он пошёл вдоль старых, облупившихся заборов, палисадов, заросших лопухами и сиренью, мимо заросшего ряской пожарного пруда, в поле. Там дорога сворачивала налево, к древнему жальнику, к раскопу, но его ноги выбрали другой путь, чуть правее и вниз, к воде.

Широкая протока соединяла в этом месте два озера. Берега её заросли ольхой, камышами и борщевиком. Раньше, когда деревня была ещё жива, местные жители выкашивали берега, ставили баньки, от которых остались большей частью покосившиеся, потемневшие остовы, проросшие кустарником. Лишь в одном месте сохранились дощатые мостки, куда причаливали бывавшие в деревне наездами рыбаки. Пройдя по узкой крутой тропинке, Антон спустился на старые доски. По обеим сторонам шумел камыш, качая фиолетовыми метёлками. Впереди, в метре, плескалась вода. Стайка мальков затаилась в тени почерневшего столбика, неторопливо полз прудовик через лист кувшинки, резвилась какая-то насекомая мелочь.

Русалка проснулась на дне глубокой ямы. Он был тут, рядом, она чувствовала это. Изогнувшись, она оттолкнулась от илистого дна и плавно заскользила ближе к берегу, на мелководье, в камыши. Затаившись среди стеблей, русалка беззвучно позвала.