Цитаты из книги «Министерство наивысшего счастья»

Более двадцати телевизионных съемочных групп, водрузив камеры на высокие желтые автокраны, вели круглосуточную трансляцию о только что взошедшей новой звезде, коренастом поклоннике Ганди, бывшем солдате и деревенском социальном работнике, объявившем, что он начинает смертельную голодовку для того, чтобы воплотить свою мечту о свободной от коррупции Индии. Он смирно лежал на спине с выражением постной и болезненной святости на лице, на фоне портрета Матери-Индии – многорукой богини с картой Индии вместо тела (естественно, это была карта неделимой Британской Индии, вместе с Пакистаном и Бангладеш). Каждый вздох этого мученика, каждый его шепот, обращенный к окружающим людям, немедленно транслировался на всю страну. Старик явно задумал что-то серьезное. Лето возрождения города было также летом скандалов – угольных скандалов, железорудных скандалов, домостроительных скандалов, страховых скандалов, финансовых скандалов, телефонно-лицензионных скандалов, земельных скандалов, плотинных скандалов, ирригационных скандалов, скандалов с вооружениями, скандалов с вакциной от полиомиелита, нефтяных скандалов, скан

Муса и Тило могли себе позволить такой странный разговор о третьей стороне их любовного треугольника, потому что были одновременно возлюбленными и бывшими возлюбленными, любовниками и бывшими любовниками, однокашниками и бывшими однокашниками. Потому что так сильно доверяли друг другу, что знали – как бы это ни было больно, но тот, кого любил другой, был достоин любви. Они были застрахованы от пошлой ревности этой чудесной спасительной сетью.

Это слово выскользнуло у него так естественно – «бабаджаана», «любовь моя». Она это заметила, он – нет. Было совсем не холодно, но они ушли с палубы в дом.

Сидя рядом с Тило, дыша в унисон с ней, он чувствовал себя пустым домом, в котором слегка приоткрылись окна и двери, впустив немного воздуха для запертых там призраков. Когда Муса снова заговорил, он обращался к ночи, к горам, невидимым в этот час, если не считать мерцающих огней армейских лагерей, вытянувшихся в цепь и похожих на скудные декорации какого-то устрашающего спектакля.

Эликсир, однако, торжествовал недолго. Напиток, переживший войны и кровавое рождение трех стран, был, как и большинство вещей в мире, безжалостно раздавлен «Кока-Колой».

В Кашмире, когда мы, просыпаясь, говорим «доброе утро», мы хотим сказать «доброго оплакивания»[41].

Всю мою жизнь, с тех пор, как я много лет назад познакомился с нею в колледже, я все время подстраивался под нее. Ну, точнее, не под нее, а под память о моей любви к ней. Сама она об этом никогда не догадывалась. Да и никто не догадывался, кроме, может быть, Наги, Мусы и меня – мужчин, любивших ее.

Форт горя съежился, но зато разрослась жестяная хижина. Сначала она превратилась в домик, куда можно было поставить кровать, а потом в домик побольше, где помещалась уже маленькая кухонька.

– Я поехал в США не для того, чтобы следить за ним. Я уже был там по совершенно другим делам, когда обнаружил в газете заметку о том, что его арестовали за избиение жены. Адрес его проживания попал в прессу. Я искал его много лет. У меня с ним свои счеты, как и у многих из нас. Так я приехал в Кловис, навел справки и нашел его в гараже автомастерской, куда он пришел забирать свой грузовик после ремонта. Он разительно переменился и был не похож на того убийцу, которого мы все знали, убийцу Джалиба Кадри и многих других. Теперь у него не было той инфраструктуры безнаказанности, в которой он привык действовать. Он был испуган и сломлен. Мне даже стало его жалко. Я уверил его в том, что мы не причиним ему вреда, но и не дадим забыть о содеянном. Все это Муса рассказывал мне на улице, когда я вышел проводить его. – Другие кашмирцы тоже прочли эту новость. Они стали приезжать в Кловис, чтобы посмотреть, как живет кашмирский мясник. Среди этих кашмирцев были журналисты, писатели, фотографы, адвокаты… и простые люди. Они появлялись у него на работе, подходили к его дому, сопровождали его в магазинах и на улице, приходили и в школу, где учились его дети. Каждый день. Он был вынужден смотреть на нас, видеть нас – каждый день. Вынужден вспоминать. Должно быть, это свело его с ума. И заставило самоликвидироваться. Так что в ответ на твой вопрос могу сказать: нет, я его не убивал.

Жены пришли сюда, чтобы пройти тест на фертильность. Когда эти женщины узнали, что Тило пришла для медицинского прерывания беременности, как по-научному называют аборт, они не стали скрывать своей враждебности и отвращения. Врачи тоже не одобрили решение Тило. Она бесстрастно слушала их нравоучения. Когда же она твердо дала понять, что не поменяет свое решение, ей сказали, что не смогут провести общую анестезию, если никто не подпишет согласие на нее и не будет присутствовать во время манипуляции. Желательно, чтобы это был отец ребенка. Тило сказала, что обойдется без анестезии. От боли она потеряла сознание и очнулась уже в палате.