– Кажется, из расчета четыре-пять русских добровольных помощников на одного артиллериста? – благодушно развел руками Гиммлер.
– Именно так. Добавьте к этому числу шестьдесят тысяч русских, которые служат в различных охранных ротах и командах, да сорок семь тысяч, которые, как уведомил меня полковник Шерф, занимающийся проблемами транспорта, «безо всякого надзора со стороны надсмотрщиков и полиции, трудятся на железной дороге». Словом, нам не составило бы никакого труда сформировать трехсоттысячную Русскую Освободительную Армию.
В течение нескольких минут Гиммлер задумчиво всматривался в озерный плес, а затем произнес:
– И все же… Если бы не моя вера, что вы, штандартенфюрер, руководствуетесь состраданием к Германии, а отнюдь не к Власову, вы давно сменили бы свой франтовской мундир на скромное лагерное одеяние.
– После вашего откровения, господин рейхсфюрер, мне сам Бог велел быть предельно откровенным. Известно, что Власов добивается встречи с вами.
– Как и с фюрером.
– Однако фюрер вряд ли согласится принять русского генерала, поскольку ему трудно будет отречься от предубеждений относительно Русской Освободительной Армии, которые уже давно стали общеизвестными. Но было бы неплохо, если бы приняли его вы.
– Ну, допустим, приму…
– Тогда власовское движение стало бы приобретением СС, а не ведомства Розенберга. А то, что окончательно отказаться от власовцев мы не можем, ибо не то время, – уже ясно. Так что мы, в конце концов, теряем? Создавая полноценную русскую армию, мы получаем новых солдат, меняем отношение к себе славянского населения России, не говоря уже об отношении многих европейских политиков. Поскольку Власов – это ведь борьба не с целью захвата России, а с целью освобождения ее народов и всего мира от коммунистической чумы… Для меня как журналиста совершенно очевидно, что политическая выгода от нашей лояльности к власовцам еще более важна, чем сугубо военная.
– Но ведь вам известно, что в свое время я назвал Власова «большевистским подмастерьем мясника»
[33].
– И при этом запретили мне каким бы то ни было образом поддерживать генерала и пропагандировать его воинские подразделения.
– Неужели я так низко пал? – иронично осклабился Гиммлер.
– Однако взгляды свои мы должны менять в соответствии с ситуацией и общей обстановкой. Хотя понятно, что Сталин – если только он узнал об этом высказывании – не в восторге от возведения его в ранг мясника.
– Скорцени называет его проще – «Кровавым Кобой», – презрительно поморщился рейхсфюрер СС.
– Он всего лишь повторяет кличку, которой этого «вождя всех времен и народов» давно наделили сами русские, исходя из подпольной клички самого Сталина
[34].
– Однако оставим в покое этого… Кобу и обратимся к нашей действительности. Как вы себе представляете развитие русского движения в Германии, штандартенфюрер?
– Оно не будет иметь никакого влияния, пока мы не создадим русскую армию хотя бы в составе двух-трех стрелковых дивизий, с полком авиации и прочими приданными и вспомогательными частями. Это сразу же поднимет авторитет Власова и среди пленных, и среди будущих дезертиров. Кстати, во время операции «Зильберштрайф»
[35] мы добились достаточно большого потока перебежчиков. Но сейчас он резко сократился.
– А когда и в какой войне было такое, чтобы солдаты бежали из армии, которая наступает, в армию, которая терпит поражение? – пожал плечами Гиммлер.
– И все же поток перебежчиков уменьшается не только потому, что наши войска временно отступают. Просто русские солдаты не видят по ту сторону линии фронта полноценных частей власовской освободительной армии, не видят силы, которая способна будет заменить вермахт и возглавить сопротивление вконец распоясавшимся коммунистам, – вот в чем проблема!
– Справедливо, – согласился Гиммлер, останавливаясь у руин замка. – Народу нужен вождь-освободитель, нужен новый символ надежды – вот в чем проблема.
– А ведь уже спустя месяц после своего пленения генерал Власов сказал, – поспешно достал из кармана записную книжку редактор: – «Чтобы добиться победы над Советским Союзом, нужно ввести в бой против Красной Армии военнопленных. Ничто не подействует на красноармейцев так сильно, как выступление русских соединений на стороне немецких войск»
[36].
19
В самый разгар обсуждения, происходившего в «генеральском» зале, в дверях неожиданно появилась официантка. Открытое славянское лицо, еще не утратившие природную розоватость щеки; пухлые, жаждущие поцелуев, губы и опьяняюще крутые бедра.
Пока она ставила на стол котлеты с гречневым гарниром, все три генерала жадно прощупывали ее фигуру взглядами, а Трухин даже не удержался и сумел попридержать ее за дородный стан.
– Не могу, ох, не могу! – азартно повертел он головой, втягивая ноздрями хмельной запах тела официантки. – Настоящая украинская молодуха-молодица, из тех, от которых у меня особый мужской восторг. Скольких я пропустил через свои руки, скольких, впрочем, пардон… Нервы сдают, как порванные струны.
– Побереги их, драгун, они тебе еще понадобятся, – посоветовал Малышкин, который и сам пьянел от близости пышного женского тела.
Но как только официантка исчезла, генералы мгновенно забыли о ней. Последние события в Европе настолько круто замешивали их судьбы, что, может статься, вскоре им уже будет не до «молодух-молодиц», и даже не до собственного «мужского восторга».
– Кстати, а какова судьба нашего послания фюреру?
[37] – поинтересовался Трухин, уже вовсю орудуя вилкой.
– Некоторое время мы с вами, господа генералы, действительно с надеждой ждали реакции фюрера на наше сдержанное, хорошо продуманное послание, но… Теперь мне уже точно известно, что его не последует. И кто знает, возможно, это даже к лучшему.
Генералы забыли о еде и удивленно уставились на командарма. Словно бы испытывая их терпение, Власов, наоборот, неспешно, сосредоточенно поглощал пищу.
– Что вы имеете в виду, товар… господин, – тут же исправился Трухин, – командующий?
В последнее время в штабе РОА жестко следили за тем, чтобы в обращении не употреблялось слово «товарищ». Немецкий офицер связи капитан Штрик-Штрикфельдт предупредил Власова, что кто-то донес в гестапо и в штаб Верховного командования, что русские офицеры продолжают обращаться друг к другу по канонам Красной Армии. Судя по всему, донос был составлен кем-то из бывших белогвардейцев, которые относились к «власовцам» с еще большим недоверием и подозрением, нежели немцы.
К тому же с появлением власовцев власти заметно потеряли интерес к Белому движению, что тут же сказалось на его финансовой и прочей поддержке.
– С точки зрения дипломатии, – проговорил Власов, пережевывая слова вместе с гречневым гарниром, – отсутствие ответа всегда предпочтительнее, нежели резкий отрицательный ответ. Причем это удобно для обеих сторон. Если ситуация изменится, рейхсканцелярия, да и сам фюрер, в любую минуту могут сослаться на то, что ответ не был дан по чистому недоразумению, или из-за того, что изучались возможности дальнейшего сотрудничества РОА и рейха. Словом, тут уже вступает в силу язык дипломатии.
– Да к черту эту дипломатию! – взорвался Трухин. – Чего она стоит, если мы теряем столько времени?!
– Или, может, наоборот, выигрываем время, – как бы про себя пробормотал Малышкин. – Пока коммунисты и фашисты истребляют друг друга, мы сохраняем людей, накапливаем силы, вооружаемся и завершаем формирование наших частей.
– Ну, это вы так считаете, генерал, – огрызнулся Трухин. – Если мы сейчас не заявим о себе, нас попросту разгонят по лагерям, а то и перестреляют. Штаб вермахта потому и не доверяет нам, что под ногами у него постоянно путается всякая дезертирско-уголовная шушера, – скрипел срывающимся баритоном Трухин. – По ней, сволочной, судят и о нашем движении. Вспомните: как раз тогда, когда мы сочиняли послание, русская «СС Дружина-1» полковника Родионова перебивает конвой эсэсовцев и вместе с партизанами, которых эти эсэсовцы конвоировали, уходит в леса
[38]. Говорят, после этого Родионова даже переправили в Москву и сам Сталин будто бы наградил его каким-то орденом.
– После того, как он служил у немцев, да к тому же – в подчинении войск СС? – криво ухмыльнулся Власов. – Это уже дешевая пропаганда, рассчитанная на идиотов.
– А все может быть, – стоял на своем Трухин. – Сталин с Жуковым тоже боятся, что по ту сторону фронта могут возникнуть дивизии русских, притом что свои мобилизационные ресурсы на исходе. Словом, при таком массовом предательстве, какое было продемонстрировано «СС-дружинниками», поневоле начинаешь впадать в подозрение, как в старческий маразм. А тут еще штаб вермахта погрызся с командованием бригады русских националистов «Остинторф».
– Почему «националистов»? – насторожился Власов.
– Да потому что создатели бригады собирались развернуть ее в полноценную Русскую Народную Национальную Армию.
– Ишь ты, в стремени, да на рыс-сях?! Так сразу – в армию, да еще и в народную, национальную?
– Притом что создатели бригады прекрасно знали о формировании нашей, Русской Освободительной.
– Так ведь потому и шли в противовес, что задумана была эта армия белогвардейцами, – объяснил Малышкин. – И костяк у нее тоже был сугубо белогвардейский
[39].
– Но даже этой бригаде немцы выразили свое недоверие, – напомнил ему Трухин. – Хотя, не спорю, такие конкурентные формирования нам не нужны.
– Так ведь Жиленкову и Боярскому немцы подсунули сволочных офицеров, которые начали относиться к нашим офицерам, как к денщикам, – негромко, словно опасаясь подслушивания, проворчал Малышкин. – Нам с вами, господин командарм, тоже не очень-то доверяют. Даже генералитету.
– Что имеется в виду? – исподлобья взглянул на него Власов.
Официантка принесла кофе, однако на сей раз никто из генералов внимания на нее не обратил, хотя, расставляя чашки и собирая опустевшие тарелки, женщина явно не торопилась уходить, и даже не очень-то опасалась близости мужских рук.
– Запретили же вам лично проинспектировать войска, находящиеся во Франции, – напомнил командарму Малышкин, чем тут же вызвал его недовольство.
– Что значит «запретили, не доверяют»?! Я бы не стал утверждать это столь категорично, – швырнул он измятую салфетку на стол. – А тем более – обсуждать этот инцидент.
Инспектировать свои «французские» подразделения Власову действительно не позволили, но этот запрет, переданный через капитана Штрик-Штрикфельдта и не преданный никакой официальной огласке, командарм скрывал даже от ближайших соратников. Поэтому был удивлен, что Малышкину каким-то образом стало известно о нем.
– В любом случае мы не должны акцентировать сейчас внимание на наших разногласиях со штабом вермахта, СС и рейхсканцелярией. По-моему, совершенно ясно, что это не в наших интересах.
– Но ведь в узком же кругу говорено, – спокойно заверил его Малышкин, явно укоряя командующего в том, что тот попытался скрыть от них столь вопиющий факт.
Власов, забыв о кофе, с минуту сидел, закрыв глаза и выставив намертво сжатые кулаки на стол, далеко впереди себя. Время от времени крепкие жилистые пальцы его вздрагивали, будто он удерживал ими рукояти стреляющего «максима».
Командарм не желал никакого конфликта с немцами. Не из-за страха. Он слишком много поставил на карту, чтобы смириться с тем, что однажды его армию, как и все Русское освободительное движение, попросту расформируют, а руководство расстреляют или вновь загонят в концлагеря. Россия еще должна узнать о нем. Его войска еще должны войти в Москву, но уже как народная освободительная армия, когда к ней будут относиться приблизительно так же, как большинство населения Югославии относится сейчас к армии маршала Тито.
– Все правильно: это сейчас в советской России к «власовцам» относятся, как к пособникам немцев, – каким-то странным чутьем уловил ход его мыслей Малышкин, – а когда война завершится и коммунистический режим окажется наедине с Русским освободительным движением, у народа появится реальный выбор.
20
Старая, вконец ослабевшая змея заползла на вершину скального обломка и, греясь на солнце, лениво уставилась на людей. Какое-то время рейхсфюрер и змея гипнотизировали друг друга, оставаясь совершенно неподвижными. Это продолжалось до тех пор, пока штандартенфюрер д’Алькен не извлек пистолет и не рассек пресмыкающееся несколькими меткими выстрелами.
– Знаю, что вместе с пропагандистским отделом вермахта вы затеяли сейчас новую операцию.
– Под кодовым названием «Скорпион».
– Название будем считать красноречивым. А как с успехами?
– Особых успехов пока не наблюдается. Все по той же причине. Переходя на нашу сторону, русские очень рискуют. Мы отходим, и тут же приходят коммунисты. Сразу же начинаются расстрелы, концлагеря, ссылки в Сибирь. Многие не хотят служить нам, но согласны служить под началом русских генералов, выступающих за «свободную Россию без коммунистов».
– Вы говорите все это, чтобы расчувствовать меня, штандартенфюрер? Зря стараетесь. Вы ведь знаете, что мои сопереживания несчастным русским, отданным на произвол коммунистам, и так довольно глубоки и искренни.
По идее Гиммлер должен был произнести это с легкой иронией. Однако д’Алькен так и не сумел уловить ее. «Ирония, очевидно, в том и заключается, что Гиммлер приучил себя произносить подобные „спичи“ совершенно серьезно и совершенно искренне», – объяснил себе шеф эсэсовского официоза, по старой журналистской привычке пытаясь всему дать собственное толкование.
– Господин рейхсфюрер, я понимаю, что ваше время слишком ограниченно, – произнес он.
– Вот в этом вы не ошибаетесь, – поиграл желваками Гиммлер и, бросив последний взгляд на вздрагивающее тело змеи, направился к стоящим поодаль, на выходе из «чащи», машинам.
– Могу ли я сообщить Власову, что вы готовы принять его? Если это так, мы у себя в газете – да и пресса, рассчитанная на население оккупированных территорий, – могли бы преподнести сию новость в соответствующих интонациях и с соответствующими комментариями.
Вопрос был задан настолько прямолинейно и беспардонно, что рейхсфюрер уставился на д’Алькена с таким же удивлением, с каким еще недавно смотрел на змею. Но все же почувствовал, что это тот случай, когда, с пропагандистской точки зрения, выгоднее дать «добро».
– Я жду генерала у себя двадцать первого июля, – скороговоркой отмахнулся он от продолжения темы. – Надеюсь, дата господина Власова устроит? – теперь он не скрывал ни презрения своего, ни сарказма. – Или, может, генерал сам назначит дату и время?
– Его устроит любой день из отведенных ему на этой грешной земле.
– Время ему сообщат дополнительно. Но вы, штандартенфюрер, должны понять, что ни фюрер, ни я никаких особых чувств к этому генералу не испытываем.
– Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было.
– К тому же следует обратить внимание на то, как он ведет себя во время встреч с населением освобожденных нами территорий. Как можно относиться к генералу, который заявляет, что после победного завершения войны он будет рад видеть немцев в качестве гостей Свободной России?
Штандартенфюрер понял, что речь идет о том восторженном приеме, которое русское население устраивало Власову во время его пропагандистских поездок в Смоленск, Могилев, Бобруйск, Псков, Лугу… В Луге восторженные поклонники Власова прорвались через заградительный заслон полиции и попытались поднять мятежного генерала на руки. Вот он в своих речах и расхрабрился.
– Непростительное, истинно русское свинство, рейсхфюрер, – вот как это называется. Но ведь и мы тоже не должны забывать, с кем имеем дело. Конечно, подобные высказывания можно списывать и на пропагандистские издержки, тут уж все зависит от отношения к самому Власову.
– Оно вам известно, – процедил Гиммлер.
– Кстати, если уж господин Власов настолько – как любят выражаться русские – «пришелся не ко двору», почему мы должны терпеть его? В конечном итоге, для нас ведь важен не Власов, а сама идея Русского освободительного движения. Разве не так?
– Скажите прямо, штандартенфюрер: вы со своим другом, генералом Геленом, намерены кем-то заменить Власова? – мрачно улыбнулся Гиммлер.
– Гелена русские вряд ли воспримут. А вот генерал Жиленков вполне подошел бы.
Конец ознакомительного фрагмента.
notes
Примечания
1
Мог ли тогда начальник следственного отдела Главупра контрразведки СМЕРШ генерал-майор Александр Леонов предположить, что уже в декабре 1954-го сам он тоже будет расстрелян как изменник Родины? Причем расстреляли его вместе с арестованным еще в июле 1951 года «изменником Родины» министром госбезопасности (МГБ) Виктором Абакумовым (министром он стал 7 мая 1946 года, сменив на этом посту Всеволода Меркулова, тоже расстрелянного в 1953 году за измену Родины.). При этом Абакумов был обвинен в государственной измене и в попытке воспрепятствовать следствию по делу о «еврейских национал-сионистах», а также по делу о «врачах-убийцах». Заодно с ними был расстрелян и основной следователь по «делу Власова» Комаров.
2
О присвоении чина генерал-полковника и назначении его главнокомандующим РОА 16 сентября 1944 года Власову объявил рейхсфюрер СС Гиммлер, во время встречи с ним в своей резиденции в Восточной Пруссии. Он сделал это после разговора с Гитлером. Соответствующий письменный приказ фюрера о назначении Власова главкомом появился в ноябре того же года. С этого дня Власов проходил по германским документам как генерал-полковник, с соответствующим денежным и прочим довольствием.
3
Несмотря на то что в книге использовано большое количество общеисторических и документальных фактов, автор предостерегает читателей от попытки изучать историю власовского движения, историю РОА по этому роману, который является сугубо художественным произведением, со всеми присущими жанру условностями. Любителей политической документалистики автор отсылает к соответствующим изданиям, в том числе и к его документальной книге «Генерал Власов – отверженный и проклятый».
4
У этой героини есть реальный прототип, однако в романе фамилия женщины изменена.
5
Существует несколько версий пленения генерала Власова. Автор придерживается той, которую изложила на допросе в НКВД сама Мария Воротова (повар-инструктор и походно-полевая жена командарма) и которая в общих чертах подтверждена немецкими штабными документами. Кстати, здесь названы реальные фамилии бойцов, входивших в состав последней «командармской» группы.