7

Булнаков встретил его с озабоченным лицом:

– Проходите, мой молодой друг, проходите, садитесь.

Он тяжело опустился в кресло за письменным столом и указал рукой на стул напротив. На столе лежала раскрытая газета.

– Отчет о конференции вы можете представить мне в один из ближайших дней, это не к спеху. Прочтите вот это. – Булнаков взял газетный лист и протянул его Георгу. – Вот здесь, я отметил.

Сообщение было коротким. На дороге на Пертюи погиб в автомобильной катастрофе Бернар М., директор бюро переводов в Марселе, ехавший на «мерседесе» серебристого цвета. Обстоятельства происшествия неясны. Свидетелей просят обратиться в полицию. Георг прочел сообщение еще и еще раз.

– Вы ведь сотрудничали с ним? – вывел его из оцепенения Булнаков.

– Да, почти два года.

– Его гибель – большая потеря для всей нашей переводческой братии. Вы, наверное, думаете, что между нами, конкурентами, могут действовать только волчьи законы, что переводчик переводчику – враг. Но рынок не так уж мал, и такие понятия, как уважение и взаимопонимание между коллегами, способность по достоинству оценить профессионализм товарищей, слава богу, пока еще существуют. Я знал Морена не долго, но всегда ценил в нем компетентного и честного коллегу. Это одно. Второе, мой молодой друг, – это те последствия, которые будет иметь его гибель для вас. Вы молоды, умеете работать, вы многого в жизни добьетесь, но я понимаю, что в Морене вы потеряли важного работодателя, без которого вам сейчас будет трудно. Конечно, у вас есть еще я, да вы и без меня не пропадете, найдете еще кого-нибудь. Но позвольте все же дать вам отеческий совет…

Булнаков ласково улыбнулся, поднял благословляющим жестом руки; лицо его покрыла сеть приветливых морщинок. Он выдержал паузу, которая с каждой секундой становилась все более драматичной, потом встал, обошел вокруг стола. Георг тоже встал, вопросительно глядя на Булнакова и внутренне забавляясь ситуацией. Так, наверное, ведут себя папаши, у которых просят руки их дочери. Булнаков положил ему обе руки на плечи:

– Вы ведь понимаете?

– Нет, честно говоря, я пока не понял, какой совет вы хотите мне дать.

– Вот видите! – Лицо Булнакова опять приняло озабоченное выражение. – Я так и думал. Именно этого я и опасался. Для сегодняшней молодежи это задача не из легких.

– Что?

– Вот именно – что? Правильный вопрос! – Булнаков вновь просиял, излучая радость и благорасположение. – Как быть? Что делать? Этот вопрос задавал себе Зевс, этот вопрос задавал себе Ленин, а ответ есть только один: возьмите свою судьбу в свои руки! Не упускайте шанса, который дает вам смерть Морена. Смерть одного – хлеб для другого. Ужасно, конечно, но что-то в этом есть, не правда ли? Колесо жизни! Поговорите с вдовой Морена, поговорите с вашими коллегами, принимайте фирму!

Ну конечно. Вдова Морена была бы рада, если бы он продолжил дело ее мужа, выплачивая ей определенную ренту. Крис, Изабель или Моник вряд ли потянули бы это дело, нет у них такой жилки. Да и у него самого две недели назад тоже ее не было. А с ним, под его началом, они бы продолжили работу в бюро.

– Спасибо, мсье Булнаков, это и в самом деле великолепная идея. И мне, пожалуй, надо как можно скорее…

– Вот именно, как можно скорее! То есть сейчас же! – Булнаков подтолкнул его к двери и дружески похлопал по плечу.

Приемная была пуста.

– Приезжайте через два дня! Будет новый заказ! – крикнул Булнаков ему вслед.

Георг прошел по переулку и, остановившись на площади, поискал глазами свой «пежо». Разве он поставил его не перед «Маленьким барабанщиком»? Наконец он увидел его поодаль, рядом со строительной площадкой. Он открыл дверцу, сел в машину, тут же опять вылез и направился в бар на углу. Взяв у стойки чашку кофе и бокал вина, он прошел к столику, остановился рядом с ним и задумался, глядя сквозь мутное стекло на улицу. Он уже устал от всего, что ему предстояло, еще не успев даже составить себе представление о своем будущем деле. Он выпил кофе и вино, заказал еще бокал. Потом пришла Надин, художница, зарабатывавшая себе на жизнь гончарными изделиями собственного производства – чайниками и кофейниками, чашками и тарелками – и выпечкой хлеба с сушеными фруктами. Тридцать шесть лет, незаконченная учеба, разведенная, десятилетний сын. Они с Георгом какое-то время спали вместе, просто так, потом перестали, просто так, и остались добрыми приятелями.

– Морен погиб. Разбился на машине. И я вот думаю, не попробовать ли мне занять его место.

– Мм… Почему бы и нет?

– Правда, это жуткая морока. Не знаю, стоит ли надевать на себя этот хомут. Но с другой стороны… – Георг заказал еще бокал вина и пересел к Надин. – А ты бы взялась?

– Бюро переводов? Ты же хотел писать. Рассказывал мне историю любви между маленьким мальчиком и его плюшевым мишкой.

– Писать-то я, конечно, хотел, но…

– А еще ты собирался перевести и напечатать какого-то американца и детективы Солиньяка, которых в Германии еще не знают. Хотя… в жизни так и бывает: вечно делаешь не то, что хотел.

Она коротко рассмеялась, горьким, но не лишенным обаяния смехом, убрала волосы с лица, стряхнула пепел с сигареты. Георг почувствовал легкий запах ее духов. Он втянул носом воздух:

– Все тот же «Опиум»?

– Мм… Знаешь, из всей нашей компании я здесь продержалась дольше всех. Одни уехали, я о них ничего не знаю; другие резко поднялись или, наоборот, опустились, работают где-нибудь, здесь или в городе, или открыли какую-нибудь лавчонку, или вообще скатились на самое дно, как, например, Жак, который подсел на наркотики и ворует понемногу и рано или поздно сядет. Я предпочитаю золотую середину. И мне всегда казалось, что ты тоже выгребешь против течения.

– Но ты же художница. Только не говори мне, что ты не хочешь выставляться, продавать картины, не хочешь славы.

– Нет, скажу. Я хочу сохранить свою свободу, даже если от нее мало толку. Ты прав, иногда я и в самом деле мечтаю о выставках и обо всем таком, но я надеюсь, что рано или поздно я расстанусь с этими мечтами.

По дороге домой Георг, слегка захмелевший, испытывал чувство гордости за свою жизнь – за то, что он не пошел ко дну и не взлетел на олимп ценой компромиссов. Да, Надин была права. Но когда, добравшись до дому, он увидел беспорядок в комнатах и немытую посуду, когда попытался позвонить Франсуазе, а телефон опять оказался отключенным, потому что он опять не оплатил счет, он сказал себе: «Нет, с меня хватит, я сыт этой жизнью по горло. Мне все это осточертело – этот бардак, и это безденежье, и то, что все идет наперекосяк. И то, что я хотел писать, но никак не соберусь сесть за работу, и что главный итог моей жизни заключается в том, что я бросил захудалую юридическую контору в Карлсруэ, чтобы променять ее на убогое существование в Кюкюроне! Я впрягаюсь в мореновский бизнес».

Вместе с принятым решением вновь вернулась усталость. Только теперь к ней прибавился еще и страх, что этот воз окажется ему не по силам. Он лег на кровать и уснул. Ему снились кошмары: бюро переводов, невыполненные заказы, неоплаченные счета, мечущий громы и молнии Булнаков, неприступная Франсуаза с испуганными глазами, покойный Морен.

В четыре часа он проснулся, но страх не прошел. Он принял душ, надел старый серый костюм, белую рубашку и черный галстук. В половине шестого он был уже в Марселе и стоял перед дверью квартиры Морена.

8

– Ты помнишь, как мы в прошлый понедельник ехали от Горда до Кадене? Я был в те минуты самым счастливым человеком на свете. Потом это чувство резко улетучилось – я вообще довольно малодушный человек; и то, что ты отказалась переехать ко мне, еще прибавило мне неуверенности в себе. А ведь ты как в воду смотрела: я еще не был тем, кем хотел быть и кого ты могла бы любить.

Георг и Франсуаза сидели за аперитивом. В доме был наведен порядок, стол накрыт, в духовке жарилась утка, в камине горели дубовые поленья, а кровать была застлана свежим бельем.

– За нас?

Она чокнулась с ним. Красное платье на молнии во всю длину, девчоночья заколка в волосах, волнующий запах.

– А известно ли вам, сударыня, что вы чертовски соблазнительны?

Она рассмеялась и протянула ему через стол руку для поцелуя.

– Платье старое, голову я не успела вымыть, а туалетная вода – это «Жиль Сандер», по-моему, запах у нее скорее горький, чем возбуждающий. Ну, расскажи наконец, где ты пропадал всю неделю. Я все ждала, что ты позвонишь или хотя бы приедешь за работой. А вместо этого шеф передает мне от тебя привет и приглашение и говорит какими-то загадками: мол, я не узнаю тебя в субботу. Так нечестно! – Она надула губки. – Хотя, конечно, я обрадовалась твоему привету, а еще больше – приглашению. Так почему я тебя не узнаю? Вот эти джинсы, например, мне знакомы с прошлой недели.

Георг встал:

– Разрешите представиться, мадемуазель. Георг Польгер, шеф, президент, директор бюро переводов «Морен» в Марселе, самого известного и престижного на огромной территории, от Авиньона до Канн и от Гренобля до Корсики. – Он поклонился.

– Что?.. Какой директор? Ничего не понимаю.

Георг принялся рассказывать. Он подробно описал мадам Морен, с ее белокурыми волосами, слишком ярким макияжем, слишком узкой юбкой и слишком нарочитой скорбью. Единственное, что в ней не было фальшивым, – это ее холодные, проницательные глаза и мертвая коммерческая хватка. Хорошо, что он пришел, сказала она, у нее уже есть предложения, но старые сотрудники, разумеется, имеют безусловное преимущество. Она назвала абсурдно высокую цену. Георг не дрогнул, повел себя как искусный дипломат, собрал в тот же вечер Криса, Изабель и Моник и, заручившись их поддержкой и согласием на продолжение сотрудничества, переночевал в Марселе и условился о встрече с Мермозом в Тулоне во вторник утром.

– Это было самое трудное испытание. Молодой менеджер, темно-синий костюм-тройка, очки в золотой оправе, холодный, как собачий, нос. К счастью, в ближайшие месяцы ему предстоит огромный объем работ, и он рассчитывал на Морена, но еще не знал о его смерти. А еще мне повезло в том, что он немного разбирается в деталях вертолета, который они там как раз разрабатывают. Ну, я ему и забил баки техническими терминами, которые засели у меня в голове за год благодаря последним переводам. Он тут же смекнул, что для его переводов ему необходим профессионал, то есть я. Работа на тех же условиях, что и с Мореном. Он, конечно, заговорил о пробных переводах, об «образцах рукописи», но для них главное – надежность текстов и соблюдение сроков. А это я им обеспечу.

– А мадам Морен?

– Ты помнишь Максима, адвоката из Монтелимара, с которым мы познакомились в Лионе? Так вот я позвонил ему и поинтересовался условиями приобретения подобных фирм на основе договора о ренте, и, когда я пришел к мадам Морен во второй раз и выложил свои козыри – что я уже обо всем договорился с Мермозом, – она спустилась с небес на землю и согласилась. Она будет получать двенадцать процентов от оборота в течение пяти лет. Мы вместе с ней просмотрели корреспонденцию ее мужа и дали объявления в газете для деловых партнеров Морена – о его смерти и о передаче фирмы. Во вторник были похороны; я, конечно, рядом с безутешной вдовой; в пятницу приехал Максим и составил договор, тем временем поступили первые заказы от Мермоза, и вот сегодня утром я наконец вернулся из Марселя в Кюкюрон.

– Ты рядом с безутешной вдовой… И когда вы поженитесь?

– Ну-ну, не болтай ерунду! – Георг испытующе посмотрел на Франсуазу: что это – ревность или просто юмор? – Черт побери, утка! – Он понесся в кухню и полил соком шипящую коричневую корочку.

Франсуаза сидела за столом и задумчиво играла ножом и вилкой.

– Значит, ты теперь переедешь в Марсель? Я… я тут подумала… Ах, иди сюда, малодушный любовник!

Она усадила его к себе на колени, обняла за талию и положила голову ему на грудь. Потом посмотрела на него снизу вверх:

– Я подумала о нас с тобой…

Он опять увидел у нее над бровью ямочку.

– Ты все еще думаешь…

– Нет. Не смейся. Я серьезно. Ты спросил меня, перееду ли я к тебе, и я подумала: я так быстро не могу, мне нужно какое-то время. Но потом, когда я не видела тебя целую неделю… не чувствовала тебя, не касалась тебя, я подумала… Послушай, ты мог бы и помочь мне! Ты же знаешь, что я хочу сказать. А ты сидишь тут у меня на коленях как оловянный солдатик и молчишь как рыба…

Георг продолжал сидеть как оловянный солдатик и молчать как рыба, весело глядя на нее.

– Если ты останешься здесь и у тебя найдется стаканчик для моей зубной щетки… если ты расчистишь место для моих тряпок у себя в шкафу, выделишь мне стол и полку… Нет, моя квартира останется при мне, но я готова проводить здесь много времени – такой вариант тебя устраивает?

9

Георг никогда еще не был так счастлив, как в следующие несколько месяцев.

Франсуаза переехала к нему в конце марта. Весна вдруг взорвалась жарким многоцветьем и превратилась в лето. Сад никогда еще не был в эту пору таким пестрым, дни – такими яркими, а ночи – такими теплыми. Когда в июне началась жара и все вокруг пересохло, Георг вместо пыльной суши видел матовый блеск. Франсуаза заметно похорошела, она загорела, и кожа ее стала нежной и блестящей. Она поправилась, формы ее округлились и стали более женственными. Георгу это нравилось.

Работа и курсирование между Марселем и Кюкюроном временами становились невмоготу. Но он справлялся. Четыре дня в неделю в девять утра появляться в конторе, распределять работу между Крисом, Изабель и Моник, просматривать их переводы, переводить самому, соблюдать сроки выполнения заказов, сохранять старых заказчиков, находить новых, инсталлировать программы по обработке текстов.

В конце апреля к нему приходил сотрудник политической полиции, интересовался, откуда он родом, расспрашивал о его учебе и работе в Германии, о лицах и учреждениях, могущих охарактеризовать его, о привычках и политических взглядах, дал ему подписать заявление о том, что он не возражает против того, чтобы соответствующие компетентные органы запросили информацию о нем в Федеральной службе защиты Конституции Германии. В мае от Мермоза пришло уведомление о том, что проверка его данных контрразведкой завершена и что теперь начнут поступать секретные материалы, право переводить которые имеет только он сам. После этого работы стало вдвое больше; теперь ему и по субботам и воскресеньям приходилось корпеть над чертежами и описаниями, диаграммами производственных и технологических процессов. Он справлялся и с этим.

В детстве у него никогда не было игрушечной железной дороги. Если не считать отцовского металлического заводного локомотива, большого и тяжелого, с двумя вагонами и несколькими рельсами, которых едва хватало на небольшой круг. Георг часто стоял в предрождественские дни перед витриной «Кноблауха», самого большого игрушечного магазина в Гейдельберге, и с тоской смотрел на огромную модель железной дороги, где поезда сновали во всех направлениях, не сталкиваясь друг с другом и не сходя с рельсов, на поднимающиеся и опускающиеся шлагбаумы, мигающие светофоры. Всеми этими чудесами управлял сотрудник «Кноблауха», сидевший за пультом на маленьком возвышении.

Сейчас Георгу временами казалось, что он тоже управляет огромной моделью железной дороги. В сущности, задача была почти невыполнимой – слишком мало места для такого множества поездов, слишком мало рабочих рук для такого количества заказов. Поезда должны были то и дело сталкиваться и лететь под откос. Но за счет предельной концентрации внимания он как-то умудрялся держать все это под контролем, цеплял новые вагоны-заказы, отцеплял старые, искусно маневрировал, тормозил, набирал ход, отправлял составы на запасные пути или присваивал им статус литерных. И это напряжение, это искусное балансирование над пропастью даже доставляло ему определенное удовольствие.

По вечерам, когда он возвращался с работы, Франсуаза чаще всего была дома. Заслышав шум мотора, она выходила на крыльцо, высматривала его вдали, спешила к машине и бросалась ему на шею. Иногда она еще по дороге к дому снимала с него пиджак и галстук, которые он теперь надевал все чаще, и вела его в спальню. Георг разыгрывал целомудрие и противился ее ласкам, но очень недолго. Иногда она встречала его потоком слов, рассказывала о работе, о Булнакове, о Клоде, который время от времени заезжал к ним на своем фургоне «ситроен», забирал черствый хлеб для гусей и оставлял взамен капусту, дыни и помидоры. Иногда она ждала его с ужином, но чаще они готовили вместе. Утром Георг всегда вставал первым, мыл посуду, оставшуюся после вчерашнего ужина, заваривал чай и приносил его Франсуазе в постель. Он любил будить ее. Еще раз забравшись под одеяло, он с наслаждением ощущал сонное тепло ее тела, вдыхал родной запах ее заспанного дыхания. Его все это возбуждало, но она не любила утреннего секса.

Дом преобразился. Франсуаза устроила себе комнату в конце верхнего коридора. Она сшила накидку для потертого кресла в каминной и занавеску для ниши в спальне, в которой вечно царил хаос из курток, брюк, рубашек и белья. Пластиковые пакеты для мусора в кухне сменило мусорное ведро, а в ванной появился шкафчик для беспорядочно валявшихся туалетных принадлежностей. Для обеденного стола Франсуаза купила в Эксе несколько скатертей.

– Где ты всему этому научилась?

– Чему «этому»?

– Ну, готовить, шить и вообще… – стоя на пороге столовой с рюмкой перно в руке, Георг обвел широким жестом пространство, – колдовать.

После ухода Ханны он часто порывался переехать куда-нибудь, а сейчас ему нравился его дом и новая жизнь в этом доме.

– Просто мы, женщины, умеем это, так уж заведено.

Она кокетливо засмеялась.

– Нет, я серьезно. Тебя всему этому научила мать?

– Ну до чего же ты любопытный и въедливый тип! Умею – и все! Какая тебе разница, кто меня научил?