Украшением завтрака была, без сомнение, речь доктора Ле-Дерта. Лучшего проявления ораторских способностей я никогда не слыхал, даже в нашем клубе. Женщины до того растрогались, что желе было разбито на куски от рыданий тех особ, которые его брали. В то время, как он говорил о будущем счастии – господствовала тишина, такая тишина, что когда я украдкой разбил ложечкой яйцо, то звук прогремел как громовой удар! все с ужасом на меня оглянулись; утешения любящим родителям, которые он представлял, вызвали громкие вопли, и потоки слез быстро полились со всех сторон.

Наконец, наступила та страшная минута, когда безумно любящее сердце матери должно было облиться кровью, – и когда должен был пострадать карман обожаемого отца, если отец обладает какой-нибудь долей душевного величия. Забывая о новом чепце, мамаша скрывает свое лицо в шляпке чада и целует милые щечки, теперь принадлежащие другому, – щечки, которыми она так страстно любовалась. Тут же невдалеке стоит и папаша, ожидая когда эти милые щечки освободятся, чтоб и самому запечатлеть сердечный поцелуй на их атласной поверхности. Взгляните, в его руке сверток, и когда любимое дитя поворачивает личико к милому папа́, он кладет скрытое сокровище в её ожидающую ручку. «Спрячь в карман», шепчет он и отвертывается в другую сторону.

Когда Анастасия взглянула в таинственный сверток, она была неприятно поражена, увидев, что чек был только в пять фунтов.

Мы смотрели, как новобрачные блогополучно уехали; джентльмены смотрели им вслед, стоя в дверях и помахивая салфетками, – дамы, красиво сгруппировавшись на балконе, неистово посылали руками поцелуи. Мистрисс Икль в дорожном наряде была восхитительна; а мистер Икль произвел на всех впечатление своим шотландским костюмом. Уличный кэб, нагруженный снаружи и изнутри багажом, следовал за новобрачными. Разумеется, на счастье вслед на новобрачными, брошен был старый башмак, который, попав на огромную, как барабан, коробку, имел честь сопровождать счастливую чету до самой станции железной дороги.

Я потом узнал, что по пути чрез город новобрачные не дозволили себе отвести душу в разговорных излияниях. Они были совершенно поглощены созерцанием своего счастья и друг друга. Они сидели рука об руку, не сводя один с другого восторженных взоров, – разве только для того, чтоб мигнуть.

Когда Долли испускал слабое стенание, Анастасия отвечала ему сдержанным вздохом; она знала, что это стенание значит «я тебя обожаю», а он переводил её вздох словами: «о, радость моя!»

Только когда экипаж достиг Чипсайда, шум и суматоха грубой черни заставили влюбленных очнуться от небесных восторгов и напомнили им, что они все-таки смертные. Беспрестанные остановки и постоянная толчея низвели их с вершины блаженства на землю.

Бегая по платформе вокзала, мистер Икль уже не был прежним застенчивым Долли, но гордым, повелительным, крикливым джентльменом, который распоряжался носильщиками, точно будто бы они были у него на жалованье, и вызывающим взором смотрел на каждого встречного. «Куда вы положили ящики моей жены?» кричал он, «смотрите! Эй! осторожнее с картонками моей жены!» гремел он. «Уложен ли багаж моей жены?» гневно спрашивал он.

Он решился дать знать всем и каждому, что он женат, и совершенно преуспел в этом; едва они сели в экипаж, как носильщик, просунув голову в окно, заявил ему, что «желал бы выпить за здоровье новобрачной, ваша милость».

Вслед за тем караульный пришел посмотреть их билеты и пожелал новобрачному счастья на всю жизнь, «а также и прекрасной леди». Еще три носильщика сильно желали осушить кубок в честь прекрасной Анастасии, но это прелестное создание так гневно вскричало: «как вы смеете; мужики! прочь» что бесстыдные парни удалились в смущении.

Не бывало другого путешествие более сантиментального, чем путешествие этих двух существ, спешивших в Дувр. Как только Анастасия делала движение, Адольф с тревогой вскакивал с места; если ему случалось чихать, она уже была подле и поддерживала его. Когда утреннее возбуждение улеглось, Анастасия почувствовала сильное желание сомкнуть глаза.

– Засните, дорогая, – умолял нежный супруг.

– Засните, – шептала прекрасная супруга. – Если вы этого желаете, мой ангел, то я попытаюсь заснуть, но только для того, чтоб видеть вас во сне.

Потом он спросил:

– Отчего этот свисток так пронзительно свистит?

На это последовал восхитительный ответ:

– Я его не слышала, мой Адольфус; мои мысли были с милым сердцу.

– Будем всегда, моя дорогая, – сказал Адольфус, которому, в темноте тоннеля, внезапно пришла на ум светлая мысль – будем всю жизнь избегать ссор и несогласия.

– О, да! да! будем жить для счастия друг друга, – отвечала она серьёзно.

– Знаю, жизнь моя, – продолжал добрый Долли, бледнея от волнения – что мой нрав временами жесток и суров, и боюсь, что вам это может показаться тяжелым!

– Как это странно! – возразила она. – Я вот никогда не бываю сердитою, никогда!

– Иногда, – продолжал маленький человечек – а сам себя ненавижу за то, что поддаюсь ужасному гневу. Это так дурно.

– Это замечательно! – ответила она. – Я не помню, чтоб когда-нибудь во всю жизнь увлеклась гневом!

– Добрая девушка! – воскликнул Долли. – Я научусь у вас обуздывать себя. Когда нахмурюсь…

– Я буду улыбаться! – прервало милое существо.

– Когда я стану дуться… – прибавил он.

– Я вас буду ласкать! – заключила она.

Они приехали в Дувр в неблогоприятное время. По причине прекрасной погоды город был переполнен посетителями, так что задние фасады верхних этажей домов сравнялись по цене с лицевыми изящными квартирами. Не видно было ни одного окошка с приятною надписью об отдаче комнат в наймы.

В довершение досады, все гостиницы были переполнены народом. Герцог Саксен-Горнбургский, посетив Англию на счет своего народа, Занял, с своею многочисленною свитою, один из отелей; герцог Саксен-Вольбергский, также с огромной свитой, завладел другим отелем; каждая из остальных гостиниц в городе была осаждена многочисленной свитой принца Скратченберга: все это были приглашенные гости нашего богатого королевства.

Что было делать? Пока новобрачная чета хлопотала о том, как бы устроиться, пароход отплыл в улыбающимся берегам Франции; ближайший рейс в Лондон был не ранее полуночи. Анастасия умирала от усталости, а между тем, вероятность отдыха казалась очень отдаленною.

Я убежден, что ни одна леди во всей Англии, кроме Анастасии, не добилась бы ничего. О деньгах тут не могло бить речи. Очаровательная ловкость и божественное умение вести дела – вот всё, на что можно было рассчитывать.

Войдя в хорошо известную своими удобствами гостиницу «Июньская Роза», Анастасия отвела в угол полногрудую хозяйку, и рассказала ей свою плачевную историю. Только сегодня утром обвенчалась; только несколько часов тому назад оставила великолепное городское жилище своего отца, и вот очутилась вместе с супругом (который тоже привык к удобствам) без пристанища и крова. Не грустно ли, что любой уличный бедняк был теперь счастливее их, людей богатых и привыкших вращаться в высшем кругу общества?

Сердце трактирщицы забилось сочувствием: она вспомнила тот день, когда сама была также невестой, полною надежд на будущее, и – поправив чепчик, бросилась в помещение жильцов-немцев.

Ей удалось уладить дело. Нашелся добрый человек, герр Грунтц, или, лучше сказать, ангел в образе человека, – который с первого же слова уступил свою комнату в распоряжение сокрушавшейся невесты. Он посоветовался с товарищами, и они согласились пожертвовать собою, и легли спать втроем на одной постели.

– Все люди прекрасные; они в свите принца Скратченберга, – объяснила хозяйка гостиницы.

– Как они добры! как великодушны! – восклицала блогодарная Анастасия. – Утром, милый Адольфус, вы должны пойти поблогодарить этого джентльмена.

Не воображал бедный Долли, ставя за дверь свои маленькие сапожки, что этому самому господину Грунтцу, которому он был так блогодарен за уступку постели, суждено сделаться несчастьем всей его жизни!

Долли, быть может, изо всех людей на свете, был человек самый робкий, наименее ищущий известности или одобрения толпы. Он любил свободу, уединение и спокойствие какого-нибудь тенистого лесного уюта. Нельзя сказать, чтоб он совершенно не любил общества себе подобных; но он был человек нервный, и не желал служить предметом чьего бы то ни было созерцания.

Можно себе представить его смущение, когда на следующее утро он очутился героем «Июньской Розы». Куда бы он ни пошел, за ним следовали улыбавшиеся слуги. Если он позволял себе побродить взад и вперед пред домом для возбуждение аппетита пред завтраком, посвистывая какой-нибудь незатейливый мотив, немедленно за его движениями наблюдали головы в шляпах и чепцах, гладко выстриженные или завитые в букли. Он принужден был удалиться в свою комнату и ждать, чтоб Анастасия защитила его.

Это любящее создание услышало его шаги.

– Долли, милый, – крикнула она из спальни – что вы желаете, чтоб я надела, а?

Он подумал с минутку, а потом сказал:

– Наденьте, милочка, кружевную пелеринку! Вы в ней восхитительны!

– Глупый вы барашек! – возразила она: – ведь это была мамашина пелеринка.

Минуту спустя, милый голос опять крикнул:

– Долли, милый я не могу найдти брошку!

– Не беспокойтесь, мы поищем ее после завтрака, – возразил он. – Наденьте алмазную.

– Какой же вы безумец, милочка! – отвечало блогородное создание: – ведь вы знаете, что алмазная тоже принадлежит мамаше.

«Господи, подумал Долли: она все носила вещи матери!»

Тот же сладкий голос еще раз сказал:

– Ведь хорошо будет надеть браслеты; да, душа моя?

Долли любил видеть ее в браслетах.

– О, дорогая, наденьте, – задумчиво отозвался он: – те золотые браслеты, которые я видел на ваших прелестных ручках в первое наше свидание!

– О, злой лукавец, – воскликнула Анистасия: – будто я вам не говорила, что эти браслеты также мамашины!

«Господи помилуй! – мысленно воскликнул удивленный супруг с досадой: – отчего это всё принадлежало мамаше?»

Но всякая досада исчезла, когда очаровательная мистрисс Икль села за завтрак, восхитительно одетая в платье нежно-лилового цвета, которое сидело на ней очень ловко и чрезвычайно шло к её прекрасной фигуре. Она так грациозно распоряжалась завтраком, что он выпил целых три чашки.

После завтрака, карета была нанята, ящики уложены; булоньский пароход уже сильно звонил в призывный колокол, а надо было еще поблогодарить учтивого германца, уплатить по счету и присмотреть за багажом. Долли был командирован вниз для изъявление признательности великодушному чужеземцу, а Анастасия в это время сдавала сундуки. Долли вручил свою карточку слуге, изъявил желание видеть г. Грунтца, и стал бродить по зале, в ожидании ответа.