– Игорь Палыч… – вцепилась она в руку. – Игорь Палыч… Игорь Палыч… Лифты марают колесами, грязью, лифты…

– Да я понимаю, понимаю, – вырвался он из кукоженных рук. – Вы утром говорили. Это мы скажем, разберемся. Все понимаю, я только одно не соображу – вам-то какое дело? Вы на первом этаже живёте.

***

На следующее утро, перед тем как выйти на работу, Игорь нашёл под дверью такую записку:

«Уважаемые соседи. Сегодня будет проводиться собрание подъезда номер 2, в 20:00. Всем быть обязательно. При себе иметь ручку и карандаш (зачеркнуто) При себе иметь ручку и листок».

– Всем здравствуйте. Дело важное и срочное, дело неотложное, – обращалась Семёновна к тем благородным людям (семь человек), кто пришёл на собрание. – Это самое… Нужно подать жалобу… Или как же… Игорь Палыч, как лучше сказать? Мы почему здесь стоим, а потому что в лифтах наших хамство и безобразие… Надо наложить ответственность, потому что вы мараетесь, вы пачкаетесь. А вам, я за вас, я всю ответственность на себя возьму… Вы только подпишите, мы вместе подпишем, я в полицию отнесу, или, или… Проголосуем, кто за наказание, а кто за помилование… А вы знаете, знаете… До меня только сейчас дошло, что можно перевоспитать. Мы дадим ребёнку тряпку. Мы воспитаем, мы из него золотого мальчика сделаем… Мы… Я, я сама придумаю-как-мы-сделаем-всем-спасибо! – закончила она поскорее и проводила взглядом предпоследнего соседа.

У подъезда остался только Игорь.

– Вот ты спрашиваешь – что мне этот лифт. А я тебе отвечу. Ты не понимаешь, а я тебе растолкую. А то мне этот лифт, что ты ещё не родился, а я в этом лифте ездила. Да это первый лифт был! Первый механический во всем…

Игорь был человеком воспитанным, а потому он держал руки в карманах и кивал на каждое слово.

– А я же за вас беспокоюсь, вы все перемараетесь… Так не дело, это нельзя… Ты придешь на работу запачканный, а тебя и наругают. Надо чистым приходить. А до лифта мне дела нет, что мне эта машина? Фью… Я же для людей всё! Не для себя. Я ведь, так ведь нельзя, нельзя так! Игорек, понимаешь ты?

– Я понимаю. Но, только вы, Раиса Семеновна, к людям-то не лезьте. Вы о хорошем думайте… Лето ведь, Раиса Семеновна, вы посмотрите какое небо светлое.

– Лезу?.. – переспросила она, но сосед уже скрылся в подъезде. – Игорек… Игорь!

Бабушка хотела догнать его, но от едкого предательства сделалось так гадко и мерзко внутри, что она лишь махнула рукой и, скрипя от злобы зубами, села на лавочку.

«Только бы вернуться… – промелькнуло в голове. – Только бы в юность». Она зажмурила глаза и загадала заветное желание. Если б можно было продать всех и каждого, если б можно было отдать всё, она бы так и сделала. Но продавать было некого, отдавать было нечего – она вдруг поняла это и к горлу подступили слёзы: бабушка всхлипнула.

Вспомнился мальчик, его большой, красивый велосипед. Разве он виноват? Он не виноват. Он добрее остальных в этом доме. Ей хотелось взять его за плечики, развернуть к себе, посмотреть в глаза и ласково спросить: «да разве я лезу?», а если б он ответил: «лезете», она бы извинилась и не лезла бы. И все тут. И разошлись бы… Да разве он скажет? Ей захотелось попросить у него прощения, дать конфетку и сказать: «Живи! Живи!» – вот так сказать. Ей казалось, что эти два слова, а вернее одно, навсегда задержится в маленькой головке и станет его гимном жизни.

Бабушка подняла глаза и увидела, что её новый друг совсем рядом и открывает дверь подъезда.

– Постой, – оживилась она. – Мне сказать тебе…

Семёновна взяла мальчика за локоть и повернула к себе.

Но вместо лица ей открылась голая кожа. Ни глаз, ни носа, ни рта. Только кожа, изрезанная десятками чёрточек. Десятками щелей, в которых можно было подсмотреть какие-то другие жизни. В одной щели было темно, из другой мелькал свет улиц, из третьей проглядывало небо. Дальше она не смогла. Руки разжались. Хотелось кричать, но с ней вдруг случилось почти то же самое, что случается с каждым третьим пилотом. … Ба! – волнение, дрожь, страх, радость. – Ба!.. – и героиня наша отправилась в самое желанное своё место.

***

Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной и стала Раечкой.

Она достала из шкафа затёртый пиджак, напоминающий форму стюардессы, обвязала красным платком шею, надела каблуки, чепчик, накрасила губы, глаза, и в таком виде вышла на первый этаж.

Если мимо проходили соседи, она громко и чётко объявляла, что на протяжении всего подъёма нужно соблюдать правила поведения в лифте, говорила, что кабины снабжены специальными кнопками, предлагала людям закуски и напитки, говорила про время в пути, говорила, что лифт едет только до восьмого, а если же вам надо на девятый – придётся пройти один этаж пешком. Раиса улыбалась, кокетничала и была очень вежлива с пассажирами. Но, если в подъезде появлялся мальчик на велосипеде, она жутким голосом кричала: турбулентность! хваталась за голову и садилась в угол, громко повторяя какую-то молитву.

Когда это безобразие увидел Игорь Палыч, он тут же позвонил куда нужно, и уже через час Семёновна встречала каких-то странных пассажиров в белых халатах.

– А вы кто такие? – встрепенулась она. – Предъявите билеты?

– В машине.

– Какой такой машине? Ручную кладь сдайте…

– Пройдёмте, пройдёмте, – успокоили пассажиры и взяли бабушку под руки. – К машинке, билеты там.

Она вцепилась в лестницу и заорала:

– Игорь Палыч!!! Куда меня?!

(Игорь Палыч был у неё в голове за капитана)

– Куда ведут?! – визжала она и кусалась так, будто её хотели выбросить с самолёта.

Из квартир вышли соседи, но вышли осторожно, чтобы если что – зайти тут же. Игорь Палыч, кстати, только сейчас понял, что он за капитана, и прежде чем пассажир в белом халате уколол бабушку шприцом, успел скомандовать:

– Это надо! Раиса Семёновна… Самолёт падает. Парашют!

– Где парашют? – забегала глазами.

– Вон парашют, в жидком виде, в шприце! Новая модель.

И пока фельдшеры ставили Раисе Семеновне парашют, глаза её наполнились любовью к храброму капитану. Она успокоилась, размякла и томно спросила:

– А вы как же… Игорь… алыч?

– А я как-нибудь, Раиса Семенна.

Ослабевшее тело сложили на носилки и вынесли из подъезда. Старший фельдшер спросил у Игоря: «кто такая? давно ли страдает? родственники у неё есть?», на что он ответил: «соседка моя, ещё вчера здорова была, родственников нет». Фельдшер поблагодарил за находчивость, пожал руку и пожелал всего хорошего.

Но ничего хорошего не случилось, как впрочем, и плохого. Случилось такое, что и не сразу скажешь какое. «Каждый день люди умирают и сходят с ума. Значит, ничего не случилось» – вот что решил для себя Игорь, глядя на старые стены подъезда, но стоило ему на миг представить, как с ума сходят его родители, тут же стало ясно – случилось, и случилось плохое.

***

Всю неделю Игорь решал: идти – не идти, а затем перестал решать, купил апельсины, бананы, шоколадку, и пришёл со скромным пакетиком гостинцев в городскую психбольницу. Жаль только, что его туда не пустили.

Лечащий врач (ему всё рассказали) остановил Игоря в коридоре. Врач оказался с чувством юмора и припомнил:

– Парашют раскрылся, но парашютистка приземлилась в дремучем лесу. Когда вернётся домой – не знаем-с!

Игорь не оценил шутку.

– Гм… Хм. То есть, поймите… – заговорил доктор серьёзнее, но всё ещё смеясь глазами. – В какой бы лес человек не попал, он почти всегда найдёт тропу домой. Вопрос только: хочет ли? У Раечки всё хорошо. Она за больными ухаживает, она кормит их, спать укладывает – в ней душа – да-да, душа и бодрость студентки. Это знаете, как у Поля Словецкого в книжке – «Доктора его лечили-лечили, и вылечили. А он им: уроды! Я в безумии своём счастливее вас был». Читали же?

– Нет.

– Как! Хм… Ну, впрочем, ладно. Не про это. Мы про Раису Семеновну говорили, чудесную вашу соседку. Мы её любим, врачи любят, санитары любят, все любят. Она как солнышко из-за серой тучки, всегда улыбается. Только вот, бывает, под вечер сядет у окошка, подопрет щеку и вспомнит своего капитана-героя, который погиб за неё. Понимаете? Мы вас только потому не пускаем, чтобы Раечку не ранить.

Игорь сглотнул.

– Я пойду тогда.

– Да-да, идёмте, – и доктор повёл гостя до самого крыльца, продолжая говорить о больницах и больных.

Игорь хоть и был хорошим человеком, он не имел тех самых чёрточек, что имела Раиса Семеновна. А вообще, первое не всегда есть второе, хороший человек не обязан быть с чёрточками, а значит, строчки эти вода водой и абзац получился не такой весомый, как следующий.

Важное здесь то, что докторские слова казались Игорю бессмыслицей. Для Игоря было так: больной человек за стеной, а здоровый – на улице; больному было плохо, а здоровому – хорошо. А если больной и улыбается – это он от горя улыбается, думал Игорь и всегда жалел таких людей. Он не знал, что весь его огромный мир, есть только так, как он есть из его глаз, и больше никак. Именно поэтому, все слова доктора были для него соринками и пылью.

– Но если хотите что-то передать, – сказал врач, глядя на пакетик. – Это можно устроить.

– Не хочу. Я видеть хотел.

Светило солнце. Ветер качал деревья и нёс торопливо рваные облака. За оградой проезжали машины и ходили люди, а рядом – никого.

Доктор шуршал рукой в кармане и осторожно оглядывался по сторонам. Игорю казалось, что врач сейчас достанет из кармана сигарету и закурит в неположенном месте. Но доктор ничего не достал.

– А вы ей точно не родственник? – спросил он. – А то знаете-с… Увидеть-то можно. Есть один вариантик. Вы обойдите больницу, там дверь во второе отделение. Красная, железная дверь. Подниметесь на шестой этаж, постучитесь в кабинет Власова. Там так и написано «Власов». Скажите: от меня. У Власова есть щель в стене. Знаете куда? В палату Раечки. В неё можно и подсмотреть, тихонечко. Хотите?

Игорь покосился на собеседника: губки того дрожали точно перед хохотом и вообще, доктор этот меньше был похож на доктора и больше на гардеробщика, который только взял примерить халат доктора. Он говорил-говорил-говорил что-то непонятное. И это даже хорошо, что непонятное, потому что если станет понятно – тогда уж конец всему: голове конец и мозгам.

– Хотите?

– Не хочу, – ответил Игорь. – Мне идти надо.

И чтобы случайно не понять, он свернул пакетик с гостинцами и быстро пошёл к остановке.