– Я же говорила тебе: купи вино! Ты снова забыл?
На телефон пришло сообщение. Звук разнесся по комнате короткой трелью.
– Чего ты молчишь?
Я стоял и просто смотрел на нее.
– Так, ладно. Ничего. Забыл и забыл. Сбегай сейчас, пока Таня с Сашей не пришли. Магазин за углом работает до двенадцати.
– Они не придут.
– Кто не придет?
– Таня с Сашей не придут.
– Вань, не выноси мне мозг. За вином спустись. И поскорее.
– Ты всегда так! Ты всегда так!
– Да что с тобой?
– Говорю тебе, Таня с Сашей не придут.
– Да почему они не придут?
– Потому что они час назад расстались. Они не придут. И вино им твое не нужно.
– С чего ты взял, что они расстались?
– Таня написала.
– Тебе написала?
– Мне написала.
– Почему тебе?
– Потому что мы теперь вместе.
– А как же вино?
– Вина не будет. И нас не будет.
Это было мое самое идиотское расставание. Такое же идиотское, как заявление о том, что мы с Таней теперь вместе. Брякнул по глупости, чтобы Вера прекратила снова и снова говорить про вино.
Вера вошла в мою жизнь так же спокойно, как наступает утро. В мой первый рабочий день в новом офисе она прошествовала за мной в столовую для сотрудников, заказала себе пюре с жареной рыбой, а затем села напротив меня.
– Я Вера из юридического отдела. Программист?
Я кивнул, ковыряясь вилкой в гуляше. Мясо было жестким.
– Как тебя зовут?
– Абдулмаджид, но можно просто Ваня.
– Абдул… как? Это на каком? – Она улыбнулась одними губами.
– Ни на каком. Просто Ваня.
– Хорошо, просто Ваня. Мы по пятницам ходим в бар после работы. Пойдешь с нами?
– Я не пью.
Она откинулась на спинку стула.
– Пить и не надо. Можешь просто смотреть на меня.
Так у нас с Верой все и началось. Не от большого желания, но от явной скуки что с моей, что с ее стороны. Началось с вина, вином и кончилось.
Имя Вера удивительно шло ей. Она верила во все: от народных примет до знаков, которые могли явиться в любую секунду.
– Я поставила будильник на одиннадцать часов и одиннадцать минут. Хочу загадать, чтобы в этом месяце была премия, – заметила она однажды, пока мы ехали на работу. Мое скептическое выражение лица она стойко игнорировала.
– Думаешь, это так работает?
– Смейся-смейся, посмотрим в конце месяца, кто был прав.
Премии Вера получала исправно. Она отличный юрист и непререкаемый авторитет для генерального директора, хотя и наивно продолжала верить, что дело в числах, звездах и кофейной гуще, но точно не в ней самой и ее способностях.
Я шел домой, думая о ней. Если Вера права в своем вечном поиске знаков и смыслов, то, может, и встреча с ней – это знамение? Вера для того, кто веру потерял.
Пирата искали всем селением до самого вечера и нашли забившимся в щель в скале, где он, дрожа от холода и скрипя зубами, провел несколько часов. Испуганный и заплаканный, он не мог показать на своих обидчиков, а мы с Асей боялись назваться сами. Я уперся глазами в хлопковую скатерть на столе и время от времени толкал хинкал с одной стороны тарелки на другую. Отец своими огромными руками накладывал в тарелку отварную говядину, от которой шел пар, и удивлялся:
– Не мог же мальчик сам выбраться оттуда, если Муса каждое утро запирает дверь перед уходом?
– Может, отвлекся и забыл закрыть. – Мать подала отцу чесночный соус. – С кем не бывает! Мальчика жаль, конечно. Совсем одичал.
Я слушал их и боялся дышать. Выходит, они все это время знали, что у каменщика дома заперт ребенок. Это не было ни для кого тайной. Только мы с Асей по глупости и наивности не были в курсе.
– Вот кого по-настоящему жаль, так это Мусу. – Голос отца всегда звучал так, словно у него болело горло. – Жена умерла, а единственный сын оказался немощным. Убереги, Аллах, от такой судьбы.
– Ты чего не ешь ничего? – Мама только сейчас заметила мой нетронутый хинкал.
– Кажется, я не голодный.
– Снова заболел? – Мама приложила ладонь к моему лбу. – Не горячий.
– Просто не голодный, – повторил я, боясь даже смотреть ей в глаза. Мне казалось, что я в любой момент могу не выдержать и рассказать им, какой я ужасный сын и человек.
Но первой сдалась Ася. На следующее утро ее мать явилась к моим родителям вместе с заплаканной дочерью. Лицо Аси было красным и опухшим. Веснушки практически не были видны. Мать Аси была одета в легкое ситцевое платье, чего местные женщины себе не позволяли. Ее голову прикрывала соломенная шляпа. Взгляд казался холодным и очень грозным. Может, из-за синего цвета глаз, а может, потому, что она была зла на дочь и на меня – ее подельника.
– Мы не хотели, – услышал я плач Аси и тут же понял, в чем дело. Мои уши горели. Меня начало знобить, а кончики пальцев онемели. Я совсем их не чувствовал. Еле передвигая ногами, я вышел на крыльцо, где мать Аси уже успела все выдать моим родителям.
– Я не знаю наверняка, кому из них пришла в голову эта совершенно идиотская мысль, но считаю необходимым сообщить вам.
Мой отец молча выслушал тираду. Он не сказал мне ни слова, пока мы не оказались дома. Его тяжелый взгляд прошелся по мне больнее любого ремня. Я вновь испытал чувство стыда за то, кто я есть.
– Не думал я, что мой сын лжец и трусливый шакал.
Я боялся что-либо ответить и просто молчал, глотая соленые слезы, которые мне не удалось сдержать.
– Мужчина должен нести ответственность за свои поступки. – Отец оттянул мне ухо и выдохнул прямо в лицо. Его глаза налились кровью. – Скажи спасибо, что я не скинул тебя со скалы.
Я мучился от боли, мое ухо горело, но надо было терпеть. Я знал, что заслуживаю намного большей кары.
На следующий день Ася с семьей уехала из аула и больше никогда в него не возвращалась, ее каникулы оказались короче, чем предполагалось. Меня же отец повел к каменщику и отдал в услужение до конца лета. Я шел к нему с криками первых петухов и помогал ему до тех пор, пока ночь не покрывала горы.
К чести Мусы нужно сказать, что он не был со мной строг. Он понял, что наша детская шалость не от зла, и простил меня, но к своему сыну больше не подпускал.
От Аси остались только воспоминания. От Веры – бутылки. Мы с ней не съезжались, но каким-то непонятным для меня образом вечеринки с ее друзьями всегда происходили у меня. Она говорила, что у меня просто больше места. Наверное, так и есть.
В бутылке из-под вина догорала длинная белая свеча. Тоже осталась от Веры. Я зажег ее, чтобы не сидеть в темноте. В доме снова отключили электричество, уже третий раз за неделю. Это напомнило детство, когда мы сидели без света часами. Мама доставала самодельную толстую свечу, ставила ее на металлическую тарелку и зажигала, превращая ее в центр нашего мироздания. Вечер всегда был беззаботным и тянулся бесконечно. Казалось, что минуты в горах протекают иначе.
Комнату наполнял зыбкий свет и погружал меня в сон. Я боялся ему отдаться – опасался, что тогда ночью меня настигнет бессонница. Я вышел в кухню, светя перед собой фонариком на телефоне. Соорудив нехитрый бутерброд из трехдневного хлеба и халяльной колбасы, я принялся за него. Мысли накатывали, как огромные волны во время цунами, названного «Неудачник», и хотели меня снести. Строго говоря, по современным меркам неудачником меня назвать было нельзя. Я умудрился окончить университет, устроиться на работу и даже купить квартиру. Пусть мне и предстояло выплачивать за нее ипотеку ближайшие тридцать лет. Отец до сих пор мне это припоминал, считая кредиты харамом.
– Игры со временем не приведут ни к чему хорошему, – говорил он, пока я делился планами закрыть ипотеку всего за семь лет. – Наша молодежь совсем обрусела.
Не уверен, что нынешних двадцатилетних можно назвать обрусевшими, скорее наоборот. Мое поколение – допустим, но следующее – другое. Парни отращивают бороды, девушки носят никабы. Молодые поучают стариков, которые из года в год наряжают елку на Новый год. Но спорить с отцом еще и об этом мне не хотелось.
– Это первый и последний раз, – пообещал я ему. – Больше никаких кредитов. Но сейчас я должен купить квартиру.
Я осознавал, что отцу сложно понять меня. Ему не приходится при каждом поиске жилья морщиться от объявлений «сдаем только славянам» и надеяться, что если тебя посчитают «хачом», то хотя бы «хачом» интеллигентным. Каждый раз при звонке владельцам квартир я ждал заветного вопроса: «А вы откуда?» – и честно отвечал на него, замирая на несколько секунд. Эти секунды длились для меня бесконечно, и так же бесконечно я их ненавидел. Наверное, из-за постоянного унижения и накатывающих волн стыда я работал больше других. Я хотел как можно быстрее выйти из замкнутого круга одобрения, когда незнакомый человек решал, будет ли у меня жилье на ближайшее время. На фоне квартирного безумия вопрос со страхованием машины раздражал чуть меньше, но был не менее странным аспектом моей жизни. Однажды, когда я поделился с Верой новостью о том, что очередная страховая компания отказала мне из-за моей прописки, она подняла брови и воскликнула:
– Подожди, но ведь это же Россия! – Она никак не могла осознать то, что было вне ее реальности.
– Добро пожаловать в мой мир, – рассмеялся я, хотя мысленно крушил все вокруг и вел себя именно так, как от меня ожидали все эти снобы, морщащие нос при виде страницы с отметкой о регистрации в моем паспорте.
Вера еще пару дней возмущалась и рассказывала всем на работе о дискриминации, на которую ей открыли глаза. Потом все забыла, как забывает любой светлокожий и светловолосый человек, который выглядит как русский в понимании поп-культуры. Такому человеку не нужно задумываться о том, что такое расизм, ведь в его мире этого понятия просто не существует.
Электричества не было до самого утра, а сон решил меня покинуть в отместку за то, что я не поддался ему раньше. Решив не тратить время попусту, я потянулся за ноутбуком. Включив его, увидел, что зарядки чуть больше восьмидесяти процентов. Хватит, чтобы написать хотя бы тысяч пять знаков. Я стал печатать, погружаясь в это странное состояние, когда история льется сама. Она как будто уже существует отдельно от тебя. Ты просто должен успеть ее записать, пока она не сорвалась с крючка.
Так утром я обнаружил, что начал повесть. У нее есть начало, но еще нет внятного конфликта. Вполне сгодится для того, чтобы хоть что-то показать куратору курса по литературному мастерству, на который я исправно ходил уже два месяца.
Текст Абдулмаджида
Турпал очень плохо помнил дом, в который они с семьей воротились после долгого отсутствия. Несколько лет, что он пустовал, как будто бы сделали его безжизненным и совсем чужим. Разгребая многолетнюю листву и ветки, Турпал с отцом то и дело находили гильзы. Следы от пуль виднелись не только на доме, испещрен дырами был и высокий забор. В детстве Турпал наблюдал, как отец наставлял рабочих при его установке. Те больше недели складывали кирпичи, жарясь под палящим солнцем Грозного, пока не приварили петли к массивным воротам. У вайнахов ворота имеют особое значение. Они не только защищают дом от врагов, но и сообщают о том, что кто-то нашел в этом доме последнее пристанище. Если ворота отворены, значит хозяева приглашают всех проститься с усопшим и выразить соболезнования.
Сейчас ворота стояли наглухо закрытыми, а дом за ними выглядел грустным свидетелем прошедших боев. Турпалу с его отцом предстояла долгая и тяжелая работа.
Турпал брался за дело ни свет ни заря: то чинил кровлю, то косил траву, то латал дыры… В суете бесконечных заданий подросток не сразу заметил, что временами ветер как будто с ним играл. Он мог укатить кисти, разложенные для покраски забора, или, наоборот, вернуть утерянные вещи. Турпал решил, что это проделки джиннов.
– Может, и они, – вторила ему религиозная мать. – Держись от джиннов подальше. Они вселяются в людские тела, если влюбляются.
Турпал сторонился игривого ветерка. Тот же, будто становясь все человечнее, подбрасывал своему любимцу то сорванный цветок, то конфету в блестящей обертке, украденную из чьей-то вазы, стоявшей у открытого окна. Турпал старался подарков не замечать и относиться к ним как к обыденным явлениям.
– Джинн этот – молодая девушка, – шептал ему старший двоюродный брат, – явно глаз на тебя положила. Давай к мулле обратимся, пока не поздно.
– Да ну, – отмахивался Турпал.
– Зря ты, джинны всегда своего добиваются. Да и как ты без муллы справишься. Джинны просто так не уйдут. Они ведь тоже здесь живут, просто скрытно от наших глаз. У них есть свои семьи, дети. Они даже могут быть верующими и совершать намаз. Но большинство ведет себя плохо.
Турпал слушал, да не придавал словам брата большого значения. Проделки джинна казались ему безобидными, пока в один день с ним не приключилась беда.
О проекте
О подписке
Другие проекты