– Да, я был в форме. – продолжал он. – Функционалка что надо. Тогда, как и сейчас, в трамвае народу было мало. На задней площадке кроме меня никого не было. Так вот, на одной остановке вошёл один парень, молодой, высокий, статный. Ну, вошёл, да вошёл. Он же, долго не раздумывая, устремился сюда, на заднюю площадку. Так и поехали мы дальше. «Спички есть у кого?» – громко спросил он, предположительно, у пассажиров, сидящих на задних местах. И знаешь, я никогда не курил, и не курю сейчас, да и тебе не советую. А тогда у меня, почему-то, в кармане были спички. Откуда? Как? Но были. Видимо брал для каких-то нужд, а потом забыл, и так они и остались в кармане. «Возьми парень». – тут же протянул я ему спички. Он обернулся. Кажется, теперь он заметил меня. Молча взял и прикурил. И тут до меня дошло, что курить в трамвае нельзя. Видимо, во мне, прежде всего, сыграл инстинкт помочь кому-нибудь, а уж потом включились мысли. «Да, ладно». – думаю я. Сам же предложил спички, теперь-то чего. А он, этот парень молодой, прикурил и стал возвращать спички. Я протянул ему руку ладонью верх. Но спичек там не оказалось. Не дойдя нескольких сантиметров до пункта назначения, то есть до моей ладони, спички упали на пол. Не надо было объяснять, не надо было, потому что я понял сразу. Передо мной происходила демонстрация наглости, но самой подлой наглости. Парень вместо благодарности уронил спички перед моей ладонью преднамеренно. И вот эта подлая наглость, вот эта гнилуха души продолжали свой торжественный танец. «Подними». —говорит он мне властно, очень властно. Говорит громко, что пассажиры на задних сидениях оглянулись. И до них тоже дошёл весь смысл вот этого действия. Может быть, парню этого и надо было. Устроить вот такой спектакль, где он главный герой. Ох, скудость, скудость ума. Куриные мозги…

Трамвай качнуло на повороте. Он замолчал весь в приливе воспоминаний. А мысли мои продолжали свой танец воображения. Память вновь оживила ту картину, когда он на вытянутой руке держал двухпудовку и при этом рука его не дрожала. Я видел вновь, как монета сгибается под его пальцами. Да, я живо представлял продолжение. И всё же я был в нетерпеливом ожидании рассказа того события, совсем неординарного события. И продолжение не замедлило себя ждать:

– Пассажиры на задних сидениях оглянулись. Они втягивались в роль зрителей. А этот молодой, высокий, статный парень, игравший в данный момент главную партию, мне отводил роль такого простачка, которого он утопит сейчас в самой грязной, вонючей луже. О-о, он был верхом на коне, на самой вершине. И загнала его туда собственная, наивная глупость и отсутствие опыта жизни. А он, этот опыт жизни ох как бывает нужен человеку.

– Я понимаю. А дальше что? – несомненно, согласившись с ним, я был весь в ожидании.

– Мельком я успел заметить, что у пассажиров начинают появляться нотки сочувствия ко мне. Но вмешиваться никто из них не собирался. Да и зачем.

Сойдут на своей остановке, и забудется этот мимолётный эпизод. Я же тем временем аккуратно пальцами прихватил его пиджак, лацкан пиджака и так же аккуратно придвинул его самодовольное лицо поближе. Он же сначала ничего не успел понять, осмыслить, а чуть позже он удивился и уже подумывал, что предпринять. Индюк думал, думал, да в суп попал. Я смотрел. Глаза в глаза. А затем я тихо сказал: «Выходим на первой остановке. Я найду место без свидетелей. Я оставлю тебя без глаз». Я говорил тихо, тихо. Пассажиры не слышали, он слышал. До его куриных мозгов дошло, сразу дошло то, что я сказал. Главный энергетический посыл, что исходил от моих глаз, а точнее от моего мозга через глаза, нёс информацию неотвратимости моего замысла. А это означало, несомненно означало то, что он осуществится. Подкреплялось это словами, что сказал я голосом тихим, но властным. Я не кричал, как кричат во многих случаях, а говорил тихо и убеждённо. И это тоже был посыл моего мозга, но слуховой посыл. Он, видимо, всегда хотел жить комфортно, уютно, удобно, даже чересчур, и он как можно, стал цепляться за любую возможность, чтобы жить вот так комфортно. В данные секунды он приобретал опыт жизни. О-о. Тут же нашлись у него всякие слова извинения. «Иди быстро, иди. Бегом беги». – говорил я тихо, тихо. Мой приказ он исполнил сразу. Быстрота была хорошей. Он мигом проскочил в середину вагона, чтобы никогда больше не видеть меня. А пассажиры очень удивились вот такой неожиданной метаморфозе. Это я видел. Это я чувствовал.

Трамвай покачивало на поворотах, что сильно отдавалось в конце. Я осматривал заднюю площадку, стараясь мысленно представить всё это. Да, финал оказался для меня неожиданным. Я понимал, что эффект такой был достигнут, прежде всего, нестандартностью поведения моего родственника. Голос, тихий голос, и взгляд.

– Да всё так. Это был чисто психологический момент. – неожиданно, словно угадав мои мысли, он прервал мои раздумья. – но был точно такой же случай, но только в электричке. Кстати, в том же году. Конечно, спичек там и помине не было. Но было то же самое отношение, такая же скудость ума, такие же куриные мозги, и такой же мой психологический приём, проведённый таким же способом, такими же словами, таким же взглядом глаза в глаза. Но я объясню потом, уже приехали.

Я никогда не был в этом районе города. И всё же я узнал его. Да, это был знаменитый квартал города, где никогда не будут гореть неоновые огни рекламы, где никогда не выставят огромные экраны, где будет звучать музыка, сиять улыбки, само движение, идти, бежать, стремительно взлетать всё те же неугомонные силы вездесущей рекламы. Не будет здесь дышаться новизной, прогрессом города. Здесь будет так, как было всегда, и десять лет назад, и двадцать, и тридцать. Останутся доминировать всё те же серые цвета самих улиц, самих домов. Это был квартал, где я никогда не был, но знал. Он знаменит был, прежде всего, своей криминальностью. И отсюда, именно отсюда, выходили отличные спортсмены, чемпионы по видам единоборств.

Быть может, я удивился, но понимал, что это входит в его учебно-воспитательный план. Дать почувствовать мне сам воздух той атмосферы, где рождаются чемпионы, мастера единоборств. Так мы и шли среди серых, невзрачных, по большей части деревянных домов, которых в народе называют бараками. И как-то уныло стало мне на душе после пространства расцветающих, сияющих районов города. Тем временем родственник прервал молчание:

– В детстве, в пору отрочества, я с родителями приехал из маленькой деревни сюда. Конечно, сначала было разочарование, что переехали из красивой сельской местности далеко не в самую лучшую часть города. Вот на этих улицах и проходили мои первые университеты. И со временем, знаешь, я стал патриотом, истинным патриотом, в данном случае, этого квартала, нашего квартала, моего квартала. Много лет, очень много лет я не был здесь. Надо, нужно посещать родные места.

Он говорил весь погружённый в некую ностальгию. И я слушал, я смотрел, смотрел на него с уважением, с долей изрядного благоговения.

Мы подошли к какой-то закусочной, такой же невзрачной, как и всё вокруг. Контингент посетителей вырисовывался отчётливо и красочно своим изъяном координации естественного движения. При этом от них изрыгались такие слова, которые не сыщешь в каких-либо популярных словарях или в учебниках.

– Ты подожди здесь. Я подойду скоро. – и с такими словами он как-то быстро скрылся, испарился за ближайший угол, оставив меня в одиночестве любоваться достопримечательностями своего родного квартала.

Единственная такая достопримечательность, как эта закусочная, похоже, всегда жила, дышала вот такой динамичной жизнью, каким предстала сейчас перед моим взором. До респектабельности посетителей дорогих ресторанов было, как до Луны пешком. Да и мысли такой здесь никогда не возникало. Никогда. Как есть, так есть.

Недолго пришлось любоваться мне красотами местного края. Сам воздух, само бытие данной местности живо напоминали мне, где я нахожусь. И это напоминание вылилось в скором времени в виде голоса грубого, вызывающе грубого, что раздался у меня за спиной: «Эй, добавь-ка сотню. Не хватает». Резкий скачок сердца было ответной реакцией на эти звуки явно угрожающего характера. Я так же резко обернулся. Передо мной стоял шкет, примерно моего возраста. Но действительность оказывалась в данный момент таковой, что был он не один. За его спиной ухмылялись рожи таких же отъявленных сорванцов как он.

У меня не просили, с меня требовали деньги с угрозой, при малейшем случае неповиновения, отобрать их. Такое происходило впервые в моей биографии. То, что я онемел, я испугался, я задрожал как лист осиновый на ветру, было очень близко к действительности. Но всё же мысль о том, почему я должен отдавать своё какому-то неизвестному шкету, которого видел впервые в жизни, взыграла, не утонула в пучине страха, а именно взыграла, подняв моё достоинство из мутной лужи робости, трусости, подчинения чужой воле, которое чуть было не разлилась по просторам моей души. И возникла между нами некоторая полемика, в которой я выразил своё явное нежелание расставаться с содержимым моего кошелька. И понимал я сейчас, прекрасно понимал, что не это в первую очередь заинтересовало их в постороннем, в чужаке их квартала.

Да, весь вид мой с головы до ног говорил, кричал, что я из респектабельных краёв, из благоприятной, благоденствующей семьи. Со мной никогда такого не было. Во мне в данный миг нарастала та волна, которой добивался от меня тренер, но не мог добиться, так и махнул рукой. Впервые передо мной стоял не противник, не соперник, а враг. И впервые у меня отнимали. И впервые у меня заклокотала жажда справедливости. И я знал, что тренировки, где закалялось моё тело и, в какой-то мере, оттачивались сами движения, не прошли даром. И на соревнованиях я выходил против ребят из этого квартала, где в большинстве случаев проигрывал, но ведь и выигрывал. Всё это взыграло во мне. Но и не только. И это я ощутил явственно, отчётливо. Недавний рассказ моего родственника, что слушал я очень внимательно, который пронзил меня насквозь, возымел таки действие.

Глаза в глаза. И увидел я в глазах этого шкета столько злости, кипящей злости, что немного опешил. Этот явно станет преступником, а не спортсменом, нормальным гражданином. Но что увидел он? Было ли это загадкой? Но что-то переменилось в нём, на какие-то доли секунды. Как уловил я это? Загадка. Загадка моей души, которая раньше меня не особенно интересовала. Но я уловил эту перемену. В такой эмоционально накалённый миг восприятие моё было заострено как никогда, словно тонкое лезвие бритвы.

На меня не падал взгляд хищника на жертву. На меня смотрели так, как смотрит враг на врага. И это было многое, если не всё. Значит, он увидел что-то в глазах моих. Но что?

В этот заострённый до предела миг, в доли секунды узнал я, что глаза мои передали то, что заклокотало, забурлило у меня где-то изнутри, из каких-то далёких глубин, которых я не знал, не подозревал. Он увидел это и переменился. В доли секунды. И этого хватило. И это был шанс, шанс для меня.

– Один на один. Или тебе не катит… – и это говорил я, сын интеллигентных родителей.

К тому же добавил я несколько хороших слов, не входящих ни в какие популярные словари, ни в какие учебники. Откуда у меня это? Я сам себя не узнавал. И вдруг, в такой нестандартный момент моей жизни мелькнула, на миг мелькнула мысль, но засела прочно в моём мозгу, в моём сердце. То был феномен его недавнего рассказа. Стоит захотеть и можно преодолеть, всё преодолеть. Не мог он отказаться от выхода один на один. Откажешься и в миг потеряешь всякое уважение к себе в этом квартале. Но знал он, знал гадёныш, что в случае проигрыша, они мне всё равно насуют по самую покрышку.

Встали в боевую стойку. Но ведь стоял передо мной далеко не тот, далеко не из тех, кто противостоял мне на соревнованиях. То были бойцы, у которых была мечта, у которых было стремление к лучшей, достойной жизни через спорт, именно через спорт. То были лучшие парни этого квартала, а не то что этот гадёныш, у которого поднимается дух только при численном превосходстве. «Да я тебя отделаю сейчас в твоём же родном квартале, в твоих же родных местах, на глазах твоих же друзей, таких же гадёнышей как ты. А дальше будь, что будет. Пусть изобьют, отметелят толпой, но буду стоять насмерть, драться, пока движется хоть один мускул». – целое выражение мыслей, как выражение духа в этот заострённый миг, словно молнией пронёсся в мозгу моём как щит, как меч.

Драка была короткой. Психологический настрой, чего так тщетно добивался от меня на соревнованиях тренер, проявился во всей красе, во всём блеске. И понимал я, впервые понимал, что в этом эмоциональном проявлении есть красота. Своя особенная красота! Я дрался, как будто отработал свою лучшую тренировку, где всё получалось в высшей гармонии, но почему-то шёл в разлад с гармонией на соревнованиях. Как жаль, что это не финал какого-нибудь турнира, а то быть бы мне чемпионом. Но понимал я всей сущностью своей, что драка эта, что победа в ней важна мне, дорога мне любого финала любого турнира. Это была победа не только над этим гадёнышем, это была победа над собой, именно над собой, над прежним разломом души. Это было возрождение нового духа. И это многое значило, если не всё.

Теперь же наставала минута, когда я буду жестоко избит толпой. Я слышал, что такое избиение иногда доходило до летального исхода. Но во мне сейчас бурлила такая эйфория души, затмившая рассудок, что я приготовился к драке против всех не на жизнь, а на смерть.

Парни этого квартала, парни моего поколения молча посмотрели на своего поверженного в честной драке товарища, молча посмотрели на меня, и молча повернулись, и пошли своей дорогой. В глазах их не было какого-либо восхищения от моего мастерства, ведь всё-таки я был, пусть начинающим, но действующим атлетом единоборства. Нет, в глазах их было другое, совсем другое, что заставило меня зауважать их, искренне зауважать их. В глазах их я прочитал понимание справедливости. И в этом была истина! О, квартал! Вот почему отсюда столько чемпионов! Здесь ценили силу, по настоящему, по-мужски. Конечно, в любом стаде заведётся хоть одна паршивая овца в виде этого гадёныша, который в дорожной пыли только, только приходил в себя.

Не прошло и минуты, как появился мой родственник. Откуда пришёл? Но мне показалось, что он никуда и не уходил. Истина была рядом. Но не успели мы отойти на несколько шагов, как услышали голос за спиной явно агрессивного тона: «Эй, куда пошли. Поговорить надо». Обернулся я резко, но родственник мой не обернулся, хотя остановил свой ход. В нескольких метрах от нас стоял молодой, но взрослый парень. Но поразил меня, сразу и прежде всего, его размер, его габариты. Да, это был бугай, так бугай. Грубая физическая сила, без всякого на то проявления, так и пёрла из него, говорила за себя, кричала за себя во весь голос. И не надо было иметь намётанный взгляд какого-нибудь опытного тренера, чтобы не убедиться в этом.

Зевак собралось много. Толпа любопытствующих образовалась тогда, когда я выходил один на один. Всегда бывает так, а во времена массовой безработицы тем более. Для них устраивалось бесплатное зрелище. Одно из них только что устроил я. Но одно дело я, подросток, другое дело, когда такое устраивали взрослые, и при том один из них далеко не в молодом, скорее в почтенном возрасте.

Молодой против старого. Высоченный, здоровенный бугай против тщедушного, можно сказать, пожилого человека среднего роста, но такого уж миниатюрного по сравнению с оппонентом. Я только что одержавший убедительную победу и находившийся на вершине эйфории, стал понемногу беспокоиться. Но, всё же, любопытство брало верх над любым волнением, ибо я знал возможности своего родственника. Но никто из любопытствующей толпы, из вечной породы зевак, что была и будет во все времена, не знал ничего про моего родственника.

– Да, это же он, помнишь, помнишь… – услышал я в этой толпе вот этот возглас, несомненно относящийся к моему родственнику, именно к нему, ибо произнесено было при этом его имя.

Взгляд свой я устремил в сторону этого возгласа. В толпе зевак образовалась небольшая кучка мужиков более старшего возраста, нежели остальные. Его узнали, его помнили, помнили. Но как? Ответ не замедлил сказаться.

– Вот сейчас будет… – как-то смачно приговаривал один мужичок, явно предвкушая зрелище, по которому соскучился, которого давно не было и не будет больше, которое по захватывающему сценарию своему стоит намного выше остальных.

– Точно, точно… – поддакивал ему другой.

– Жалко этого парня, жалко… – продолжал третий.

– Молодой, молодой, неопытный. Не знает, куда встрял… – подытоживал четвёртый.