Война окончилась. О чем думали Вы тогда? Какую жизнь хотели строить? Где учиться? Кем и где быть?
Я чувствовала себя спасенной и обретшей возможность снова стать такой же, как все. Меня не сопровождал больше постоянный страх смерти. Меня окружали прекрасные люди, и я чувствовала их любовь.
Прежде всего я занялась розысками оставшихся в живых. Проверяла все опубликованные за эти годы списки, ожидала возвращения мамы и дяди. Конечно, надеждам моим не суждено было сбыться, их уже давно не было в живых. Постоянно приходила одна и та же весть: «умер», «погиб», «расстрелян». Однако жизнь, несмотря на все утраты, есть постоянное движение вперед. Тем более что печальные вести изредка сменялись добрыми: нашлись моя тетя Аннушка, старший двоюродный брат Вальдемар Гинзбург, двоюродная сестра Маргарита с мужем Юозасом[120]. Остался жив мой двоюродный брат Алик, которого принял в семью Снечкус.
Что же касается будущего, в голове у меня неотступно вертелась главная мысль: «Надо учиться!» Как только появилась возможность, то есть в сентябре 1944 года, я пошла записываться в гимназию имени Саломеи Нерис. В послевоенные годы она находилась в помещении монастыря, возле костела Св. Котрины. Часто в классах бывал пронизывающий холод.
Гимназией Саломеи Нерис заведовала достойнейшая, невероятно интеллигентная женщина, Алдона Рапопортене-Кончювене. Встреча с ней оставила во мне глубокое впечатление. Встретить такого светящегося изнутри человека после мрака немецкой оккупации было огромным счастьем[121].
До войны я закончила шесть ступеней, так что приняли меня в пятый класс. В школе я сразу встретила девочку моих лет в поношенном рыжем пальто и деревянных башмаках-клумпах. Это была Лиля Бокшицките[122]. Она стала моей подругой на всю жизнь. Лиля была из Алитуса, перед войной переехала в Вильнюс, посещала литовскую гимназию, прошла вильнюсское гетто. Во время ликвидации гетто ей удалось перебраться через забор с колючей проволокой и убежать. Вначале ее приютил Казис Янавичюс, потом его мать, жившая в Алитусе[123]. О документах позаботилась ее бывшая учительница Ванда Даугирдайте-Сруогене, которая выдавала еврейским девочкам бумаги своих погибших или пропавших учениц[124].
Как только окончилась война, Лиля сразу же вернулась в Вильнюс и тоже стала искать возможность учиться. Мы вместе поступили в пятый класс гимназии им. Саломеи Нерис. Жила она очень бедно, в общежитии для учеников, часто не хватало одежды, еды и денег. Училась отлично, была невероятно способным и при этом безгранично добрым человеком. Гимназию мы окончили за три года, обе перескочили через шестой класс.
В этой школе мне довелось встретить замечательных учителей. Прежде всего хотелось бы упомянуть нашу классную руководительницу в 7 и 8 классах Ванду Заборскайте, хотя были и другие. Литовский язык в пятом классе преподавала учительница Мацкявичене. Прекрасный специалист и очень интересный, чуткий человек. Она подарила мне роман Вайжгантаса «Проблески» с надписью: «Пусть даже в самой темной ночи ты увидишь, как близятся проблески!» Эту книгу я до сих пор храню в своей библиотеке.
Вел у нас уроки и хормейстер Пранас Слижис. Впоследствии он же руководил хором Вильнюсского университета[125]. Мы его очень любили.
В своей автобиографии Ванда Заборскайте вспоминает[126], что ядро класса составляли семеро: Сигита Палецките, Бируте Баужайте, Лионе Некрошайте, Лиля Бокшицките, Суламита Гордонайте (с Суламитой мы до войны учились в одном классе гимназии Шолом-Алейхема, ее спасла из Каунасского гетто доктор Куторгене[127]), Геновайте Шуките и я[128]. Мы замечательно дружили, проявляли всяческую активность. Четыре девочки из моего класса получили вместе с аттестатом зрелости золотые медали: Сигита Палецките, Бируте Баужайте, Лиля Бокшицките и я. Сохранилась фотография, где мы сняты вчетвером, после вручения аттестатов, в литовских национальных костюмах. Эту фотографию опубликовали в газете „Komjaunimo tiesa“ («Комсомольская правда»), с короткой заметкой[129].
После вручения аттестатов, ранним утром, не спавши ночь, мы поднялись на гору Гедимина и там подписали такое обещание:
«“На излете летней ночи льется голос над водой, лаумы счастье мне пророчат: будешь вечно молодой”[130]. Мы, ученицы 8 “Б” класса Вильнюсской гимназии им. Саломеи Нерис 1946–1947 г., встретимся в Вильнюсе ровно через десять лет весной 1957 года. Подписано 29 июня 1947 г.»
Видите, тут подписи всех девочек нашего 8 «Б». Подписала и Ванда Заборскайте.
Учиться в гимназии Саломеи Нерис было интересно и прекрасно.
Выполнили обещание?
В некотором смысле да. Мы остались близкими друзьями. Надо сказать, что и в 7, и в 8 «Б» ученицы собрались самые разные. Как я узнала позже, среди нас были и дети ссыльных, которые, само собой, не расказывали о судьбе родителей. Ведь то была эпоха всеобщего страха. Люди с трудом подпускали к себе других и неохотно делились чем-то личным. Но наша семерка и в те времена общалась вполне открыто.
А теперь давайте вернемся к Вашим учителям.
Тогдашней звездой гимназии была, без сомнения, наша классная руководительница – Ванда Заборскайте, которая, как мы потом узнали, сама еще училась. Кстати, в ее автобиографии я прочла, что мы не были Ванде особенно интересны. Она преподавала в гимназии, чтобы заработать на жизнь, а все ее мысли крутились вокруг Вильнюсского университета. Надо сказать, никто из нас этих ее настроений не ощущал. Она умела создать в классе особую атмосферу, мы чувствовали себя близкими ей людьми и полностью ей доверяли. Уроки Заборскайте были увлекательны и содержательны; она преподавала литовский язык и литературу, а также немецкий. Ее расказы о Толстом и Гете, о Майронисе, Вайжгантасе и Миколайтисе-Путинасе оставили глубокое впечатление. Думаю, они во многом сформировали наше мировоззрение и систему ценностей.
Что еще следует вспомнить?
О Рапопортене и Слижисе я уже рассказывала… Отличная была учительница химии Станюлите. Она прекрасно преподавала предмет, и ей можно было доверять. Хотелось бы упомянуть еще учительницу латыни Мелайките, благодаря которой я до сих пор помню наизусть Овидия, Горация, Цицерона. Историю преподавал Бизюлявичюс, физику – Янонис, русский – Архипова. Всех этих учителей я вспоминаю с большой благодарностью, но самое главное влияние лично на меня оказала Ванда Заборскайте.
На самом деле, узнав, что Ванду Заборскайте собрались увольнять, мы пошли в Министерство просвещения. Наша «делегация» состояла, насколько помню, из Палецките, Шуките, Бокшицките и меня. Мы заявили весьма решительно, что, если у нас отнимут Заборскайте, мы уйдем из гимназии. Дело было, кажется, в начале 1947 года. Время, как вы знаете, сложное и опасное для вольномыслия… Самое интересное, что мы добились своего!
Что Вы читали в школе
Очень разные книги, которые были тогда доступны. Правда, не могу сказать, чтобы все прочитанное я поняла или, точнее, прочувствовала. Кое-что открылось мне только много позже. Взять, к примеру, Антанаса Баранаускаса и его поэму «Аникщяйский бор». В школе я просто вызубрила его наизусть, как требовалось. Прошло лет двадцать, а то и больше, мы с моим мужем Григорием гуляли по лесу. Очень любили собирать грибы. Было раннее летнее утро, мы видели, как просыпается природа, как «собирается роса на листочке»… и тут я вдруг вспомнила строки Антанаса Баранаускаса, ощутила их красоту и смысл. Я выросла в городе, и отношение к природе у меня другое, чем у деревенского человека. И вот в то утро передо мной распахнулся мир Баранаускаса. Окруженная несказанной красотой леса, я подумала: «Хорошо, что в школе так много надо было учить наизусть!»
Изучали, между прочим, не только литовскую, но и мировую литературную классику. Учительница Заборскайте рекомендовала нам столько книг, что даже сомневаюсь, искала ли я в те годы что-то «на стороне».
Мне важно понять, как Вы искали свой путь после окончания гимназии. Спасибо, что показали мне свои ответы на три сформулированных классной руководительницей вопроса. Читая их, я обратил внимание на одно предложение: «У меня склонность к такой области, у которой нет будущего и которую в современных условиях исследовать неинтересно». Что имелось в виду?
Я хотела изучать психологию. Хотела глубже проникнуть в природу человека, в его мышление, в процесс формирования его характера и системы ценностей. Это, скорее всего, пришло из семьи, мама очень интересовалась психоанализом. Много об этом читала, помню на ее столе книги Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга, Альфреда Адлера. Часто ездила в Вену на модные в то время семинары по психоанализу. Вот от нее, наверное, этот интерес к психологии. А может, после Холокоста хотела ответить себе самой на вопрос, где кроются корни человеческого поведения, человеческой жестокости.
Я уже говорила, что у меня были родственники в Москве. Мой дядя – брат отца Александр Вейс – был человеком из академического мира, завкафедрой цветных металлов в московском Горном институте.
Узнав о моем интересе к психологии, дядя предложил познакомить меня с известным тогда профессором психологии Сергеем Рубинштейном, который заведовал отделением психологии Института философии Академии наук[131]. «Что тебя интересует?» – спросил профессор Рубинштейн. Я ответила, что прежде всего психоанализ. Поскольку он был дядин знакомый, разговор был достаточно откровенным. «Знаешь что, девочка, – сказал профессор, – психология в Советском Союзе не наука. Изучать интересующих тебя авторов, писать о них возможности не будет. Не советую тебе этим заниматься!» Тем разговор и кончился. Осознав, что пришлось бы изучать не настоящую психологию, а замаскированный несколькими наукообразными положениями марксизм-ленинизм, я от своих притязаний отказалась и до сих пор благодарна профессору Рубинштейну, что он помог мне это понять.
Самые важные решения относительно выбора жизненного пути я приняла, живя в семье доктора Моисея Браунса[132]. Ладигене тогда уже выслали в Сибирь, дети разъехались кто куда[133]. Мы, само собой, поддерживали связь, но дом был разорен.
Доктор Браунс был человеком невероятной доброты. Он не только не брал денег с неимущих больных, но сам оставлял им деньги на лекарства. Но главное, всегда старался смотреть на ситуацию с оптимизмом. «Сломал руку – радуйся, что не шею!» – повторял он при всяком несчастье. Сам он чудом остался жив в концлагере Дахау. Рассказывал, как заболел в лагере тифом и был уже на пороге смерти, как вдруг ему в голову пришла мысль: «В конце концов, почему я должен умирать? Пусть Гитлер умрет! А я буду жить!» Тут произошел перелом, он пошел на поправку и выздоровел.
Жена доктора Браунса, Бетти Браунс, очень милая, интеллигентная женщина, еще в межвоенное время подготовила первый литовский учебник английского. Между прочим, и она выжила в концлагере Штуттгоф.
Так что после разгрома семьи Ладигене судьба опять явила мне милость. Я попала к очень добрым людям, которые помогли мне и в выборе жизненного пути, и при поступлении в аспирантуру, и в воспитании дочурки Алины, родившейся в 1955 году[134].
Кстати, Браунсы уговаривали меня стать врачом. Но так уж бывает, что, ощущая давление, человек начинает сопротивляться. Я чувствовала, что мне ближе гуманитарные науки. Решила изучать литовский язык и литературу и никогда об этом не жалела.
Каким встретил Вас университет?
Первые контакты с университетом были, скажем так, двусмысленными. Еще в гимназии я несколько раз ходила в университет сдавать вступительные экзамены по немецкому (который неплохо знала) за своих старших соучениц. В те времена в анкете абитуриента фотографии не было, и это открывало множество путей для «творчества».
О проекте
О подписке