Растерявшись, поскольку никогда не слышал о таких вещах, я чувствовал себя виновным в том, что Рису пришлось услышать все это. К моему удивлению, малец ничуть не смутился.

– Мне приходилось видеть что похуже, – заявил он.

Бедный ребенок! Девяти лет от роду, в каком-то смысле он был втрое старше.

Узнав много нового о Фиц-Алдельме, я оставался в неведении относительно его раннего визита в конюшню. На следующее утро, до рассвета, я вернулся туда с намерением снова обыскать место. Обнаруженный одним из конюхов, который пришел искать пробойник, я отвел от себя подозрения, притворившись, что делаю то же самое, но предпринимать новую попытку было бы глупо. Один лишь слух о моей склонности бродить без дела мог лишить меня благосклонности графини Ифы, от которого зависела сама моя жизнь.

Я смирился с тем, что так и не узнаю правды. Оставалось довольствоваться тем, что моя каверза с коровьей чесоткой сработала. Красные чешуйчатые болячки покрывали его шею и правое запястье, а однажды поутру, подглядев, как он одевается в большом зале, я понял, что поражено и туловище. По словам Риса, рыцарь навестил в поисках исцеления нескольких знахарей. По счастью, ни одно из снадобий пока не возымело особого действия: всякий раз, когда я видел Фиц-Алдельма, он чесался и скреб себя.

Я сознавал, что́ меня ждет, если бы он узнал о моей причастности, и прятал свое злорадство глубже, чем скряга – золото. Когда-нибудь, говорил я себе, я отплачу ему сильнее, но пока достаточно и этого.

Гонец де Лиль все еще находился в Стригуиле. Задержка с отъездом, если верить болтливому лекарю, объяснялась лихорадкой, но мы, оруженосцы, сошлись во мнении, что она была плодом чрезмерных возлияний. «Бурдюк с вином» – так мы окрестили его про себя. Наши догадки подтвердились, когда я пошел справиться о его здоровье и застал гонца на оконном сиденье. Бледный, но с кубком в руке, он явно наслаждался женским пением, доносившимся из апартаментов Ифы. Де Лиль, человек доброжелательный, вспомнил о моем кувшине, постоянно бывшем наготове во время его рассказа про осаду Тайбура. Когда я спросил про короля, он охотно ответил.

Мне, гордому ирландцу, не было дела до Генриха Анжуйского, но я всегда старался помочь отцу в деле изгнания англичан с нашей земли, и полезно было бы разузнать побольше о человеке, во имя которого сражаются серые чужеземцы. До этой минуты я почти не имел представления о Генрихе. Знал только, что он уже больше четверти века правит Англией, Уэльсом и обширными землями за Узким морем^[7]. Мой отец описывал его как человека упрямого и хитрого, которого следует опасаться и которому нельзя доверять. Король очень любит охоту и владеет половиной европейских языков. Этим мои сведения исчерпывались. Де Лиль вскоре расширил их, залившись соловьем. Я узнал об уме короля, его образованности, дальновидной политике. Одним из главных достижений Генриха стало то, что он оттеснил на второй план капетингских правителей Франции: сначала Людовика, а затем его сына Филиппа.

Мне вспомнилось, что Генрих выказал еще один свой талант, когда приехал в Ирландию несколько лет назад. Опасаясь, что в руках де Клера и ему подобных скапливается слишком много власти, сознавая угрозу от еще не усмиренных местных королей, он прибыл с сильной армией. И в короткий срок совершил почти невозможное: добился присяги на верность от ирландских вождей и вассальной клятвы от де Клера. Отныне и впредь Дублин и другие крупные города принадлежали Генриху, и, за исключением Ольстера, вся страна признала его законным монархом.

Де Лиль улыбнулся мне. Улыбаясь в ответ, я думал: «Это не мой король. Не король моего отца и моих братьев».

Колокольный звон из близлежащего аббатства позвал к службе шестого часа^[8]. Де Лиль с трудом поднялся.

– Не могу медлить долее, – заявил он. – Немного найдется лордов и дам щедрее графини. Останусь еще на ночь и, ей-богу, напьюсь в стельку.

Я рассмеялся. Потом, поблагодарив де Лиля и пообещав прийти и проводить его, ушел.

Представляя, как добродушный глашатай выедет из ворот и поскачет в другой замок, распространяя весть о прибытии герцога Ричарда, я вдруг застыл как вкопанный. Из оцепенения меня вывело громкое проклятие: позади меня шел повар с пирамидой грязных сковородок – и едва не выронил их. Извинившись и дав ему пройти, я стал обдумывать пришедшую в голову мысль. И очень скоро пришел к ошеломительному выводу.

Униженный де Лилем в вечер рассказа про Тайбур, Фиц-Алдельм отправился ночью в конюшню, чтобы подрезать глашатаю подпругу. Тут у меня не было никаких сомнений. Прихватив Риса, я поспешно пересек двор и разыскал конюха, которому доверили лошадь де Лиля. Из почтения ко мне, занимавшему более высокое положение, он показал сбрую и седло. Моя догадка оказалась верной. По внутренней стороне подпруги шел аккуратный надрез. Слишком незаметный, чтобы броситься в глаза седлающему животное конюху, но достаточно глубокий, чтобы кожа лопнула под весом всадника.

О том, чтобы оставить все как есть, и речи не было. Если я ничего не предприму, ни в чем не повинный де Лиль получит увечье или погибнет. Если я сменю седло, он заметит. Более того, когда его собственное седло осмотрят, подозрение падет на меня самого. Однако выход все-таки был. Приказав молчать перепуганному конюху – а заодно и Рису, – я отправился на поиски де Лиля. Он только-только распрощался с графиней; любезная улыбка сошла с его уст, как только я выложил новость. Мы вместе осмотрели подпругу.

– Подлая работа, – произнес де Лиль, и его дружелюбное лицо сделалось суровым.

– Да, сэр, – ответил я, страшась неизбежного вопроса.

– Кто это сделал?

Скверный из меня был лжец в ту пору. Да и сейчас не лучше. Я кашлянул, с интересом разглядывая носки сапог.

– Адово пламя, парень!

Я покосился на навострившего уши конюха, и де Лиль понял мой намек. Резким движением головы велев парню выйти, он вперил в меня взгляд, более строгий, чем я мог себе представить.

– Говори!

Я шепотом произнес имя Фиц-Алдельма и, когда де Лиль недоуменно уставился на меня, пояснил, о ком идет речь.

– Ты уверен?

Я рассказал, как все было. Про тень, крадущуюся через большой зал. Про уборную. Про то, как, глядя на лестницу, узнал Фиц-Алдельма. Про скрип петель и под конец про случившееся в сарае.

– И это все правда? – спросил де Лиль.

– Клянусь, сэр.

– Увы, но твое слово – не доказательство вины того человека.

«У кого еще нашлась бы причина так поступить?» – подумал я, но вслух сказал:

– Совсем не доказательство, сэр. Вот почему я заклинаю вас ничего не говорить графине.

– Ну, что-то я сказать обязан. Я ведь посланник герцога. – Де Лиль выпятил вперед грудь. – Королевский придворный!

– Я ведь не видел своими глазами, как он режет подпругу, сэр. Доказательств у меня нет, Фиц-Алдельм скажет, что я обознался и видел в замковом дворе кого-то другого. Что это не мог быть он. Будет его слово против моего: помазанный елеем рыцарь против ирландского дикаря. Графиня мне благоволит, но едва ли поверит мне, а не Фиц-Алдельму. Даже если мы поставим перед ней Риса, показания, которые он способен дать, немногого стоят.

– Тут ты прав, – пробормотал де Лиль. – Мне не хотелось бы выглядеть дураком перед графиней.

– А мне еще жить в Стригуиле, сэр, – сказал я, представляя, что сделает Фиц-Алдельм, узнав о выдвинутом мной обвинении. При первой же возможности сцапает ничего не подозревающего Риса. Паренек – твердый орешек, но перед напором Сапоги-Кулаки не устоит. А потом, узнав о моем присутствии в сенном сарае, сукин сын придет по мою душу. – Даже если Фиц-Алдельм не знает о моем участии, он заподозрит, что без меня тут не обошлось. Он хочет моей крови.

Произнося эти слова, я чувствовал холодок внутри себя. Всего через несколько лет я мог бы сразиться с Фиц-Алдельмом на любом оружии, уверенный, что побью его. Но тем летом я был совсем юнцом, еще малоопытным.

– Да не может такого быть! Ты же сам сказал, что он – благородный рыцарь.

Я выдал скорбный рассказ о моем плавании из Ирландии и заточении под большим залом, постаравшись как можно ярче обрисовать зверства Фиц-Алдельма. Я приложил руку к сломанным ребрам, потом задрал верхнюю губу, чтобы де Лиль увидел дырку на месте зуба.

– Это настоящая скотина, сэр. Злодей, – закончил я. – Молю вас, не выдвигайте обвинения.

Де Лиль ничего не ответил, но я чувствовал, что он колеблется.

Я послал осторожность к черту.

– А если, сэр, вы не станете называть в разговоре с графиней имени Фиц-Алдельма? – предположил я. – Это добрая и справедливая госпожа. Будьте уверены, она перетряхнет весь замок в поисках преступника. – Де Лиль кивнул с наполовину удовлетворенным видом, но я продолжил: – Тогда бремя вины неизбежно падет на конюха. – Видя, как омрачилось лицо де Лиля, я надавил еще сильнее. – А уж он-то ни в чем не виноват, я уверен. В жизни не видел такого отчаяния, как у него, когда я обнаружил надрез на подпруге.

Де Лиль хмыкнул, но решимость его таяла.

– Возьмите его на замену, господин. – Я указал на прекрасное седло, висевшее на стене. – Владелец мертв, и за минувшие шесть месяцев никто не заявил на него прав.

Мои слова были не совсем лживыми. Седло принадлежало одному рыцарю, отправившемуся в Крестовый поход. Он не станет нуждаться в нем еще года два, даже если выживет. А ко времени его возвращения меня, как я надеялся, давно уже не будет в Стригуиле.

Я возблагодарил Бога за то, что де Лиль согласился на мое предложение. Говоря по совести, к обмену глашатая мог побудить тот факт, что «новое» седло было куда лучше его собственного, сильно потертого. Для меня это значения не имело. Следующей заботой был конюх, но я доходчиво объяснил ему, что случится, если о порче подпруги станет известно еще кому-нибудь. Перепугавшись, парень поклялся молчать и принял от меня два серебряных пенни, униженно поблагодарив за них.

Делая вид, что хочу разузнать побольше о Генрихе и его сыновьях, а на самом деле – желая убедиться, что намерения де Лиля не переменились, я пробыл в обществе глашатая до самого его отъезда. Со стены над главными воротами я наблюдал, как удаляется посланец. Он обернулся, увидел, как я машу на прощание, и помахал в ответ. Поудобнее устроившись в новом седле, он погладил пальцами фляжку с вином, которую я сунул ему незадолго до отбытия. То был превосходный напиток, украденный Рисом.

Склонность к уловкам – не та черта, которую я приветствую в других, тем более в себе самом. Но если бы я не поступил в ту минуту именно так, моя история могла бы закончиться тогда же, ведь Фиц-Алдельм был кровожадным псом.