Глава 8. Окоп

1944 г. Белорусский фронт.

Привычный треск пулеметной очереди.

Взрывы снарядов, оглушавшие и без того контуженое сознание.

Кровь, вперемешку с грязью.

Периоды ожидания между атаками, скрашиваемые терпкой махоркой – горлодером, и бесчисленными байками.

Солдаты много шутили, часто смеялись, чтобы убежать от горечи войны, которая была постоянно рядом.

В рукаве окопа их было четверо.

Двое спали, присев на корточках и уткнувшись, закопченными от грязи лицами, в колени.

Смагул клевал носом, сквозь дрему слушая болтовню земляка Босана. Поджарый, острый на язык, резкий, Босан не замолкал ни на минуту.

Но человеческая речь среди одури разрушительной войны, даже от надоевшего Босана, убаюкивала.

Из соседнего полка, где служил друг, пришло известие, что Нурали погиб. Тот самый юный гармонист Нурали, по которому вздыхали все девушки аула.

Потом, уже после войны, Смагул узнал, что Нурали умирая, написал кровью на комсомольском билете «Умру, но ни шагу назад».

Эх…

Смагул привык к смертям на фронте. Здесь больше умирают, чем выживают.

И многие даже мечтали о ней, устав от бесконечной болотно-кровавой грязи.

– Говорят, Гитлер договорился с нашим, – опять завел разговор земляк, покашливая от крепкой махорки, – поскорей бы. Домой хочется.

– Откуда ты знаешь, Босан? Тебе что Гитлер лично доложил? – со злостью спросил Смагул.

– Ну так говорят, – неопределенно протянул Босан, скукожившись от холода.

Недалеко взорвался снаряд, осыпав их комьями земли. Они пригнулись еще ниже. Осколки неразборчивы и могут прилететь и от своих.

– Болтаешь много. Мы фрицев будем бить до самого Берлина.

– Немцев? А ты думаешь они из другого теста? Они такие же люди, как и мы. Вон погляди, это я нашел у убитого немца. Тут фотографии его дочки, жены. Жил себе человек и жил. Думаешь, ему хотелось тащиться в такую даль?

Смагул впал в дрему.

«Перед глазами опять появилось то самое болото.

По груди в воде, сливаясь с жижей, они, три новобранца, скрывались от врага.

Руки нащупали детскую распашонку под гимнастеркой. Мягкая ткань приятно грела руки. Это одежда малышки Алимы. Перед уходом на войну старушка Алуаш насильно нацепила на его грудь этот кусок ткани, пахнущий ребенком:

– Это оберег, балам. Ни одна пуля не возьмет тебя.

Он тогда только рассмеялся, упрекая старушку в суеверии. Но ее наказ выполнил.

Кожистая листва болотного багульника создавала плотный заслон между их укрытием и берегом, откуда слышалась громкая, отрывистая речь противника.

Как жаль, что у них нет пуль, чтобы перед смертью убить пару фрицев.

От истощения перед глазами плыли галлюцинации.

И этот немец, внезапно появившийся перед ними с автоматом наперевес, показался сначала иллюзией.

В плотно надвинутой каске, в серой униформе, немного полноватый, фашист нацелил на них дуло автомата.

Вот она – смерть – в лице этого толстяка. Жаль, что не в бою. Жаль, что в болоте, а не на поле битвы. Но смерть не выбирает мест.

Солдаты сжались, и мысленно попрощались с жизнью.

Фриц не стал стрелять, а жестом приказал им выйти из ямы.

Значит, хочет взять в плен. Участь незавидная. Ведь их учили не сдаваться.

Но, с другой стороны, не хотелось навечно остаться гнить в этой болотной яме.

Фриц повел их не к своему лагерю, а в другую сторону, в лес.

Неужели хочет расстрелять в лесу?

Еле волоча ноги, солдаты обреченно побрели к лесу.

Смагул не боялся смерти. Она ежесекундно была рядом. Она стала такой же привычной, как и все обыденное в этой войне.

Немца можно попытаться обезоружить, и умереть уже от пули.

Но каждый шаг давался с огромным усилием. Три дня в болоте сделало их тиной: сапоги набухли, тело не слушалось. И, то падая, то поднимаясь, они, помогая друг другу, шагали к дубраве.

Фашист зорко следил за ними, время от времени подгоняя зычным окриком.

Как только они вошли в лес, фриц внезапно изменился в лице, опустил оружие, и похлопав их по плечу, залопотал:

– Их бин коммунист, камрад.

Затем, странный немец, продолжая хлопать их по плечу, передал им пару консервов и флягу с водой. И показал рукой в глубь леса:

– Шнел, шнел. Москоу.

Молча и бесстрастно, не оглядываясь, троица равнодушно пошла вглубь. Их не удивил необычный поступок немца. Война выжгла все чувства.

Возможно, фриц хочет выстрелить в спину. Все можно ожидать от них. На то они и враги.

Но он не выстрелил. А лишь помахав на прощание рукой, исчез в зарослях.

Они продолжали идти.

Потеряв счет времени.

Заблудившись.

И истощенные, потеряв счет дням, рухнули без сил возле реки.

***

Их нашла разведка…

Рядом с пустыми немецкими консервами..

– Нее, Смагул. Немец не враг.. Все люди братья, а война превращает нас в зверей. Это наверху дураки, а нам расхлебывать. Это не наша война. Не наша, – вернул в действительность неумолкающий Босан.

– Ты это, с языком аккуратней, а то быстро тебя пристрелят.

– А мы же на казахском говорим, кто кроме нас понимает, – хитро улыбнулся Босан.

– А ты думаешь, среди казахов нет стукачей?

– Так слухи то на русском ходят, а не на казахском, – с лукавой усмешкой ответил Босан. Несмотря на разницу в возрасте, а Босан был лет на десять старше, он не чувствовал никакого уважения к нему.

Да и на родине, пьяница Босан не пользовался почтением земляков.

Бабник, забияка, драчун – ни один дебош не проходил без него.

В мирное время такого бы и в армию не взяли.

Злило в Босане и то, что он не совсем учтиво отзывался о Сталине.

Хотя в отряде многие позволяли это.

Люди устали от войны.

Но Смагул верил, что они выиграют эту войну благодаря Сталину.

А пустобрехи болтают лишнее.

Защищать Отчизну – это доблесть, которая не каждому дана. Ведь в ауле остались те, кого не взяли на фронт. И они вынуждены жить полумужичнами в окружении баб. Незавидная участь, когда идет война.

– Щас бы 200 грамм для сугрева. И женщину… Ась, Смагул? – опять этот непутевый Босан отвлекает дурацкими мыслями.

– Мы сейчас должны думать о победе, а не о всякой чепухе, – гневно сверкнул глазами Смагул.

– Эх, братишка, – по-русски озорно ответил Босан, – Что думать о том, что далеко и непонятно. Пока живы, нужно жить. Война – тоже жизнь. А ты вон уже в старика превратился. Ты, небось, нецелованный? Завтра кончит тебя фриц, а ты бабу не пробовал. А?

Дурак Босан. И мысли у него дурацкие.

Не тебе слушать то, что было.

И не мне тебе рассказывать.

В войне много ушло девственников.

Да и сам он девственник.

Но разве признаешься в этом пошляку Босану?

И вообще, не о том думает этот разгильдяй.

Нельзя расслабляться. Враг впереди.

Враг, которого привык ненавидеть.

Из-за которого они покинули свой край.

Из-за которого он покинул Айшу…

Глава 9. Сәлем қат³⁰

– Эй, Айша. Айша, да стой же ты, наконец.….

– Салеметсыз ба³¹, Айкен апай.

– Салем – салем, вот, письмо тебе несу. Не угнаться за тобой.

– Письмо? Мне?

– Да тебе, тебе. Салем хат. С фронта, – запыхаясь, нагоняла ее грузная почтальонша Айкен

– Ой! Рахмет.

– Ну, танцуй. Это, видимо, от твоего Смагула, – пошутила Айкен, вытаскивая из бездонной сумки заветный треугольник. – Эка ты шустрая. Еле догнала тебя, не жалеешь мои старые ноги, – тяжело дыша, ворчала сельская почтальонша.

– Да бросьте, Айкен апа. Какая же вы старая. Вам и сорока нет.

– Вот те на. Какая я тебе апа. Конечно я старше, но уж не апа³². Вот будет тебе 37, ты будешь считать себя молодой. А пока для тебя, я, конечно, старая. Эххх. И мужиков не осталось в ауле, чтобы оценить меня. Все больше старики, дети да больные. Такие времена ведь, что стареешь быстро. За себя и за мужчину.

– Вот это Исаевым. Эти же письма Шаймерденовым и Курбатовым. А вот это тебе, голубушка. Читай, что тебе написали, – суетясь, бурчала Айкен, – слава Богу, что письмо. А то вчера разнесла пять похоронок. А сегодня, тьфу-тьфу, ни одной. День хороший. Поскорей бы это проклятая война закончилась. Даже не от беготни устаешь. А от слез. В старину, говорят, казнили тех, кто приносил плохие вести. …Меня, наверное, нужно казнить уже тысячу раз. Устала я от всего. Ой, милая, устала. Мой-то пишет редко. Но каждый раз со страхом жду письма. Ну на, на, заболтала я тебя. Эка вон у тебя глазки горят от нетерпения. Да улыбнись ты.

– Спасибо, спасибо, Айкен апай. Я вам очень благодарна, – схватив судорожно письмо, благодарила Айша.

– Да ладно. Ты оплатишь мне возвращением Смагула после победы и большим – большим тойем³³. И народите вы кучу детей. И тогда я могу уйти на пенсию, чтоб наконец-то отдохнуть. Ну, давай иди, беги…, – уже вслед убегающей девушке крикнула почтальонша.

***

Спрятавшись в саду, под раскидистым карагачом за сельским клубом, Айша не могла унять бешено колотящееся сердце и нервную дрожь. Сердце готово было выскочить из грудины.

Она боялась раскрыть конверт, настолько ее взволновало ожидание.

Нужно подождать. Унять нетерпение.

Письмо нужно читать в спокойствии, погрузившись в буквы.

Она еще сто раз прочет это письмо. Это треугольное, обклеенное штампами, потертое от многих рук, глаз и расстояния – письмо.

Письмо – драгоценность. Письмо – надежда. Письмо – любовь.

Походив по саду, Айша еще раз посмотрела на треугольник.

Прижав к груди, Айша разрыдалась. Все бы отдала, чтобы он был рядом и сам читал свое письмо.

Она до вечера сидела, читая и перечитывая письмо.

Нюхая и прижимая к груди.

Вставала. Долго ходила вокруг дерева.

И опять раскрывала листок, чтобы перечитать то, что возможно упустила.

***

Сәлем қат.

Амансын ба³⁴, Айша?

Живы ли, здоровы наши родные?

Как себя чувствуют соседи и аульчане?

Знаю, время не легкое.

Но мы все делаем для того, чтобы настало мирное время, по которому мы все здесь соскучились.

Милая Айша,

В первых строчках своего письма хочу выразить свою нежность и любовь к тебе.

Каждый раз перед боем, я вытаскиваю твою фотокарточку, и говорю тебе слова. Словно ты рядом.

Я разговариваю с тобой после боя.

И ночью. И днем.

Я разговариваю с тобой каждую минуту.

Я ни на секунду не забываю о тебе, милая Айша.

Помни, чтобы ни случилось, твой Смагул всегда любил, и будет любить, пока жив.

Айша, в предыдущем письме ты спрашивала меня про мое здоровье. Про наш отряд. Про фронт.

Скажу тебе, что дела сейчас у нас идут очень хорошо.

Мы сыты. У нас хорошая одежда.

Обычно наш боевой день начинается в 3 утра. До этого ведется ружейная и пулеметная перестрелка. Пули летят над головами, жужжат, ударяются в бруствер окопа и издают звук кипения каши или когда идет дождь – звук падающих капель в лужу. Но на это не обращаешь внимания, дело привычное. Даже разрывов снарядов не замечаешь.

Мы бьем фрица. Фашист бежит. И мы погоним врага до самого Берлина.

Мы ни на секунду не сомневаемся в этом.

Фашисты уже сдаются в плен. Говорят, не хотим воевать за Гитлера.

Ну и правильно. Они чувствуют, что мы их сильнее, потому что правда на нашей стороне.

Со мной в отряде служит Босан. Ты его не знаешь, он старше. Он не дает мне скучать.

Он очень веселый. Правда, болтает много.

Вот сейчас он опять балагурит. Никогда не унывает наш Босан.

Но это хорошо. Не время для уныния.

Зато помогает скрасить время между сражениями.

Погибли Ержан, Сергей, Нариман, Кайрат.

А Шокаю, машинисту из депо, оторвало ногу. Он был как раз рядом.

Мы с санитаркой пытались его перевязать.