Цитаты из книги «Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц (адаптирована под iPad)»

Речь идет о зарождении русской либеральной идеи и небывалого прежде сословия, которое потом назовут «интеллигенцией». При Екатерине это еще не социальная группа, а всего лишь умонастроение очень небольшой кучки тогдашних интеллектуалов, но они уже обладают главной видовой чертой всех будущих инкарнаций отечественной интеллигенции: социальной эмпатией и болью за униженное состояние человека. «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала», – написал в 1790 году, путешествуя из Петербурга в Москву, коллежский советник Александр Радищев. С этого момента в России появилась интеллигенция.

Пресловутый «чиновничий произвол», на который будут сетовать все последующие поколения россиян, зародился при Екатерине Великой. Где произвол, там и коррупция. Желая искоренить застарелую болезнь взяточничества, императрица впервые в российской истории стала платить чиновникам достаточное жалование и обеспечивать их пенсией за выслугу лет (раньше считалось, что приказные прокормятся за счет подношений). Прекраснодушия в царице оставалось еще много. Она писала: «…Мы особливо ныне надеемся, что все наши верноподданные, чувствуя материнское наше определением достаточного им жалованья милосердие, не прикоснутся к толь мерзкому лакомству, прелестному только для одних подлых и ненасытным сребролюбием помраченных душ». Но коррупция, как известно, совершенно неистребима там, где над исполнительными органами нет контроля со стороны общества, и чиновники, охотно получая жалование, лихоимствовали всё так же и даже хуже. Скоро Н. Карамзин даст свою знаменитую лаконичную дефиницию общему состоянию российских дел: «Крадут».

Еще не придя к власти, а лишь мечтая о ней, молодая Екатерина собиралась перевернуть горы. «Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда бог меня привел; слава страны – моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, – вот принцип, от которого я отправляюсь. Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым и славным; этого легко достигнуть: примите за правило ваших действий, ваших уставов благо народа и справедливость, неразлучные друг с другом, – свобода, душа всех вещей, без тебя все мертво. Я хочу, чтоб повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, не странностей, не жестокости

У Петра соратники были и многочисленней, и ярче. Вероятно, дело в том, что тому государю не приходило в голову считаться с кем-то величием и славой, а тщеславная Екатерина желала сиять одна.

Во всякой единовластной системе истинное влияние чиновника определяется теснотой общения с властителем

Екатерина не была мстительна и не была жестока. Она умела ценить в подданных не личную преданность, а личные качества – достоинство, свойственное всем великим правителям.

Интересно, что уже в этом возрасте Екатерина Алексеевна (так принцессу стали звать после перемены религии) мечтала не о романтической любви, а совсем о другом. «В ожидании брака сердце не обещало мне много счастья. Одно честолюбие меня поддерживало; у меня в глубине сердца было что-то такое, что никогда не давало мне ни на минуту сомневаться, что рано или поздно я сделаюсь самодержавной повелительницей России», – рассказывает она в своих «Записках». Так всё и будет: мало счастья, но много величия.

Однако после смерти Петра начинается чехарда весьма сомнительных и даже скандальных венценосцев, не осененн

Другой новацией, тоже не слишком массовой и сугубо столичной, стала мода на театр. Великий Петр эту европейскую забаву не жаловал. Царю с его патологической гипердинамией было трудно долго оставаться в положении зрителя, он предпочитал действа, в которых мог участвовать сам. Иного склада была ленивая Анна Иоанновна. Не довольствуясь доморощенными шутами и шутихами, она завела в Петербурге театральные зрелища: оперу, балет, итальянскую комедию. Публика с воодушевлением впитывала новые художественные впечатления. Построенный при Зимнем дворце театр, где выступали заезжие труппы, всегда был полон. Спектакли считались царским развлечением и могли происходить только в присутствии ее величества. Если императрица почему-либо не приезжала, занавес не поднимался и зрители должны были расходиться по домам. Притом билетов не продавали, в театр пускали только по придворным приглашениям-«повесткам», которые обычно выдавались особам старших чинов. Всё это придавало чужестранному развлечению возвышенный статус и готовило почву для создания русского театра. Он появится уже при Елизавете Петровне

Священный трепет перед властью достигается не только через страх, но и через восхищение ее пышностью и величием. Анна Иоанновна хорошо понимала и это правило. Ее упрекают в сумасбродной расточительности (как уже говорилось, расходы на содержание царского двора выросли по меньшей мере впятеро по сравнению с временами Петра Великого), но ничего сумасбродного в этих тратах не было. Новые дворцы, на строительство которых не скупилась казна, были призваны явить величие монархии. Толпы нарядных слуг, поражающие роскошью празднества – всё это было важной частью государственной политики. Императорский двор, ранее очень простой и неформальный, превращается в сложно регламентированное ведомство; необычайно возрастает значение церемониальных чинов и должностей. «…Императрица Анна Иоанновна любила приличное своему сану положение и порядок, и тако двор, который ещё никакого учреждения не имел, был учреждён, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных возблистало, и даже ливрея царская сребром была покровенна; уставлена была придворная конюшенная канцелярия, и экипажи придворные всемогущее блистание с того времени возымели. Италианская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестры и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрании, балы, торжествы и маскарады», – пишет князь Щербатов. Высшая власть стала не только страшной (тут-то больших расходов не потребовалось), но и обрела не свойственное ей ранее великолепие.