7
Небо над конвоем давно опустело, а корабельные зенитчики все еще нервно подергивали орудийными и пулеметными стволами, буквально прощупывая ими поднебесные окрестности, которые в любую минуту могли породить новую волну штурмовиков.
– Теперь все понятно: это еще там, в Тунисе, сработала английская разведка, – сплевывал командор сгустки жевательного табака. – Иначе как объяснить, что авиация союзников преследует нас от самого мыса Карбонара? Можно подумать, что, кроме нашего конвоя, ни на море, ни на суше у англичан не осталось ни одной достойной мишени.
– И все же каждая миля приближает нас к Генуе, – мечтательно произнес фон Шмидт, осматривая проплывавший мимо борта линкора какой-то крохотный скалистый островок.
– Мне почему-то кажется, что она приближает нас к небесам.
Барону было понятно настроение командора. Ведущий эсминец ушел на дно еще у южной оконечности Сардинии. Замыкающий бежал к берегам Таскании, уводя за собой английскую подводную лодку. И кто знает, удалось ли ему уцелеть? Сам «Барбаросса» получил две бортовые пробоины и несколько палубных повреждений. Двенадцать моряков и часть солдат охраны погибли или же были ранены. Не лучше обстояли дела и на линкоре «Рюген».
– Впереди, справа по курсу, в двадцати милях – остров Эльба! – доложили командору по переговорному устройству.
– Французов это, возможно, обрадовало бы, – зло сплюнул Аугштайн. – А нам нужно продержаться до темноты. – Он почти с ненавистью взглянул на зависшее справа по борту непогрешимо беззаботное солнце и, нервно сжав кулаки, прошелся по мостику. – Второго такого налета мы попросту не выдержим.
– Но его может и не последовать. Дело идет к вечеру.
– Они не успокоятся, пока не убедятся, что от нашего конвоя остались только спасательные круги на водных воронках. На всякий случай будем держаться поближе к берегам Корсики, чтобы спасти хотя бы команду.
Барон спустился в свою каюту и, воспользовавшись тем, что шторм стал постепенно угасать, тут же уснул. Снилась ему бесконечная каменистая пустыня, которой он обрел, теряя последние силы, падая, поднимаясь и снова падая. Во время одного из таких падений он и проснулся. Поняв, что мог проспать нечто очень важное в определении судьбы сокровищ, корабля и собственной судьбы, фон Шмидт тут же оставил каюту со все еще похрапывающим подполковником Кроном и по трапу метнулся наверх.
Понадобилось какое-то время, чтобы он понял, что солнце еще не зашло, а в предвечерье своем всего лишь скрылось за тучами; ну а за сумерки он принял дымку – все еще прогретую дневным теплом, однако слишком уж пресыщенную влагой.
– …Слева по борту вот-вот откроется корсиканский мыс Корс, – обратился к нему командор таким будничным тоном, словно оберштурмбаннфюрер никуда не отлучался. – Если англичане угомонятся, к ночи мы сможем подойти к островному берегу и подремонтироваться.
– У нас нет для этого времени, – резко возразил Шмидт. – Ночь должна быть использована для перехода к Генуе.
– В таком случае следовало позаботиться о прикрытии с воздуха, оберштурмбаннфюрер! – вспылил командор. – Как вы могли отправлять такой груз, не позаботившись ни о субмарине, которая вышла бы нам навстречу и отгоняла английские подлодки, ни о парочке истребителей, которые встретили бы нас хотя бы здесь, у Тосканского архипелага?
– Позволю себе заметить, командор, что я не распоряжаюсь ни подводным флотом, ни люфтваффе, – незло огрызнулся фон Шмидт. – И вообще, все, что здесь происходит, – это всего лишь великосветское дерь-рьмо. Подводный флот и люфтваффе – тоже дерь-рьмо. Эту ночь мы еще продержимся, а на рассвете вызовем суда поддержки и авиацию.
Он хотел добавить еще что-то, но в эту минуту взвыла корабельная сирена, и командору вновь пришлось объявлять воздушную тревогу. Наблюдатели доложили, что с юго-запада подходят два звена штурмовиков.
– Еще полчаса ада, – молитвенно взглянул на небо командор, – и дно морское откроет перед нами райские врата свои.
Он оказался прав, английские пилоты действительно устроили им настоящий ад. Были мгновения, когда не привыкшему к морским боям оберштурмбаннфюреру хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось, пусть даже вознесением на небеса через морское дно. Мысленно он уже поклялся, что никогда больше нога его не ступит ни на один корабль. Вот только удастся ли эту клятву осуществить?
Тем временем ничего не менялось: корабль все еще оставался между дном и поднебесьем, а британские пилоты, потеряв одну машину сбитой, вели себя еще более нагло.
В последнем сообщении, которое поступило с борта «Рюгена», говорилось: «Получил множественные повреждения. Теряю плавучесть. Разрешите уйти в сторону материка». И командору ничего не оставалось делать, как ответить: «Разрешаю. Позаботьтесь о команде».
А еще через несколько минут «Рюген» скрылся за каким-то необитаемым скалистым островком.
Сам же «Барбаросса» продолжал идти на север-запад, стараясь поскорее приблизиться к спасительному мысу Корс. Когда появившиеся в небе два германских истребителя приняли огонь на себя и распугали англичан, линкор уже еле держался на плаву. Его аварийные насосы работали, как захлебывающиеся легкие утопающего.
– Мы-то со своим золотом-серебром, командор, и на мели с пробоинами продержимся. Но если волны начнут омывать полотна великих мастеров, покоящиеся в трюмах «Рюгена»…
– Это будет оправдано обстоятельствами. Достаточно прочесть мой бортовой журнал…
– Гиммлер бортовыми журналами не интересуется.
– На сей раз – придется.
– Вот только рейхсфюрер вряд ли догадывается об их существовании. Другое дело, что, узнав о наших потерях на ниве культурных ценностей, Гиммлер вместо одного из погибших полотен захочет пришпилить к стенке своей виллы меня, – мрачно подводил итоги этой схватки оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, при всей своей осторожности умудрившийся получить легкое осколочное ранение в предплечье, – в этом можно не сомневаться. И самое страшное, что он будет прав.
– Сейчас не время предаваться философствованьям. Лучше думайте, как поступим с грузом, господин оберштурмбаннфюрер. До Генуи мы теперь не дойдем – это уж точно. Оставлять сокровища на корабле тоже опасно: если мы продержимся эту ночь на плаву, утром англичане нас добьют. Выход один – выгружать контейнеры на корсиканском берегу, в какой-нибудь укромной бухточке.
– Что тоже крайне опасно. Насколько мне известно, на Корсике сейчас партизанят и «деголлисты»
[7], и местные сепаратисты. Уж они-то обрадуются. О рыбаках тоже забывать не стоит.
– Однако приставать к итальянскому берегу, где-нибудь в этом районе… – принялся тыкать пальцами в карту Италии, сначала в районе острова Капрая, затем в побережье Аппенинского полуострова, между городами Вентурина и Сан-Винченцо, – не просто опасно, но убийственно. Возвращаться к Сардинии, чтобы искать убежища где-то там, – слишком поздно.
– Судя по всему, мы опять оказались в дерь-рьме, – благодушно и самоуспокоительно констатировал фон Шмидт. Однако командора ответ не удовлетворил. Он чувствовал свою ответственность за груз, а посему требовал решения.
– С Берлином, а тем более – с «Вольфшанце», где может находиться сейчас Гиммлер, нам не связаться, – напомнил он барону. – С фельдмаршалом, воюющим где-то в пустыне, – тем более. Да и какой в этом смысл, что он может посоветовать и каким образом поддержать?
Шмидт прошелся по слегка накрененной – от перебора воды в отсеках – палубе и, вцепившись в поручни, несколько минут напряженно вглядывался в видневшуюся вдалеке гряду подводных скал.
– На чем мы сможем доставить наши контейнеры туда, в проходы между скал?
– Для баркаса они слишком тяжелы. Но море спокойное. Можем поставить их на плот, в основание которого будут подведены два баркаса. Словом, я прикажу соорудить плот.
– Штурман обязан будет очень точно обозначить на карте места, в которых мы осуществим погружение контейнеров. А припрячем мы их в разных местах, сориентировавшись по скалам.
– Только не у подножия самих скал – слишком приметные ориентиры, – посоветовал командор. – К тому же к ним легко можно будет подступиться.
– Тоже верно. Хотя, позволю себе заметить, подвели вы меня, командор. Линкор! Конвой! На что я полагался? Это не корабли, это обычное флотское дерь-рьмо!
– Ваши великосветские манеры, барон, общеизвестны, – сдержанно парировал командор, смачно сплевывая себе под ноги сгусток жевательного табака. – Следует ли демонстрировать их при каждом удобном случае?
* * *
…Вспоминать подробности всей той ночной операции по затоплению сокровищ у какого-то скального островка оберштурмбаннфюреру не хотелось. Тем более что сама ночь в памяти осталась «ночью сплошных кошмаров». Началось с того, что один из контейнеров матросы чуть было не уронили за борт еще во время погрузки на плот; хорошо еще, что эти огромные «сундуки» были соединены друг с другом тросами. Затем плот едва не подорвался на всплывшей у места захоронения мине. А закончилось тем, что во время выгрузки последнего контейнера фон Шмидт и еще один эсэсовец оказались за бортом. Спасти того, второго, моряки так и не сумели.
Но самое страшное ожидало оберштурмбаннфюрера, когда он вернулся в Берлин. Дело в том, что, прежде чем попасть к рейхсфюреру Гиммлеру, он оказался в кабинете Кальтенбруннера. И вот тут-то все и началось. Узнав о поспешном затоплении драгоценностей, – без разрешения из Берлина, без попытки спрятать их на берегу, – начальник полиции безопасности и службы безопасности (СД) так рассвирепел, что едва не пристрелил его прямо в своем кабинете. Возможно, и прикончил бы, если бы не опасался, что вместе с оберштурмбаннфюрером отправит на тот свет и тайну захоронения сокровищ фельдмаршала.
– В течение скольких часов после этого вашего «акта трусости» линкор «Барбаросса» продержался на плаву? – с ледяной вежливостью поинтересовался Гиммлер уже после того, как фон Шмидт попал к нему на прием, причем не столько для доклада, сколько в поисках спасения. Ибо не было уверенности, что Кальтенбруннер действительно оставит его в покое, а не загонит в концлагерь.
– Еще около трех часов. Но понимаете…
– Сколько-сколько?! – поползли вверх брови Гиммлера.
– Около трех часов, господин рейхсфюрер. Удивив своей плавучестью даже… командора.
На самом же деле агония корабля продолжалась не менее четырех часов, просто Шмидту страшно было вымолвить эту цифру.
– И теперь прикажете нам обшаривать морское дно вдоль всего северного побережья Корсики?
– У меня есть карта. И надежные приметы. Очень надежные. Утром британцы могли потопить «Барбароссу» или высадить десант. Наш, германский, катер наткнулся на нас совершенно случайно. Затем уже подошел итальянский торговый корабль. Если бы итальянцы узнали о контейнерах с драгоценностями, то еще неизвестно, как бы они повели себя.
Несколько минут Гиммлер зловеще молчал. Он сидел за столом, угрюмо подперев кулаками виски, и глядел куда-то в пространство мимо оберштурмбаннфюрера. Казалось, он вот-вот взорвется ревом отчаяния. Но вместо этого рейхсфюрер СС устало, не поднимая глаз и не меняя позы, спросил:
– У кого именно находится эта карта?
– У меня, господин рейхсфюрер СС.
– Кто обладатель ее копии?
– Копия с оказией была передана самолетом в Африку, фельдмаршалу Роммелю.
Услышав о втором обладателе карты, рейхсфюрер издал какой-то приглушенный рев. Казалось, он готов был простить барону все что угодно, кроме того, что карта попала к Лису Пустыни. Словно бы решение «отдавать или не отдавать карту фельдмаршалу» в самом деле зависело от Шмидта.
– И кого же еще следует причислять к счастливым обладателям этой пиратской бесценности?
– Никого больше.
– Слишком уверенно заявляете об этом, барон.
– Карт было две: у меня и подполковника Крона, которая теперь перекочевала к Роммелю. Но особые приметы знаю только я. На плоту со мной Крона не было.
– Существенно, – признал рейхсфюрер. – О копии своей карты позаботились?
– Так точно.
– Она должна находиться в моем сейфе.
Барон предвидел такой исход, извлек из кармана копию и положил на стол перед рейхсфюрером.
– Однако на нее не нанесены приметы, – предупредил он.
– На моей карте они должны быть указаны.
– Существуют приметы, которые на карту нанести невозможно. Лучше всего отыскивать их на местности.
Гиммлер долго, старательно протирал бархаткой идеально чистые стекла очков, как поступал всегда, когда затруднялся с решением. Причем в данном случае он решал для себя: «Пристрелить этого наглеца-барона прямо сейчас или же сначала милостиво пропустить его через подвалы гестапо?»
– Хорошо, приметы вы укажете лично, – подарил ему индульгенцию на бессмертие рейхсфюрер. – Я распоряжусь, чтобы на фронт вас ни в коем случае не направляли. Но вы всегда должны помнить, кому обязаны спасением, а также о том, что я на вас рассчитываю.
8
1943 год. Остров Корсика
Последний визит на остров Скорцени совершил уже в те дни, когда рисковал быть захваченным в плен англо-американцами или солдатами армии генерала де Голля. И был удивлен, что, вопреки всем военным бурям и бомбежкам, отель «Корсика», с его рестораном «Солнечная Корсика», все еще процветает. Вазонные цветы на столиках и залитая нежаркими лучами солнца терраса, «бункер Скорцени» времен его охоты на Муссолини…
– О, да, вопреки всем прогнозам гестапо и воле Господней, вы, господин Шварц, все еще живы, дьявол меня расстреляй?! – с медлительной вежливостью палача приветствовал владельца ресторана первый диверсант рейха.
– Главное, что не вопреки вашим молитвам, – сдержанно ответил баварец, прекрасно понимавший, что жив он вовсе не вопреки прогнозам гестапо, а исключительно благодаря личному заступничеству Скорцени. Об этом владельцу отельного комплекса, или, как тут его называли, «поместья», поскольку отель был окружен двумя гектарами парково-пляжной территории, уже дважды было заявлено в местном отделении гестапо открытым текстом. И сопровождавший сейчас обер-диверсанта штурмбаннфюрер Умбарт однажды был тому свидетелем.
– Вы, конечно же, решили, что раз и навсегда избавились от меня как назойливого посетителя, – продолжал словесно прессовать барона обер-диверсант рейха. – Но, что поделаешь, опять вынужден вас огорчить.
– Посетитель вы суетный, не скрою. Но я уже настолько свыкся с вами, что был бы куда сильнее огорчен, если бы вы не посетили это благословенное всеми истинными гурманами, – с монашеской смиренностью обвел баварец взглядом свой ресторан, – заведение. Так что прошу за столик, господа офицеры.
За время, которое они не виделись, очертания коренастой фигуры баварца стали еще более несуразными; белесые, почти бесцветные глаза – заметно потускнели, постепенно наполняясь старческой тоской обреченности. Зато квадратное, кирпичного цвета лицо приобрело печать мрачной решительности, в то время как тяжелый, вызывающе упрямый – словом, сугубо баварский подбородок этого «неисправимого сепаратиста» по-прежнему упирался в окружающий его мир с упорством приклада старой австрийской винтовки образца Первой мировой войны.
– Мне прекрасно известно, незабвенный господин Шварц, что из наших душевных бесед вы никаких уроков не извлекли, и вам по-прежнему глубоко наплевать на гестапо, СС, СД и саму идею Великой Германии.
Для всякого прочего корсиканца эта фраза тотчас же легла бы в основу приговора военного трибунала, но только не для Шварца, который встретил ее с поразительной невозмутимостью.
– Это всего лишь ваши предположения, господин штурмбаннфюрер.
– Но ведь нельзя же воспринимать СД как службу Христова всепрощенничества, дьявол меня расстреляй!
– Нельзя, – решительно покачал склоненной головой командир батальона «корсиканцев» Умбарт, присоединяясь к уже привычной словесной игре берлинского гостя.
– Из всего сказанного вами я понял, господа, – заключил Шварц, – что пить вы опять будете охлажденное бургундское. Из блюд могу предложить традиционную говядину в вине, курицу по-итальянски и, конечно же, спагетти, но… по-корсикански – это с очень острой, пикантной приправой.
– Вот что значит слыть завсегдатаем гнезда баварских заговорщиков, в котором тебя понимают с полуслова, – поучительно подчеркнул Скорцени специально для Умбарта. – Валяйте, Шварц: в вине и с приправой… – А выждав, пока владелец поместья удалится, вновь обратился к «корсиканцу»: – Вы недооцениваете преимущества личных отношений, штурмбаннфюрер. Это я говорю вам как австриец австрийцу.
– Считаю, что война способна многому научить, в том числе и меня, – уклончиво как-то ответил комбат корсиканских эсэсовцев. Присутствовавший при их разговоре адъютант Скорцени гауптштурмфюрер Родль по-прежнему оставался сосредоточенно молчаливым.