Гражданская анархия

В начале семнадцатого года грянул гром: Свергли царя Николая!

Степь всполошилась – казалось, мир перевернулся! Эта была Февральская буржуазная революция 1917 года, в результате которой была установлена власть Временного правительства, суть которой стала понятна потом, спустя годы: установилось в стране конституционное правление.

Февральская революция остановила карательные действия в степи. Карательные отряды, собиравшиеся учинить кровавую расправу, готовившиеся нанести последний решающий удар по безоружным казахским аулам и плохо вооруженным повстанческим отрядам, остановились в растерянности. Огромная империя была обезглавлена.

Мы толком не успели ничего понять, как обрушилась вторая громовая весть: произошла Октябрьская революция, свергнувшая Временное правительство и установившая диктатуру пролетариата!

Степь опять забурлила. Появились первые буревестники революции, предвестники больших перемен и тяжелейших бедствий. Горлопаны и краснобаи разглагольствовали: пришла пора разрушить до основания старый мир и построить новый, справедливый мир! Мы, казахская беднота, предводимая российским и всемирным пролетариатом, во главе с великим вождем товарищем Лениным, должны уничтожить и изгнать баев и всех угнетателей трудового народа и самим взять власть в свои руки! Правда, пока дело не дошло до активных действий, только разделилась степь на множество противоборствующих лагерей.

Представители национальной партии казахов – алашордынцы пытались указать народу свой путь.

– Мы, казахи, единое целое! Нас и так мало, чтобы разделяться на бедных-богатых и уничтожать друг друга! Все казахи братья, один род, один народ!

Алашордынцы стали предвестниками национального возрождения казахов.

Это сейчас, почти сто лет спустя, осмысливаем, систематизируем события того смутного времени. Но когда жили в гуще событий, никакой четкой системы и понимания происходящего не было. Был кавардак, хаос, беспорядок. Голод, холод, бойня. Русская революция перевернула и нашу спокойную степь, бросив все живое в кровавый майдан – поле сражений гражданской войны, превратив родовую, братскую жизнь мирных казахов в сплошной кошмар. Шатающимся по степи агрессорам явно нравилась гражданская анархия – лихие и ничего не боящиеся, они коварно атаковали наши аулы. Разрывались снаряды, строчили пулеметы, свистели стальные шашки над степью, и смерть косила наш народ без разбора. Все понятия о добре и зле потеряли смысл, судьбы тысяч, миллионов людей перемешались. Страх и ужас, неверие в будущее царили в душе каждого из нас. Никто ничего толком не понимал – кто враг, кто друг, куда идти, с кем идти? Пока мы разбирались в этой новой жизни, нас агитировали разные авантюристы, монархисты и анархисты, социалисты и совдеповцы. Все сыпали красивыми словами, интересными идеями о свободе, равенстве и братстве, завораживая светлым будущим, где не будет царей и богачей. Но ближе всех, понятнее и роднее были свои националисты-казахи, которые призывали к национальному единству, свободе и автономии.

Власти менялись в степи, как калейдоскоп – не успевали установить одну, приходила другая. Царскую власть заменило временное буржуазное правительство, затем совдепы, алашордынцы, белые, колчаковцы, анненковцы, красные – народ совсем запутался и не знал, кому верить и с кем идти.

Салим воодушевленно поддерживал идеи Алашорды.

– Каждому народу – своя автономия! Это же здорово! Ленин дает свободу угнетенным народам российской империи, и мы должны этим воспользоваться, чтобы создать свое государство!

Эта идея нравилась многим. Мы верили и надеялись. Но и сомнения нередко овладевали нами. Я тоже часто задавал вопрос самому себе, степи, небу, ветру – как нам быть? После мучительных раздумий нашелся вроде верный ответ – будь вместе со своим народом! Береги свой народ, борись за его свободу и счастье! Но как быть, если родной народ раскололся на части – одни примкнули к белым, другие к красным, а третьи к националистам – алашордынцам. Причем, это было не просто идейное разногласие, а вооруженная борьба, братоубийственная бойня. И как можно стрелять в брата-казаха за счастье другого брата-казаха?! Голова раскалывалась, душа раздиралась, но четкого ответа так и не нашел – ни тогда, ни сейчас! Разум отказывался понимать, душа не принимала этот раздор – для меня все казахи были братьями, единым целым. Но лицемерные, коварные политики не позволяли нам оставаться едиными братьями, сея раздор. Все, что мог сделать лично – никогда не стрелял в казаха, будь он белым, красным, богатым или бедным.

В то время отдаленная от центра местность, где мы обосновались, называлась Койтас–овцекамень. Природные валуны, ростом с баранов, иногда даже с верблюдов, наполовину зарытые глубоко в землю, были настоящим чудом природы. В чистом поле, в ровной, как гладь моря, безбрежной степи вдруг возникают эти чудесные койтасы – овцекамни, и тянутся до самого горизонта. Каждый камень имеет свою, отличную от других форму, созданную природой и отточенную ветром времени. Откуда они – упали с небес или выросли из-под земли? На это никто не может ответить до сих пор.

Мы перекочевали сюда, спасаясь от карателей, и остались жить. Койтасы послужили кочевникам в смутное время укрытием, крепостью. Целые аулы могли спрятаться там и от белых, и от красных.

А прятаться было от чего. Не было в то время никакого порядка или закона в степи. При встрече с белыми или красными, часто все зависело от их настроения. Если командир вооруженного отряда был не в духе, мог сорваться, запросто вырезать, сжечь, уничтожить весь аул. Без суда и следствия, безо всякой моральной ответственности делали все, что хотели. А в хорошем расположении духа забирали, что нужно, и уходили. Таково было время.

Старейшина нашего аула, аксакал – седобородый Малай ата был мудрецом. Ему было семьдесят лет, и он казался нам незыблемым столпом степной нравственности, олицетворением святой древности и оплотом рода. Густая, белая как снег борода доставала аж до пояса! Когда он заходил в юрту, становилось светлее и теплее, и мы чувствовали сильнейшую энергетику, исходящую от этого незаурядного человека. Когда он степенно шел, самал – легкий ветерок играл с его бородой, и мы застывали на месте, завороженные этим величественным зрелищем. Нам он казался святым аруахом – духом предков. Он и был аруахом – духом нашего рода, хотя был обычным человеком, из плоти и крови. До сих пор видится мне Малай ата, шагающий по степи. Я счастливо вздыхаю, чувствуя прилив сил, как в далеком прошлом.

Он был справедливым и мудрым, знал множество легенд и хорошо разбирался в политике, самоотверженно боролся за сохранение нашего рода.

– Какая разница, какого цвета захватчик? Белый или красный, желтый или зеленый – все равно захватчик есть захватчик! – говорил он. – Так вот, придут белые – встречаем в белой юрте, за белым дастарханом. Накормим, напоим, что просят – все отдадим! Да ведь и дураку ясно, не отдашь по доброй воле – заберут насильно, а то и пристрелят, чтобы не скулил. За ними потянутся красные – тоже так поступим. Спросят, с кем вы, киваем – с вами! Скажешь – ах, какой двуличный человек! Только дурак бывает честен с врагом! А для чего буду лгать, вертеться? Чтобы спасти аул от кровавой расправы! Чтобы сохранить род! Хотя в этом роду полно и дураков, которые пошли на поводу у чужаков, и по их приказу вырубают свои корни!

Я слушал его раскрыв рот, внимал каждому слову.

– Неужели ты и вправду думаешь, что бородатые вожди-чужаки болеют за наш народ больше, чем свои родные белобородые аксакалы?! Скажи честно, ты веришь в эту власть инородного сброда?!

Слова аксакала задевали за живое и я решительно качал головой: нет!

– Ты будь честен и предан только Всевышнему и своему народу! А с политиканами и чужими будь поосторожнее. Ты не обязан быть честным и искренним с нечестивцами и подлецами! А врагов вообще надо обманывать всегда, если хочешь выжить в такое жестокое время! – учил меня жизни Малай ата.

Откровения аксакала заставляли меня по-новому взглянуть на происходящие глобальные перемены в стране.

– Это не наш путь! И не наша война! Наш народ пошел по чужому пути, принял чужую войну и начал истреблять друг друга! И жить-то стали по чужим законам! Боюсь, что это так просто не пройдет и нас ждет много потрясений!

Время показало правоту мудреца. Чего только не пережили наши аулы, наш народ. У нас не было достаточно оружия, кроме двух старых охотничьих ружей и горстки патронов. Да хоть и вооруженные, что мы могли бы сделать с обученными отрядами Белой и Красной армий?!

Волею судьбы я остался за старшего в семье. Мне было восемнадцать лет, и, как все молодые, я рвался в гущу событий, хотел бороться за справедливый, новый мир вместе с алашордынцами с оружием в руках. Но надо было исполнить наказ отца – охранять аул, заботиться о матери и сохранить род. В ауле было двенадцать юрт и человек семьдесят, в основном женщины, дети, молодежь и несколько пожилых мужчин. Многие ушли на войну. Груз ответственности заставил быстро возмужать и остепениться. Как мог, придерживал и Салима от опрометчивых поступков. Он был только на один год младше, но чувствуя, что за все отвечает старший брат, вел себя иногда безрассудно. Отчаянный сорвиголова рвался в ряды алашордынского полка. До поры до времени мне удавалось его удерживать в доме, но в восемнадцатом году, когда ему исполнилось семнадцать лет, он все-таки ушел в ряды своих единомышленников бороться за свободу и равенство казахов. Вернулся он домой почти через год, на побывку. А через несколько дней нагрянули гости.

Два отряда, красиво, цепочкой, заехали с двух сторон в аул. Шестеро красных и шестеро белых. Красными мы называли советских, а беляками – по привычке всех, кто был против власти рабочих и крестьян.

Встретили мы гостей и с радостью, и с тревогой. Дело в том, что во главе каждого отряда стояли наши братья. Акимжан и Каримжан – доводились нам троюродными братьями, которых мы давно не видели. Соскучившись, они решили навестить родных в мирном ауле, а заодно и себя показать, а если получится, перетянуть всех родственников на свою сторону. Наши деды были родными братьями. В отличие от меня, Бектемирова, носящего имя прапрадеда, они носили фамилию Абжанов и Абишев, так звали их дедов. Но история распорядилась так, что троюродные братья оказались по разную сторону баррикады и стали врагами.

Мне пришлось приложить все свое дипломатическое умение, чтобы усадить воинственно настроенных вооруженных гостей за одним столом. На самое почетное место – торь – претендентов было двое. Мне пришлось усадить их рядом, причем таким образом, чтобы оба заняли центральное место. А бойцы расположились по обе стороны стола возле своих предводителей. Оба новоиспеченных спесивых «генерала» довольно заулыбались, но напряжение сохранялось. Чем меньше начальник, тем выше его гонор. И братья, служившие чужим властям, добившиеся маленьких чинов, находящиеся всегда под давлением вышестоящих начальников, здесь, в ауле, почувствовав себя важными персонами, распрямили спины. Они даже не скрывали этого, чинно показывая всем своим видом превосходство над бедными сородичами.

Мы сидели смирно, не смея шелохнуться. Напряжение было такое, что мне было слышно биение своего сердца. Был один очень щепетильный момент, когда подали табак – деревянное блюдо с мясом. Все напряглись еще больше. Вопрос был в том, кому достанется голова барана. По древнему обычаю кочевников, голова подается самому почетному гостю – главе рода, свату, старшему по возрасту. И тот, кто разделывает голову, считается главным по жизни. Но это в мирное время. А как быть с военными, враждующими меж собой, готовыми при первом же подозрительном движении противника открыть пальбу?! Получается, если подам голову красному комиссару, то все решат, что желаю им победы и власти. А если ублажу белых, то автоматически перейду в разряд врагов красных. Лучше дать бы каждому по голове! Но ни в коем случае обычай казахов не позволяет подавать две головы в одном блюде. Вот такой переплет!

Я принял единственно верное решение. Голову барана предложил Акимжану, который был на два года старше Каримжана. Уважение к старшим – неопровержимый закон степи, и никто открыто не смел оспаривать первенство, данное всевышним. Беляки-казахи посветлели челом, посчитав это за добрый знак, за большее к себе уважение. Красные молча переглянулись, выразив взглядом, что еще видно будет, кто и чью голову будет разделывать.

Красные и белые, шестеро на шестеро, при оружии, сидели за столом и ели из одного блюда жирную баранину вперемежку с копченой кониной и запивали все кумысом. Все были одеты в военную форму. С каждой стороны присутствовали трое казаха и трое русских. Два брата – Акимжан и Каримжан, каждый во главе своего отряда, сидели рядом и мирно уплетали копченые казы-карта и свежую баранину.

– Где Салим? Что-то не видно нашего баловня? – вдруг ласково спросил Каримжан.

Вопрос вполне естественный, но я немного замялся. Дело в том, что алашордынец Салим был против их всех. Перед приездом красно-белых братьев я его отправил подальше от аула, чтобы вспыльчивый удалец не натворил бед.

– Да он… сами понимаете, молодость – огонь, вихрь… Охотится, наверное, за красной лисицей в степи!

Что меня заставило сказать про лисицу, да и еще красную, сам не понимаю. Сказал бы просто – с девушками встречается, и баста!

– Почему-то все хотят поохотиться на красных! – попытался пошутить Акимжан.

– Да только сами потом покраснеют! – не растерялся с ответом Каримжан.

– Знаем мы ваших! Сколько красных побелело в степи – никому не известно! – резко отрезал Акимжан, и в его голосе прозвучали железные нотки.

Всем было понятно, что они имели в виду. Каримжан намекал на пролитую ими кровь белых, а Акимжан напоминал ему, сколько красных полегло от пули беляков и окуталось белым саваном или, хуже того, осталось лежать в степи без могилы и их кости белеют в лунную ночь.

Момент был напряженный, но выручил малый из отряда красных. Видать, он недавно примкнул к ним, потому что был больше похож на аульного увальня, чем на вышколенного рядового Красной Армии.

– Вот, готов! Давайте начнем! – воскликнул он, показывая всем чисто объеденный жилик – среднюю берцовую кость лошади.

Бить жилик – азартная состязание северных казахов. Обычно бьют его кулаком, обмотанным полотенцем, о бок топора, положенного плашмя на землю. Но мастера любят обострить состязание, и бьют голой рукой только по одному разу за круг, причем без тыкыл – предварительного постукивания кости для определения по звуку слабого места. Тогда задача усложняется, и, бывало, кость ходила по кругу целенькой по нескольку раз.

При виде жилика джигиты встрепенулись, расправили плечи и приготовились к состязанию. Увалень-красноармеец положил топор плашмя на землю и пустил кость по кругу. Казахи начали состязание, нанося один за другим точные, выверенные удары по кости. Кость оказалась крепкой, да и джигиты вначале били не во всю силу, боясь повредить руку. И тут, не выдержав, один из беляков-русских тоже вступил в состязание.

– А нам можно? – громко спросил он. – Что-то долго возитесь с костяшкой!

– Конечно! – загалдели красно-белые казахи дружно. На миг даже все забыли, что они враги.

– Давай, Костя, покажи кости! – завопил косоглазый рыжий беляк, уверенный в мощи своего соратника.

Белый обладал богатырским сложением – просто громила! Он засучил рукава, протер ладони, сжал огромный правый кулачище и со всего размаху звезданул по кости. Жилик ударился о бок топора, послышался хруст. Мы подумали – все, сломал парень жилик. Но в следующий миг он ахнул, заматерился, хватаясь левой рукой за правую. Жилик лежал целенький, а рука громилы была сломана. Видать, не рассчитал точку удара, полагаясь на свою дикую силу. Что поделаешь, перетянули ему руку тряпьем, дали выпить пиалу водки и велели терпеть.

Наконец жилик сломал увалень из аула точным ударом. Красные возликовали, белые пригорюнились. Я быстро включился в разговор, превратив все в шутку, мол, ваша голова, а у них – жилик. Это было справедливо, и казахи одобрительно загудели.

Равновесиебыло достигнуто, и противники, подняв пиалы, произнесли дружественный тост.

– Выпьем за то, чтобы вы покраснели! – пошутили красные.

Это означало: пусть прольется ваша кровь.

– За то, чтобы вы побелели! – отплатили белые.

То есть, пусть ваши кости белеют на солнце.

Какие времена,такие и пожелания!

Все захохотали и дружно выпили. И я выпил с ними. Выпивка всегда сближала людей, как-то сглаживала шероховатости в отношениях, и для нас напоить наших нежданных гостей имело прямо-таки жизненно важное значение – в душе мы надеялись, что русские – и красные, и белые – не будут просто так стрелять в тех, с кем выпили. И в это время случилось то, чего я больше всего боялся. Дверь распахнулась, и вошел Салим.

Он тихо поздоровался с гостями и сел рядом со мной, по-казахски поджав ноги, в позе Лотоса. В руках он держал камчу – кнут, казахскую нагайку. Рукоять искусно вырезана из тобылгы – иволги, длина которой была равна локтю хозяина без учета кисти рук. Сам кнут был шестиполосный, то есть сплетен из шести полос выделанной кожи вола, длина которых превышала длину рукояти ровно на один хват ладони. Степные мастера говорили, что при таком размере, удар обладателя камчи будет самым оптимальным. К тому же воинственный Салим велел вплести в кончик камчи кусок свинца, овальной, как пуля, формы. Он мог одним точным, молниеносным ударом по локтю или коленке заставить врага выть от боли, вылететь из седла и кататься по земле. А то мог и убить одним ударом по виску или по темени, по почке или по печени. Несведущие не знали, какое смертоносное оружие носит с собой наивный с виду аульный балагур.